- Знаешь такое выражение "браки заключаются на небесах". Не нам судить, кто кому нужен. Я не сержусь. В чем ты-то виновата?
Она хотела рассказать, как отказала Максу, но подумала, что окончательно добьет Алену. Вид у той был несчастный. А ей завтра играть!
- Я тебе лично посоветую вот что. Если он очень будет хотеть, ты это поймешь, не отказывай ему! Подумаешь, ценность какая - невинность! Смешно! Все равно когда-то надо становиться женщиной, этого не избежать, так лучше, чтобы это сделал Макс, а не какой-нибудь…
"Была бы ты так же умна тогда, на травяном пригорке! Цены бы тебе не было", - думала с горечью Ангел. Алене же она говорила честно то, что думала. Та впитывала каждое слово.
- Что, я неверно говорю?
- Верно, - согласилась Алена, - я сама так подумала и так решила… А там что будет, то и будет! - И слезы снова полились у нее из глаз.
Ангел приобняла ее, и Алена прошептала:
- Мы будем с тобой дружить все равно? Пожалуйста…
- Конечно, дурочка, - ответила Ангел, чувствуя себя на порядок старше этой пичуги.
Как она этого не замечала? Алена казалась ей холодной, рассудительной и даже надменной. Конечно, с бабушкой в родной квартире, и больше никого! Вот тебе и рассудительность!
Они еще немного поболтали, порадовались, что попали в Испанию, и Ангел прогнала Алену спать. Та покорно ушла и, как ни странно, заснула быстро.
И еще один вечер, в это же время, у Дагмар.
Дагмар поставила на столик бутылочку мартини и сказала:
- А теперь давай поговорим. Скажи, это я спрашиваю сразу, потому что потом забуду. Куда подевался этот прощелыга Андрэ?
Улита пожала плечами и рассказала о сгоревшем доме и документах, которые потом оказались у нее на столе…
- Думаю, он жив. Андрэ не из тех людей, кто лишает сам себя жизни, он слишком большой жизнелюб!
Дагмар усмехнулась, закурила и сказала:
- Но каков бы он ни был, я ему вечно благодарна, что он сохранил тебя. Если бы не он, тебя давно уже не было бы… Это я поняла. Вокруг меня все время сновали какие-то темные личности, пока отец не увез меня в Швецию. Он умер, и я вернулась сюда.
Дагмар бросила на Улиту острый взгляд:
- А ведь ты так и не считаешь меня своей матерью? Ты что, не веришь в это?
Это был самый страшный и сложный для Улиты вопрос, которого она ждала и на который у нее не было ответа. Пока. Или теперь до конца дней?..
- Дагмар, это все произошло настолько быстро, неожиданно и безумно, что, согласитесь, я еще не в себе… Ответить "да", я не могу, и нет, - тоже… Я должна ко всему постепенно привыкнуть.
- А вот я уже привыкла, что у меня есть дочь, - сказала Дагмар с некоторой горечью, которую она попыталась спрятать. - И не зови меня на "вы", пожалуйста, прошу тебя, договорились?
- Да, конечно, - отозвалась Улита.
Она смотрела на эту старую женщину и удивлялась яркости ее глаз, тонкому лицу, сохранившему красоту черт, фигуру, стройную и подтянутую.
- Скажи, Солли, а почему ты одна? У нас женщины в этом возрасте приобретают статус заново замужних или же оставляют себе своих старых дураков… - Дагмар рассмеялась. - Это только я такая, выродок (она вполне сносно говорила по-русски), решила, что буду всегда одна. Хотя мужчины у меня были, но все они… - Она поморщилась: - Не то. После Алекса. Никто не мог сравниться с ним. Жаль, что ты его никогда не видела! Так что у тебя с мужчинами? - перебила она себя.
"Рассказать ей о Максе, - пришла в голову Улите шальная мысль. - Может быть, она объяснит мне, что это? - И подумала о том, что сегодня вечером Леонид отправил Алену и Макса погулять перед завтрашней съемкой… - Пусть гуляют. Макс очень быстро женится, он же максималист. И возможно, очень скоро они разойдутся. Но вот она, Улита, этого всего знать не хочет.
Откровения не состоялись. Улита решила, что ничего не расскажет. Дагмар может не понять…
Так ушла минута, когда мать и дочь смогли бы стать ближе, может быть, даже родственнее по-настоящему. Но минута ушла, а Улита стала рассказывать о Казиеве. Дагмар поняла, что дочь ее что-то утаила, но не расстроилась. Потом. Они слишком поздно увиделись. Все будет медленнее, чем в молодости, когда ребенок твой - еще дитя.
И Дагмар вдруг сказала:
- Солли, ты должна знать, что эта квартира - твоя, и мои банковские вклады. А тебе есть кому передать? - озаботилась Дагмар. - Ведь у тебя нет детей?..
Улиту озарило: она составит завещание на Ангела! Да, именно так. Никому так не нужно все это, как ей, девочке, не имеющей ничего.
- Даг, у меня есть кому оставить! - воскликнула она.
- Да-а? - обрадованно вскрикнула и Дагмар. - Кто это? Тот мальчик-красавчик? - усмехнулась она.
"… Ах, старая грымза, что-то заметила!" - улыбнулась проницательности Дагмар Улита.
- Нет, мальчик сам по себе богат, о нем позже я тебе расскажу, - вдруг решилась Улита и назвала впервые свою мать на "ты".
- Девочке, помнишь, может быть, черненькая с синими глазами?
- Да, да, - возбужденно заговорила Дагмар, - она так мне понравилась. Правая рука Леонида.
- Она бедная девочка и очень способная. И потом… Если бы не она… Все бы случилось много позже.
- Расскажи… - попросила Дагмар.
Они долго сидели и говорили. И нечаянно-негаданно за этим разговором мать и дочь сблизились и Улита подумала, что… все может измениться!
22.
С утра у всех так дребезжали нервы, что если хорошо прислушаться, то можно было бы это уловить.
Приехала Дагмар, свежая и энергичная. Свежее всех, это точно! Леонид Матвеич был при белой рубашке и кожаном жилете. Он похудел, спал с лица и выглядел вполне еще молодым человеком. Он не пил и был занят любимым делом. Вот и весь рецепт.
Алена вышла из апартаментов, бледная как луна. Ей быстро дали кофе с ликером, и через полчаса она смогла разговаривать и реагировать на людей. С ней удалилась Дагмар.
Она просто и ясно, еще раз, повторила то, что было в тот день множество лет назад.
…Даг не пошла на трибуны, как не ходила никогда, а ждала Рафаэля в машине. Но когда услышала не победный общий крик, а гул, похожий на вой, выскочила из машины, потеряла по дороге туфли-лодочки и, босиком промчавшись по ряду трибун, которые внезапно замолкли, скатилась на арену, еще не видя ничего, но уже зная, что она увидит. И увидела. На своем красном плаще, весь в крови, лежал ее Рафаэль. Мулета тоже в крови, в холке быка, мертвая туша которого валялась рядом. Быка звали Хуан.
Пока она бежала, задыхалась от рыданий, которые никак не могли вырваться наружу, бились где-то в груди, горле, и ей пришлось рвануть платье, чтобы не задохнуться, и оно просто разлезлось от этого страшного рывка.
И так, босиком, с разорванным платьем она упала на грудь Рафаэля, и он открыл глаза… Она стала целовать его, повторяя: "Ты жив, жив!" А он пытался улыбнуться и тихо, еле-еле, одними губами сказал: "Амор, Даг…" Откуда-то появился Андрэ, она ничего не понимала, только кричала: "Он жив, врача, умоляю, врача!.." Увидела, что он умер, и сама будто умерла - потеряла сознание. Надолго.
- Вот, девочка, как это было тогда…
- Ты поняла?
Алена, трясясь, прошептала:
- Поняла.
- Только не волнуйся так, это давнее прошлое. Ты видишь, я спокойна. Иди, я буду поблизости.
Подошла Ангел, подергала платье у Алены на груди:
- Не слишком крепкий материал?
- Нет, - сказала Алена отвлеченно, - я пробовала, марля очень тоненькая…
- Хорошо, - сказала Ангел и ушла куда-то.
Подходил учитель, что-то объяснял, но она еле слышала.
Прозвучал гонг. Начало боя…
Алена вздрогнула, и по ней мгновенно пробежал озноб…
Сейчас он еще жив! Вот рык быка… Вот крик трибун - оле! Вот свист восхищения… И вдруг - тишина. Мгновенная. И сразу будто весь театр в один миг дохнул: "А-ах-х…" И страшный гул - вой понесся с трибун.
Алена выскочила из машины, по щекам ее лились слезы, ей нечем было дышать, и она рванула ворот платья. Где-то на краю сознания мелькнула мысль - рано платье… Но она неслась не обращая внимания ни на что. В ней билось одно - это случилось! По дороге она потеряла туфли, с трибун вниз бежала босая и, рыдая и крича: "Макс! Макс!", летела, как ветер, к красному пятну на арене, разрывая на груди платье, и все увидели ее белые козьи грудки, которые вздрагивали и сверкали на солнце.
А она наконец вспомнила имя героя и закричала:
- Федерико!
Но тут, добежав до лежащего на песке арены Макса, увидела его закрытые глаза, красное вокруг него - кровь! - кинулась ему на грудь, забыв, что платья на ней почти нет. Она целовала его губы, глаза, волосы и шептала:
- Я люблю тебя, я люблю тебя…
И он отвечал ей:
- Я люблю тебя, я люблю тебя…
Алена забыла о камерах, о кино, о том, что на нее смотрит столько людей. Слезы все катились у нее из глаз и вдруг прорвались рыданием. А с трибун бежали какие-то люди, ее хотели оторвать от Макса-Федерико, но она вцепилась ему в плечи, и тогда он, открыв широко глаза, прошептал:
- Амор, амор… Эми… - И вдруг замер, откинув вбок голову. Когда Алена увидела это, она потеряла сознание.
Очнулась она на вилле, где была куча народу. К ней сразу подошли Дагмар и Улита. Они смотрели на нее как-то странно, и ей показалось, что она плохо все сделала или что-то случилось с Максом.
- Макс?.. - спросила она.
- Он здесь, - откликнулась Улита, - ты пока отдохни, девочка моя…
- Ну, ты дала! - изумленно закричал подошедший Леонид. - Так рвануть! Ну Сара Бернар! Алиса Коонен! С ума сойти, как она неслась, как разрывала платье!.. А как рыдала! О Боже, я видел, как плакали в массовке. Только ты сначала забыла имя…
Дагмар легко улыбнулась:
- Это поправимо.
- Но я больше не смогу… - прошептала Алена.
- И не надо, все равно - озвучка! В общем так, ты - актриса, мне так сдается, - сказал учитель, будто смущаясь, и отошел в сторону. - И Макс был хорош! Играть вам, дети, и играть!
Все ушли, она не заметила как, - испарились. А к ней подошел Макс и сел рядом.
- Макс, - она дотронулась до его губ пальцами, и глаза наполнились слезами.
Он наклонился к ней и шепнул:
- Я люблю тебя…
- И я… - эхом отозвалась она и вдруг сказала: - Сегодня ночью мы будем вместе.
- А если днем? - спросил он, улыбаясь.
Он постарался снизить пафосность. Задернул жалюзи, закрыл на ключ дверь. Подошел к ней, медленно снял обрывки платья, стянул трусики, и она осталась лежать, не шевельнувшись, совершенно обнаженная. Быстро разделся сам и лег рядом с нею… Она вздрогнула и уже хотела сказать - не надо… Но он стал целовать ее, не давая ей сказать ни слова… И что-то вошло в нее, и ее пронзила острая, почти невыносимая боль, и она чуть не закричала, но он зажал ей рот губами. Она обхватила его голову руками, смотрела в его странно-напряженное лицо и прошептала:
- Макс, я так люблю тебя…
Скоро она перестала ощущать себя, чувствовала только его, и это уносило ее куда-то в высь. И от неведомого этого ощущения почти отключилась, а когда пришла в себя, увидела над собой лицо Макса.
Он улыбался ей нежно и ободряюще.
- Ну не так уж я страшен? - спросил он смешливо.
Она серьезно ответила:
- Мне от тебя ничего не страшно.
И она увидела, что глаза у него как-то блеснули - неужели слезы? У Макса - слезы? Из-за нее? Алены? Уродливой девочки из Славинска?..
Под утро, когда он ушел от нее, вернее, она ласково прогнала его, Алена, не проспав ни минуты, решила бежать.
Все хорошо. Она - женщина Макса и любит его, а он - ее, но нельзя, чтобы их любовь превратилась в обыденность. Нужно исчезнуть. Так ей подсказывала интуиция. Исчезнуть, чтобы он не видел ее, а думал о ней. Сейчас перерыв в съемках, другие будут играть, она - позже… До этого может произойти все что угодно, а если продлится у него любовь к ней, тогда все правильно, нет… - она будет держать себя так, что никто ничего и не подумает. Интрижка. И только. Так решала, вдруг ставшая снова рассудительной, Алена. В общем, загадывать нечего, а надо садиться в самолет, писать письмо Улите и Леониду Матвеичу и бежать. Ведь если она увидит холод в глазах Макса, тогда и вправду настанет катастрофа, которую она вряд ли переживет… А сейчас уходит она. Так, он ее не забудет!
Написав на ее взгляд вполне разумное письмо, Алена собрала вещи и поняла, что одна она никуда не полетит и не поедет. Надо идти к Ангелу. Только той она сможет объяснить все, и только та поможет ей и поймет все.
Макс сидел на террасе и пребывал во мраке. …Что происходит с ним и с женщинами, которых он выбирает? Или они - его? Что Алена улетела в Россию, он узнал недавно, впрочем, как и все. Когда нашли ее письмо, все стали ахать и охать! А он был даже спокоен. Может быть, Алена умнее всех… Скоро все они будут в России… И он встретится с ней. Что из того, что она улетела первой? Он понимал, почему она сделала так, но не обижался и не сердился. Он и сам не знал еще, чего он хочет. Алена трогала его своей прелестью и детскостью, которые он совсем недавно в ней увидел… Ангел - мальчишеством. Улита - идеал его и мечта, не осуществимая. Все они прекрасны… Он знал, что истина близко и откроется ему враз, неожиданно… И как это случится, ему пока знать не дано.
Когда Алена и Макс стояли на подиуме, получив свои награды за две главные роли, зрители заходились от восторга: так юны и красивы эти двое, почти небесно! И всем казалось, что они любят друг друга… Да в этом все были уверены!
Многие дамы прослезились. Но больше всех - маленькая черноволосая женщина в серебристо-синем костюме. Она даже очки сняла, так заливали ее глаза слезы счастья. Счастья?.. Видимо, да.
Наталья Ашотовна, плача и всхлипывая, однако не могла не думать о том, что девочка Алена из хорошей семьи, умненькая, не очень уж красива, но у Макса свои взгляды. Главным, что совершенно примиряло Наталью, было то, что Алена талантлива! Так все кругом говорили.
Одни глаза, смотревшие на сцену, были совершенно сухими. Синие, яркие, как летнее небо перед закатом, они смотрели только на Макса. И в этих глазах было намешано многое: тоска? Да, пожалуй. Восхищение? Да. Но еще и некая усмешка. А так, на вид, сидит красивая девочка-мальчик в бархатном черном брючном костюме, с тоненькой золотой ниткой на шее.
Старика не вспомнили. Наверное, так было надо. Слава досталась больше всего, кроме самих героев, конечно, Улите и Леониду.
Глаза Макса все время искали кого-то в публике, и наконец найдя, он выкрикнул:
- Дагмар Бильдт!
На сцену поднялась старая, но прекрасная Дагмар.
Крики и аплодисменты глушили все, но Макс, повернув голову к Улите, одними губами что-то прошептал, что, она не поняла, только как будто уловила слово - "всегда"…
И улыбнулась ему.
ЭПИЛОГ
Раннее утро. Воздух нежен, как крылышко мотылька, и свеж, как запах яблока. Море тихо и зелено, только у кромки берега о чем-то лепечут белые бурунчики. Рай. Земной - другого мы не знаем.
Под сине-белым зонтиком, в глубоком плетеном кресле удобнейше расположился очень старый человек, в панаме, легких брюках и белой футболке. На столике рядом бутылка "Перье" и сверкающий чистотой бокал. Сигары, грозные на вид. Старик, прищурившись, смотрит, как выплывает лик яркого, еще холодного сейчас, солнечного светила. Может быть, он задремал, потому что не услышал шаги и не отреагировал на подошедшего к нему высокого, худого, иссохшего, как старый йог, и такого же темнокожего, тоже очень старого человека.
Но лицо того не излучало блаженства, которое заливало фигуру сидящего. В нем были боль и усталость, казалось - вековые.
- Привет тебе, старая обезьяна! - хрипло прошептал пришедший.
Сидящий чуть вздрогнул, открыл глаза. В них только на одно мгновенье возникло удивление, но потом глаза его приняли ироническое выражение.
- Старый шакал! Выследил! Но не это удивительно - выжил, вот заковыка!
Тощий старик натужно расхохотался:
- Все-таки я - больший профессионал, чем ты. И раньше и теперь.
- Если тебя это утешает, пожалуйста, я буду вторым. Меня это не трогает даже за левую пятку. Ты-то зачем здесь? Что тебя принесло в эти благословенные края? Уж не я ли? - спросил с улыбкой толстый старик в панаме. - Возьми кресло, не стой на ветру, а то ведь ненароком упадешь и помрешь. А тут трупы не нужны.
Тощий старик еще больше потемнел - видимо, так приливала теперь кровь к его лицу.
- Ты хоть понимаешь, обезьяна, что теперь ты всецело в моих руках? - спросил он и сел рядом в такое же кресло, но как-то сиротливо, неудобно, по-нищенски.
- Ну и что? Убьешь меня? Укоротишь мое бытие на час или год? Кому от этого радость или горе? Я все свершил на этой земле, что мог и даже не мог, что хотел и чего не хотел совсем. Мы с тобой грешники, но не великие, как самые грязные людишки говорят о себе. Грешник великим быть не может. Разговорился я с тобой. Давай завязывай со своим делом. Но только скажи мне правду, единожды, - что тебя заставляет метаться за мной по миру? Терять и снова находить… И ничего не сделать?
Тощий взял сигару, обрезал край, закурил, закашлялся, но быстро остановил кашель каким-то судорожным движением горла. Выглядел он не только больным и истощенным, но и нищим - драные, неровно обрезанные белые от стирок или хождений по солнцу джинсы, грязная черная майка без рукавов и серая от пыли бейсболка.
Справившись с кашлем, он сказал:
- Я тебя ненавижу. Всегда ненавидел. За то, что ты убил своего брата. За все.
Старик усмехнулся:
- Какой нежный?! Ну надо же! А кто предложил именно меня на этот проект? Ты. Я знаю.
- Я. Мне хотелось посмотреть на тебя… Откажешься? Нет! Ты не отказался. Вот в чем штука!
- А знаешь, в чем штука? Ты завидуешь мне. И всю жизнь завидовал: как это я, такой дрянной человек, вдруг вылез на авансцену и живу то в Париже, то в Риме, то в Рио? А ты корпишь и гнешь спину в Союзе, хотя и занимаешь большое место? И не можешь никак написать хотя бы одну увлекательную служебную записку, которую читали бы как роман? Ты хотел извести все наше колено: погубить меня, моего брата, крошечную девочку и заморскую красавицу, любимую брата… Почему ты тогда оставил нас в живых? Ну скажи на прощанье?
Тощий молчал. Старик с сожалением посмотрел на него:
- Сдохнешь ведь сейчас…
- Не сейчас, не бойся. Не опохабит пляж моя старая шкура. Почему я тогда вас не пустил в распыл? Мне приятно было думать, что в любую минуту я смогу появиться перед любым из вас и вам некуда будет от меня деться. Ты думаешь, с твоим Родериком не я повидался? Скажи мне - спасибо! - Он закашлялся и сплюнул.
- Давай, шакалье, верши свой суд, а то не успеешь. Придется мне, старой обезьяне, возиться с тобой. А чем тебе не угодил Родя? Адвокатишко не из первых?