- Pardon. Все, милая, гораздо проще.
На слове "гораздо" она сделала ударение.
- Но однако, моя прелесть, надо и спать. Я готова сидеть с тобою хоть до утра, но ведь ты мне все равно не скажешь ни слова. Из тебя надо все клещами вытаскивать, а это скучно. Ты, полагаю, переночуешь у меня?
- Можно мне посидеть тут? Когда станет светло, я потихоньку уйду.
- Ты бы лучше прилегла у меня на кушетке.
- Можно мне здесь? - попросила Лида.
Ей было гадко идти в спальню Клавдии. Там, вероятно, все еще пахнет этими крепкими духами.
- Но почему?
Клавдия сделала круглые глаза и распустила прическу.
- Ты меня не стеснишь.
Вдруг она подсела близко к Лидии и обняла ее.
- Лидуська, что с тобой? Ты нехороша. Он "изменил" тебе? Ухаживает за другой?
Лида отрицательно покачала головой и старалась сидеть прямо и неподвижно, чтобы меньше касаться Клавдии. Но та продолжала обнимать ее и тереться щекой, точно кошка.
- Лидуська, я счастлива.
Она подняла обе руки кверху и потянулась.
- Лидуська, поверь мне, что счастье в том, чтобы много, сильно и легкомысленно любить. Я это поняла теперь. И, знаешь, именно за это люблю я Сергея. Любить надо без предрассудков, и он знает это. Он - шалопай, но ведь и я не лучше его. Мы - два сапога пара. Пусть нас осуждают со стороны, но зато мы берем от жизни все. Боже, как я счастлива!
Она в разнеженной позе повалилась на диван.
- Знаешь, кто "он"?
Лиде хотелось ей крикнуть, чтобы она ушла или замолчала.
- По-моему, - продолжала Клавдия, подняв лицо и противно наморщив лоб, - если хочешь знать, только еще военные у нас немного джентльмены. Ах, это очень важно в любви.
Лида не выдержала и разрыдалась. Она старалась оторвать от себя руки Клавдии.
- Уйди! Не надо! Оставь меня одну.
С ужасом она почувствовала, что с ней сейчас случится истерика.
Через мгновенье она билась на диване, царапая ногтями плюш и чувствуя только один беспредельный черный ужас отчаяния.
- Ничего, ты не бойся, - шептала над ее ухом Клавдия. - Ты не сдерживайся. Это лучше. Все вздор. Я знаю по личному опыту.
Собравшись с силами, она крикнула ей:
- Уйди! Я ненавижу, презираю тебя. Вы все мне гадки.
На мгновенье она увидала бледное, искаженное обидой лицо Клавдии. И потом надолго наступила тишина. Клавдия вышла и больше ее не тревожила.
До рассвета она лежала и плакала долгими, мучительными слезами в кабинете Сергея Павловича.
Что-то медленно и прочно выходило из ее души. Что? Она еще не знала сама, но откуда-то приходило это совершенно новое, хотя и тяжелое, спокойствие.
Она решила остальную часть утра просидеть на бульваре и потом пойти домой. Ей хотелось загладить свою вчерашнюю вину перед отцом. Это - первое и главное.
А дальше? Она еще не знала и даже немного боялась думать о том, что будет дальше.
XVII
- Я не пущу тебя без кофе, - сказала Клавдия, выбежав в одной рубашке из двери спальни. - Вот глупости! Я вовсе не в обиде на тебя. Ну, мало ли что…
Она сладко потянулась. Лицо у нее было желтое, опухшее. Но заспанные глаза мило улыбались. Она была добрая, незлобливая. Самое противное в ней была ее удивительная неразборчивость в наслаждениях жизни. Но ведь такой она была всегда.
Сейчас она казалась Лиде скорее жалкою. Она торопливо одевалась, кричала на прислугу.
- Нет, я тебя ни за что не отпущу… Ах, жаль, что ты все-таки девушка. Мы с тобой столковались бы по многим вопросам. И, кроме того, ты мне все-таки расскажешь, что у тебя. Вчера я была утомлена. Мне хотелось спать. Я была не права перед тобой. Кому же, как не мне, ты должна все рассказать? О, ты знаешь, как я изучила мужчин.
Она сделала неопределенный жест ногой.
- Черт возьми. Все они на один покрой. Они себялюбцы, деспоты. Их надо держать в руках.
Лида не знала, как от нее отвязаться.
- Мне лучше побыть одной, - сказала она мягко.
- Ошибаешься. Тебе надо высказаться, иначе зачем ты ко мне приходила? Понятно, что твой роман слишком девический. Он слишком затянулся, но я могу тебе подать совет.
Взвизгнув, она кинулась ей вдруг на шею и заболтала голыми желтыми пятками в воздухе.
- И потом, тебе надо умыться. Мы с тобой приведем себя в порядок, сядем паиньками и будем говорить. А папе ведь надо сказать, что ты здесь? Не правда ли?
Она позвонила.
- И все будет хорошо. Понимаешь? Ведь я опытная.
Лида улыбнулась, и ей в самом деле стало легче.
"Может быть, действительно, надо брать вещи иначе?"
Ее обостренный, возбужденный бессонницей и пережитыми слезами слух с любопытством ловил интонацию голоса этой маленькой чувственной женщины. В конце концов, не все ли равно, где было пережидать время, здесь или на бульваре.
- Я останусь, - сказала Лида.
Когда-то они так же вместе встречали рассвет перед экзаменами. И тогда еще не приходило в голову, что жизнь так трудна.
Лида машинально совершала свой туалет, не думая о сегодняшнем дне, потому что, если только она о нем начинала думать, поднималась страшная боль.
Напротив, ей было приятнее уноситься в прошлое. Вероятно, то же чувствовала сейчас и Клавдия.
- А помнишь, как мы, бывало, - стрекотала она. - Как мы были глупы. А помнишь, я влюбилась в батюшку?
Она хохотала до слез.
- По-моему, у нас неправильно воспитывают девиц. Им внушают какие-то басни. Жизнь, понимаешь ли, совсем другое, я не знаю, как тебе это лучше объяснить. Жизнь, если хочешь, она страшная. Она - зверь. И с нею так и нужно поступать. С ней торговаться надо. Смешно и глупо ей противоречить. Ей лучше поддаться, но с умом, сохраняя выдержку. Тут, понимаешь ли, совсем напрасно спорить. Как это тебе лучше сказать? Надо уметь плыть по течению, лавировать. А то, если пойдешь против, все равно смоет, унесет, завертит. Ах, как жаль, что ты девица, тебе не объяснишь многого. Это надо пережить самой.
Она в отчаянии остановилась.
- Видишь ли, сближение с мужчиной нам открывает все.
Лида почувствовала, как жгучая краска заливает ей плечи, лицо, даже затылок.
- Правда, не сразу, но по истечении месяца-другого начинаешь понимать жизнь. По-моему, лучше даже поторопиться выйти замуж. Плюсов все-таки больше, чем минусов. Разумеется, при гарантии известных человеческих, порядочных отношений.
- Ну, довольно, - попросила Лида.
Ей начинало думаться, что Клавдия, может быть, в чем-нибудь права. Может быть, она, Лида, по неопытности сама виновата во всем своем несчастии.
- Почему "довольно"? Тебе, может быть, неприятно? Я бьюсь об заклад, что в твоей первой неудаче ты сама в чем-то виновата. Знаешь, Лидок, между нами, но у тебя ужасный характер. Ты какой-то чиновник в юбке. Ты черства и осмотрительна не по годам. Мужчины любят другое. Я тебе предсказываю, что ты останешься в девках.
Обидевшись, Лида сказала:
- Я предпочту это, во всяком случае, такой жизни, которую ты восхваляешь.
- Когда-нибудь спохватишься, моя милая.
Напевая, она стала подвивать волосы, делая это с особенным веселым искусством. Она поворачивала голову быстро во все стороны, и каждый мускул в ней жил полной и сочной жизнью. Видно было сразу, что она много любила, и это сообщило ей особую гибкость членов.
Лида почувствовала зависть и страх. Она припомнила еще такие недавние ласки Ивана, и вдруг особенно мучительно и ясно поняла, что этого уже больше не будет.
На момент стало темно в глазах. Она, шатаясь, села на пружинный матрац.
- Ты что? - вскрикнула Клавдия. - Вот видишь, милая, что значит бессонные ночи. Но ничего. Без этого нельзя. Вздор. Держи себя в руках.
И вдруг Лиде стало понятно, что она допустила какую-то ошибку. Вспомнилось, как Иван просил прощенья. Было вместе и гадко, и страшно перед непонятностью жизни и жаль Ивана.
Если бы можно было поправить! Но, конечно, уже поправить нельзя. Теперь все равно.
Лида еще не знала ясно, почему все равно. Вернее - избегала думать. Наступающий день казался ей бесконечным, бесконечным, равным всей предыдущей жизни. Что-то надо было предпринять, сделать - огромное, окончательное. Это когда-нибудь, немного позднее.
И было смешно думать, например, что пройдет этот сегодняшний день и наступит завтра, потом послезавтра и так далее. Просто все должно было кончиться в сегодняшний день.
И это давало силу жить, превозмогая боль.
- Прошло, - сказала Лида, выпрямляясь.
Время двигалось страшно медленно.
- Теперь кофе, - крикнула Клавдия.
В столовой ей доставляло удовольствие ухаживать за подругой, слегка щеголяя своим хозяйством и положением замужней женщины. Наконец, она не выдержала:
- Моя милая, выйти замуж совершенно необходимо. Ты можешь жить по той или другой программе, но все это (жест по направлению к кофейнику и посуде) является своего рода рамкой. И это совершенно одинаково как для женщины, так и для мужчины: иначе всегда будешь себя чувствовать в положении бездомной собаки. Дом, понимаешь, это - все.
Но Лида уже не слушала ее.
- Ну, ты не хочешь со мной разговаривать. Впрочем, я понимаю. Бывает легче пережить одной. Только я беру с тебя слово, что ты всегда в трудную минуту придешь опять ко мне. Но конечно же. Ах, ты, моя бедная!
В передней долго позвонил звонок.
- Представь себе, ведь это - Сергей.
- Я уеду, - сказала Лида.
- Но почему? Я хочу, чтобы ты видела Сергея. Он ужасно смешон. Понимаешь, он влюблен, как мартовский кот. Она ему пишет глупые письма, а он не знает, что отвечать.
Лиде было противно слышать эти признания, фальшивые, неискренние, как ей казалось, но странное любопытство ее удерживало.
- Сейчас ты его увидишь.
Клавдия приняла нарочно небрежно-скучную позу и поправила муслиновый шарф на плечах.
Щелкнул затвор наружной двери.
- Да, это Сергей. Ты увидишь, как он глуп.
XVIII
- Приветствую! Черт знает, что такое! - говорил Сергей Павлович, входя, румяный и свежий, как всегда. - В Одессе еще холоднее, чем здесь. Я замерз в моем драповом пальто.
Клавдия усмехнулась. Он уселся к столу и с аппетитом начал есть.
- Так что ты не можешь похвастать, что Одесса оказала тебе "теплый" прием.
Она внимательно ощупывала фигуру мужа глазами, с губ ее не сбегало выражение брезгливости.
- Это намек? - спросил холодно Сергей Павлович.
И они оба некоторое время мерили друг друга остановившимся взглядом.
- Сергей Павлович не любит, - сказала Клавдия Лиде, - когда сомневаются в его неотразимости.
- Глупо.
Сергей Павлович раздраженно пожал плечами.
- Ведь, правда, - продолжала Клавдия, - я не выдумываю. И потому отчасти он делает иногда большие промахи, ездит в Одессу, где умирает от холода.
Она явно издевалась над ним.
- Да, кстати. У тебя на столе целая груда писем "от нее" с почтовым штемпелем "Чебоксары".
Сергей Павлович покраснел, так что на него было жалко смотреть.
- Нет, вы посмотрите на нее! - крикнул он, возмущаясь. - Ведь это же черт знает, что такое.
Он бросил салфетку на стол.
- Она наслаждается чужими мучениями.
Клавдия хохотала.
- Значит, ты проездил напрасно?
- Напрасно.
Он поспешно встал и вышел.
Лида почувствовала к нему симпатию. В нем была подкупающая искренность и беспомощность ребенка. Что может его связывать с Клавдией? Вряд ли он ее любит.
- Ушел читать письма, - сказала Клавдия. - Эта дура уже два месяца водит его за нос.
- Значит, ты ревнуешь к ней?
- Нет, милая, это не то. Неприятно, когда муж такой простофиля. Я начинаю сожалеть, что вышла за него замуж. Понимаешь, он - Сережка, и больше ничего. Каким был Сережкой, таким и остался. Это меня раздражает. Когда мы были гимназистками и гимназистами, это было ничего, но сейчас глупо.
- Скоро же ты в нем разочаровалась. А, по-моему, ты просто его ревнуешь.
- Какой вздор! Мне ревновать Сережку?
- Конечно! - крикнул Сергей Павлович с порога, входя. - Она меня всегда ревновала и ревнует.
- Это естественно, - сказала Лида строго.
- А пожалуй.
Сергей Павлович посмотрел на Клавдию с таким видом, точно услышал откровение.
- Вы правы. По-моему, женщина не может не ревновать.
- И мужчина тоже, - сказала Лида.
- Мужчина? Вздор. Мужчина может.
- Хотя мужчины, конечно, бывают разные, - вставила Клавдия. - Бывают такие мужчины, которые могут исключительно иметь дело с женщинами-проститутками. Таким было бы смешно ревновать.
- Я прошу тебя не делать гадких намеков на Бланш. Вы знаете, - отвернулся он к Лиде, - цирк это, если хотите, лучшая школа целомудрия. Вы не найдете мне другой профессии, где бы люди были более нравственны. Да, да, вы не знаете цирка.
Клавдия хохотала, но в ее смехе было что-то нездоровое.
- Вот что, я уйду пока, - сказала она, - а он тебе расскажет о нравственности цирковых наездниц.
Бледная, с искаженным лицом она вышла из столовой.
- Вы видели?
Сергей Павлович вскочил и стал бегать по столовой.
- Это не женщина, а черт знает, что такое! Что она со мной делает! Что она со мной делает!
Он хватался руками за коротко остриженную голову.
- Вы понимаете ее, Лидия Петровна? У нее просто дурной характер. Ей нравится издеваться над всеми. Она еще девушкой, я помню, была такой. А может быть, она все только лжет.
Он повернулся к Лидии.
- Вы говорите: она ревнует?
Он захохотал.
- Вот здорово! Знаете, мне иногда все-таки это приходило в голову.
- Простите, это наивно, - сказала Лидия. - Это же совершенно очевидно, что она вас ревнует.
Он растерянно выставил перед собою руки.
- Но тогда, согласитесь, что же мне делать? Ведь я же люблю ту, другую, в Одессе или Чебоксарах. Черт!
Он стукнул кулаком по столу.
- Тогда разойдитесь с Клавдией.
Он ничего не ответил и, оглянувшись, вытащил из бокового кармана фиолетового цвета конверт.
- Вот прочтите, - сказал он шепотом, - что это может значить? Вы - женщина. И почему лиловый цвет. Ведь это цвет отставки: "поди ты к черту!" Прочтите, прочтите, пожалуйста, я вас прошу, - прибавил он нетерпеливо.
Лида развернула письмо и прочитала:
"Новый ангажемент изменила, плачу штраф, временно уезжаю с Глазовским. Неужели непонятно? Если хотите меня видеть, пишите: "Тамбов, до востребования." не получая письма… Помните нарциссы?
Всегда Бланш".
- Это ее имя. Вы понимаете хотя что-нибудь в этой чепухе?
Он стоял бледный, с устремленными на нее, страдающими, слишком красивыми глазами.
- Я ничего не поняла, - сказала Лида. - Впрочем, мне кажется, что она недовольна какими-то вашими нерешительными действиями.
- Вы думаете?
Он жадно прислушивался, не скажет ли она еще чего-нибудь больше. Но Лиде уже было противно оставаться с ним наедине. Сквозь жалость, которую в ней вызывала его беспомощность и детская откровенность, у нее начинало проскальзывать чувство брезгливости и даже внезапной ненависти к этому чувственному самцу, запутавшемуся в своих любовных делах.
Он опять забегал по комнате.
Она встала.
- А не думаете вы, - начал он опять, приближаясь к ней с таинственным видом, - что это… как бы вам сказать… желание меня интриговать? "Уезжаю с Глазовским". Этот Глазовский - морда, хам… бывший "коверный" клоун. Он имеет ангажемент в Чебоксары. Ведь это же сущий вздор, чтобы она могла… Наконец, ведь, Глазовский женат.
- Но ведь и вы женаты, - враждебно сказала Лида.
- Позвольте, вы кажется раздражаетесь?
Он печально посмотрел на нее. Его черные, выхоленные усики, изящно закрученные над ярко-красными губами, преувеличенно толстыми, выглядели сейчас жалкими. Глаза восточного типа, с коричневою тенью внизу, подернулись слезами, похожими на масло.
- Выслушайте меня, ради Бога! "Если хотите меня видеть, пишите". Писать, если я хочу ее видеть. Так может сказать только женщина.
Он яростно сжал кулаки.
- Впрочем, pardon! Ради Бога, не сердитесь. Клавдия, мы кончили! Или впрочем, еще…
Он вытащил фотографическую карточку и, загородивши ее от двери плечом, таинственно протянул Лиде. Она мельком взглянула на блондинку со вздернутым носом и брезгливо отстранила фотографию.
- Вам, я вижу, она не понравилась?
Он свистнул и спрятал карточку в карман.
- Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Приветствую!
Он сделал ей "под козырек" тремя растопыренными пальцами и, толстый, неповоротливый, все такой же беспомощный и этим по-прежнему, отчасти, симпатичный Лиде, пошел к себе.
- Да, - повернулся он в дверях, - разумеется, это между нами.
Она ничего не ответила ему.
- Да?
Он мягко улыбнулся, поклонился и исчез.
Лидии сделалось окончательно тошно, захотелось немедленно уйти.
XIX
Клавдия лежала на кровати. В комнате пахло эфиро-валериановыми каплями.
- Сядь, - попросила она Лиду, - такая невыразимая тоска. Не уходи. Я знаю, тебе самой плохо.
Она скучно посмотрела на Лиду. Лицо ее подергивалось неприятной судорогой в углах рта. Глаза готовы были заплакать.
Лида нехотя уселась на кровать.
- Я все более и более убеждаюсь, что мы с Сергеем разные люди.
Лида с нетерпением смотрела на нее. Какое ей, в сущности, дело до их семейных дрязг.
- Но ты только что говорила мне, - сказала она с раздражением, - что вы подходите друг к другу.
- Да, в идеале мы могли бы подходить.
Она перевернулась ничком и зарылась лицом в подушки.
- Я пойду, - сказала Лида.
- Не уходи. Я расплачусь.
Она заткнула уши пальцами и заболтала ногами.
- На меня что-то находит. Я не знаю, что. Реву целыми днями. Я боюсь, что я возненавижу Сергея. Ты видела: я ушла. Что он тебе говорил? Наверное, читал ее письма и показывал фотографию. Она вертит им, ставит ему разные условия, а он продолжает с нею няньчиться. Она диктует ему условия! Подумаешь!
Лиду немного забавляла вся эта нелепая сцена.
- Но я не понимаю, с какой стати ты вмешиваешься в его личную жизнь? Если свобода, то свобода.
- Ты думаешь, я себе противоречу? Нисколько.
- Он не вмешивается в твою жизнь и, наверное, не интересуется, с кем ты проводишь время.
- Он?!
Она вскочила с постели.
- Посмотрела бы ты, как он не вмешивается. Ах, с его, по крайней мере, стороны вся эта наша обоюдная свобода только на словах. Он устраивает мне мелкие сцены, придирается. Лучше бы уж ревновал открыто.
Лида расхохоталась.
- Но послушай, ведь ты же сама только что сделала ему точно такую же сцену.
- А потому, что это уже совсем нечто другое. Я могу простить ему мимолетную связь… то есть не простить… я не то хотела сказать… Я могу допустить. Но здесь же что-то прочное. Тут, понимаешь, привязанность.
Уткнувшись лицом в подушку, она начала хныкать.
- Но эти градации очень трудно установить, - сказала Лидия. - Где привязанность, а где серьезное.
- Потому, что девушка.