XIV
С утра в этот день Лида чувствовала себя странно спокойной. Теперь и Иван, и она сама, и вся жизнь представлялись ей по-другому.
И даже было смешно вспоминать о минувших иллюзиях. Она чувствовала себя выросшей, почти постаревшей.
Безумно хотелось шить, и с самого утра она занялась кройкой. Как давно она уже не шила!
- Ты не рано? - робко спросил ее отец, видя, что она долго стоит согнувшись у стола.
Она усмехнулась.
- Нет, это прошло… окончательно. Я это чувствую.
Это вернулась жизнь, серая, трезвая. Вспомнился доктор. Когда она захочет музыки, иллюзии, она пойдет к нему. Между ними установилось странное содружество.
Об Иване она старалась не думать. Это было решенное, пережитое. Свадьба, потом совместная жизнь. Ни жгучих радостей, ни особых печалей. Вообще, жизнь.
- Ты теперь спокойна? - спросил отец.
Она ясно и просто поглядела на него.
- Да, вполне. Передай мне ножницы.
Он похлопал ее по плечу. Он был тоже всем доволен. О, разве он сомневался когда-нибудь, что его трезвая, умная Лида выйдет победительницей из всех испытаний? Ведь она у него старший бухгалтер, министр!
Протяжный звонок. Нет, это не Иван.
Оживленные голоса в передней. Женский, Клавдии, и другой незнакомый, мужской.
- Лидка!
Что-то, как буря, налетает на нее сзади из двери. Лида едва устояла. Она с удивлением смотрит на Клавдию. Удивительная живучесть у этого маленького создания!
- Ну, поцелуй же, меня, ma cherie, и поздравь. Я опять выхожу замуж. А ты, я вижу, недовольна мной.
- Нет, отчего же?
Лида нагнулась и вяло поцеловала подругу.
Клавдия села, ухарски покривив голову на один бок.
- Как это говорится: "Загорюй, заробей: курица обидит". Меня теперь все принимают этак… сдержанно. Убивица, и вдруг на свободе. Для меня мои ближние давно уже каторжные работы приготовили. А я вместо этого замуж собралась выходить.
Она захохотала своим обычным дерзким, пронзительным смехом. Но лицо ее сделалось жалким, и в голосе послышались слезы.
- Ничего подобного… Откуда ты это взяла? - сказала Лида, рассматривая ее с любопытством. - Просто я тебя никак не ждала. Ведь ты совсем провалилась.
- Ах, мать моя, до визитов ли было? Ведь ты понимаешь: я переживала "драму". Так принято выражаться. "Под судом и следствием". Понимаешь, товарищ прокурора Вертлянский - это такая скотина. Для него закатать человека - истинное наслаждение. Ах, моя дорогая, никогда ни в кого не стреляй.
Она взялась руками за виски.
- Они изнасиловали мне всю душу. Всякий лезет в нее с сапогами. Так затоптали, что не осталось ничего святого. Спасибо Сереже…
Она не выдержала, и глаза ее наполнились слезами. Лида изумилась внезапной перемене в выражении ее лица.
- Ты знаешь: он - святой, Сергей. Да…
Она молитвенно посмотрела куда-то кверху и вздохнула. Что-то мучительно-болезненное мелькнуло в лице. Она вытерла слезы платочком и покосилась на открытую дверь.
- Можно закрыть? Я пришла с моим будущим мужем. Я его тебе представлю потом.
Она с досадою захлопнула дверь. Вдруг глаза ее зорко остановились на Лиде.
- Впрочем, я не спросила: может быть, ты вовсе не расположена к моим "излияниям"?
Она гордо выпрямилась во весь свой маленький рост. Верхняя губа у нее приподнялась, и блеснули зубы.
Лида чувствовала, как трепет прошел у нее по плечам и рукам. Одновременно ее и отталкивало от Клавдии и что-то к ней влекло. Она протянула к ней руку и сказала.
- С чего ты взяла? Конечно, все это так неожиданно. Но ведь ты же всегда была такая. Мы никогда не сходились с тобой во взглядах. Я была бы рада, если бы нашла свое счастье. Мне только, по правде сказать, жалко Сергея Павловича.
Клавдия уселась на кровати, подобрав по девической привычке ноги.
- Да, Сереженьку жаль. Но что ты поделаешь?
Лицо ее сделалось печально-озабоченным.
- Понимаешь, он неисправим. Самое скверное то, что он не умеет работать. Ему придется теперь всерьез служить, а он отвык. Конечно, я бы могла ему помогать, но он ведь не возьмет. Он привык к комфорту… избаловался.
В губах у нее мелькнула презрительная складочка.
- Я, конечно, не осуждаю его. Ведь есть такие мужчины, такие артистические натуры в душе… Понимаешь, я его ужасно люблю. Он не от мира сего. Он, может быть, больше всех виноват в моем несчастии, а я, представь себе, его не виню.
Понизив почему-то голос:
- Можно закурить?
- Конечно, кури.
- Тс… Это теперь контрабанда. Павел, то есть мой будущий муж, против. Я постепенно отучаюсь.
- Но кто он, твой будущий муж?
- Сосед моей матери по имению… помещик.
- И ты на него меняешь Сергея?
- Да ведь нельзя же сохранить двоих?
Она грубо засмеялась и вынула из ридикюля маленькую коробочку покупных папирос и спички.
- Но, очевидно, у этого… у Павла…
- Петровича Воскресенского… он из духовных.
- Все равно… Есть какие-нибудь преимущества.
Клавдия с наслаждением затянулась.
- Видишь, Сергей не для семейной жизни.
Ее курящая, ухарская фигурка с поджатыми ногами была, как всегда, немного смешна.
- А ты захотела сделаться семьянинкой.
Лида улыбнулась.
- Конечно, да. Это, моя дорогая, неизбежно. Инстинкт. Впрочем, ты - девушка. С тобой трудно об этом говорить. Да и не к чему, потому что твой Иван - семьянин. Ты сразу попадешь в нормальные условия. Конечно, жаль Сережку. Но… да и он сам прекрасно понимает.
Глаза ее блестели теперь сухим, серьезным, немного черствым блеском.
- Тут ничего не поделаешь. Женщина все-таки, как ни верти, порядочная дрянь. Ты меня извини, ma cherie. Впрочем, это не относится к девушкам. Сережа - сама прелесть, Дон-Кихот, преподобный. Такие хороши так… побаловаться или там что еще… я не знаю, как назвать… для порывов, для молодости… Он - больше поэт… не который стихи пишет, а в жизни… так сказать, Петроний. А женщине нужен деспот, злодей-погубитель.
Она рассмеялась неприятным, чувственным смешком.
- Да, моя дорогая. Сейчас я тебе представлю моего "избранника".
Она торопливо достала еще одну папироску.
- Надо накуриться на весь день.
- И тебе это может нравиться? - изумилась Лида.
Клавдия кивнула головой.
- Я же тебе говорю: женщина - дрянь. Я в этом убедилась сама на себе. Например, я мучила Сережу. В сущности, за что? За то, что он хотел быть справедливым: оставляя свободу себе, он хотел дать ее и мне. И в этом его ошибка.
Она рассуждала с комической серьезностью.
- Свобода ведь, в сущности, нужна только мужчине. Да, моя дорогая, ты со мной не спорь. Я испытала это на себе. Для мужчины это естественно, а для женщины - разврат. По крайней мере, так всегда почему-то выходит.
Лида покраснела от возмущения.
- Какая жалкая капитуляция.
Клавдия сделала комическую ужимку плечом.
- Ничего не поделаешь, моя прелесть. Я, например, знаю, что у моего будущего мужа есть постоянная связь… одна конторщица. И мирюсь. Мне важно, чтобы я была первая и главная.
- Но, может быть, он не будет препятствовать и тебе?
- Ничего подобного. Он сказал, что застрелит и меня, и того человека, который…
Клавдия заразительно-веселым взглядом посмотрела на Лиду. Ее, по-видимому, это забавляло.
- Тогда, просто, он сам гадкий человек.
Клавдия покраснела.
- Ну, не будем браниться.
- Ты просто напугана сейчас всем этим. Но у тебя это пройдет.
- Никогда.
- И ты будешь всегда мириться с открытыми шашнями твоего мужа на стороне?
- Это неизбежно. Иначе он будет делать потихоньку. А что у него есть постоянная, то это, по-моему, даже лучше: меньше тревоги и всяких беспокойств. Все мужчины одинаковы. Но зато он будет всегда знать, что я - главная. Я признаю, извиняю, смотрю сквозь пальцы. И каждый мужчина это будет ценить. Нет, моя дорогая, я теперь постигла жизнь. Наши "законные" жены или требуют себе равной свободы: получается разврат, что и было у меня с Сергеем Павловичем. Или начинают выслеживать мужей - тогда их бросают. И по заслугам. Я себе никогда не позволю унизиться до ревности к моему мужу.
- Будто бы ты не ревновала Сергея?
- То было другое. С тех пор много воды утекло. Послушай, дай мне зубную щеточку и порошок: я вычищу зубы. А то от меня на версту разит табачищем.
Лида весело расхохоталась.
- Смейся, смейся.
Брызжа и булькая водой над умывальником, Клавдия продолжала:
- Довольно лжи и детского самообмана: мужчины есть мужчины. Плюнь тому в глаза, кто будет тебе вбивать в голову сказку о мужской верности. А завоевать его, удержать около себя, заставить себя уважать, сделаться в его жизни необходимой, такой, к которой он всегда будет возвращаться, то есть: его подлинной настоящей женой, это всегда можно. А, ma cherie, довольно иллюзий! Женою я могу и хочу быть. И буду. Для этого, конечно, надо понять, кто мы. Мы - женщины. Нам нужна крепкая рука, власть.
Лида слушала ее, смутно волнуясь. Она не понимала: откуда? - но у нее опять рождалась острая зависть к этой маленькой, вертлявой, жизнеспособной женщине, которая упорно добивалась своего счастья.
- Дуры мы все! Ах, какие дуры! - говорила Клавдия, усердно поливаясь одеколоном. - Не знаем сами о себе, кто мы, и чего стоим, и что нам, в сущности, надо. Ну, теперь пойдем, - заключила она, оттягивая перед зеркалом нижние веки, чтобы убедиться, не красны ли глаза.
- И ты любишь этого… своего второго? - спросила Лида, застыдившись. - Я хочу, собственно, понять, неужели ты так легко рассталась с Сергеем.
Клавдия достала пуховку из пудреницы.
- Ах, моя дорогая, вопрос чисто девический. Наша жизнь с Сергеем Павловичем, очевидно, не пошла.
- Но все же, мне кажется, что ты должна была бы жалеть, страдать.
- Вскочил, кажется, прыщик на носу… Жалеть, может быть… Все-таки передряга. Но страдать - нет. Мы расходимся добрыми друзьями. В этом смысле Сергей Павлович неоценимый человек. Мы с мужем даже хотим что-нибудь сделать для него. Павел хочет выхлопотать ему место в землеустроительную комиссию. Там легко.
Она выпрямилась и несколько раз повернулась перед зеркалом. Вдруг ее лицо сделалось страдальческим.
- Ах, Лидуся, сколько я выстрадала за эти полгода! Я даже третьего дня выдрала несколько седых волос на висках. Я все-таки жестоко заплатила за науку. Я ведь во всем виню только себя. Сергей что же? Сергей только слаб. Нет ничего хуже слабовольного мужчины. Сколько я приняла унижения с ним. Я ведь на коленях перед ним простаивала. И ему досталось от меня…
- Но… почему ты стреляла?
Лида сама испугалась вырвавшегося у нее вопроса.
Клавдия счастливо потянулась.
- И сама не знаю. Так… помутилось все. А как выстрелила, стало легче, и все сразу прояснилось. Стало его жаль, как ребенка. Ведь он, понимаешь ли, ни в чем, ни в чем не виноват. Я бы все равно жила с ним. Только это была бы Каносса, монастырь, власяница. Я рада, что случай меня столкнул с Павлом. Пойдем, я тебе его покажу.
Лиде сделалось безотчетно тяжело.
- Мне… не хочется. Я не понимаю… Чересчур что-то грустно… Может быть, мне жаль Сергея Павловича. Можно мне не выходить?
- Что с тобою?
- Чересчур как-то все это просто.
- А, моя дорогая, жизнь нам дается только один раз.
Лицо у Клавдии сделалось злым.
- Но… Сергей Павлович с тобой расстался так же легко?
- Легко, легко… Можешь успокоиться. Мы с ним легкие люди.
- Ты иди, - сказала Лида. - Я выйду к вам потом.
- Моя прелесть, поспеши: ведь мы с прощальным визитом. То есть, я поеду к маме в имение и проживу там все лето. Тем временем состоится развод. Ведь Сергей Павлович принимает вину на себя. А осенью свадьба.
- Я не поверю, - сказала Лида, краснея от возбуждения. - Ты все-таки должна страдать, расставаясь с Сергеем Павловичем.
У Клавдии легла старообразная морщинка поперек бровей.
- Отстрадала, моя дорогая. Конечно, и теперь немножко кошки скребут на сердце. Но, в общем, надо уметь смотреть жизни прямо в глаза… Значит, я тебя жду.
Она сделала полупоклон в дверях, и Лида только сейчас заметила, что на ней английская, строгая просторная юбка без разреза. Теперь было все понятно само собой. Кто же этот Павел Воскресенский?
… Когда Лида вышла к остальным, навстречу ей поднялся высокий и плотный господин с коротко подстриженными усами, тщательно выбритый, с лицом темным, в веснушках. По вкрадчивым манерам можно было легко узнать поповича, делающего хорошую карьеру.
Клавдия конфузливо улыбалась. Лида поздоровалась, но ей хотелось плакать от обиды за подругу. Она молча уселась в стороне.
Воскресенский говорил о хозяйственных улучшениях, но глаза его несколько раз тяжело и основательно ощупали Лиду. Сказав несколько заключительных фраз, он повернул голову к Клавдии.
- Нам, Клавдюшенька, не пора ли?
Та вздрогнула, но тотчас же оправилась и стала прощаться. Все время она старалась подавить на лице извиняющуюся улыбку. Воскресенский гипнотизировал ее скользящим, упорным взглядом и мягко улыбался.
В передней он долго и основательно окутывал свою бычью шею белым кашнэ и, засунув его верхний край за воротник, осторожно спросил:
- Теперь, кажется, все?
Но Клавдия никак не могла найти муфты и калош.
- Сейчас, сейчас, - извинялась она. - Я вот тут… где-то тут…
Он иронически усмехался.
- Может быть, ты пришла без муфты и без калош?
- Нет, нет, Павлик.
Наконец, она все нашла.
- Ну, - сказала она, шагнув к Лиде для поцелуя.
Теперь Лида видела ее "истинное" лицо. В нем было замешательство, скрытая боль и человеческая просьба о пощаде.
Подруги обнялись, сначала церемонно, потом их плечи начали вздрагивать. Петр Васильевич, который за последнее время тоже стал слабоват на слезы, хотел отвернуться, но Воскресенский поиграл палкой с костяным набалдашником, вынул из толстых губ сигару и, слегка нагнув в сторону Петра Васильевича стриженную голову, снисходительно процедил сквозь величественно сжатые губы:
- "Женщины" - сказал Шекспир и был совершенно прав. А? Не правда ли?…
- Пиши, Лидуся! - жалобно попросила Клавдия, отрываясь. - Желаю тебе счастия с Иваном.
Она вышла в дверь впереди своего будущего мужа, низко наклонив голову в темной шляпке. Теперь Лида окончательно угадывала сердцем, что Клавдия несчастна, и только храбрится.
"Так… тоже компромисс, как и у меня", - подумала она, испытывая невыразимо гнетущее чувство перед жизнью, которая всюду и всегда разбивает человеческие иллюзии.
Потом ей показалось, что Клавдия все-таки примирится со своим незавидным будущим скорее, чем всякая другая. Она умеет воспринимать жизнь слишком просто.
- Вот так гиппопотам! - сказал Петр Васильевич весело и расхохотался, но тотчас же принял строгую мину. - Говорить, что за постройку одной водокачки в имении заплатил тридцать пять тысяч. А что же, может быть, с ним-то она и будет счастлива. Ведь правда, Лидок?
Испытывая ужас за Клавдию, за себя, Лида отрицательно покачала головой.
- Могила.
XV
Если бы Иван Андреевич захотел ответить себе на вопрос, какое чувство у него теперь преобладает к Лиде, то этот ответ был бы:
- Страх.
Но страх совершенно особенный, выросший из прежнего глубокого чувства к ней, страх, сросшийся со всем его существом, органический, которого он бы не мог победить никакими аргументами.
Но он называл его любовью и думал, что у него к Лиде больная, исковерканная любовь.
Никогда еще чувство страха не было в нем так полно, так обострено, как в этот раз, когда он сегодня звонил к ней у парадного подъезда.
Ему казалось, что он принял твердое и бесповоротное решение. Но сколько таких решений он за эти три месяца успел уже переменить!
И сейчас он решил заявить ей открыто и бесстрашно (чтобы там ни последовало за этим), что покинуть вовсе, навсегда своей прежней семьи он не может. Он хочет и будет видать сына, возможно даже чаще, брать к себе (да, и брать к себе!), руководить его воспитанием, создаст новую и нормальную форму отношений к Серафиме, как бывшей своей жене. Вообще, он не должен быть "беглецом" от ребенка и от оставленной им женщины. О, что он "творил" эти шесть месяцев, было поистине позорно, бесчеловечно, гадко.
И Лида должна войти в его нравственные страдания. Не может не войти. Иначе это значило бы, что она хочет иметь мужем заведомого подлеца, ничтожество. А этого она хотеть не может, во всяком случае - не должна хотеть.
У Лиды сегодня было спокойное, он бы сказал "трезвое" лицо. При его входе она улыбнулась уголками губ.
- Приехала?
Он повеселел, и сразу что-то отмякло в душе.
Он хотел по обыкновению поцеловать ее в губы, но она подставила лоб.
- Достаточно сегодня так. Ты, наверное, "ее" целовал сегодня в губы. Ну, и что же? Как ваши дела?
Усевшись от него поодаль, она приняла опять приветливый вид.
Боясь глядеть ей прямо в глаза, он стал ходить по комнате.
- Я рад, что ты теперь относишься к ней без вражды, - сказал он. - В сущности, для такой вражды нет и не может быть почвы.
Он остановился и, взволнованный, посмотрел на нее.
- Лида, помоги мне устроить эту сторону моей жизни.
- Если это от меня зависит.
Обманутый ее спокойствием, он продолжал и изложил ей свой проект до конца.
- Знаешь, тебе самое лучшее к ней вернуться, - сказала она с тем же спокойствием. - Я ведь вижу, как ты волнуешься. В тебе еще не умерло чувство к ней и даже, по всей вероятности, расшевелилось в этот приезд. Да, правда, вернись к ней. Конечно, у тебя там ребенок. Я это понимаю вполне. Ты, может быть, боишься, что я не дам тебе свободы или что-нибудь сделаю с собой? О, нет, этого больше не будет. Жизнь дала мне достаточный урок.
Он старался уяснить себе, шутит она или нет, и решил, что это - только игра. Он улыбнулся.
- Оставим эти шутки.
Лида с искренним удивлением подняла на него взгляд.
- Странно. Почему ты думаешь, что я шучу. Напротив, я самым, самым… не знаю каким образом убеждена, что ты глубоко любишь твою жену. Ты просто ошибся. Ты увлекся мной, но чисто внешним, наружным образом, и подумал, что это - любовь.
Она саркастически улыбнулась.
- Конечно, ты порядочный человек. Я усмехнулась не к тому, не подумай. Я "глубоко" тебя уважаю за это. За свою ошибку ты платишь и, кажется, достаточно уже заплатил. Это пора, наконец, понять нам обоим. Ты, кажется, видишь, что я рассуждаю совершенно спокойно.
Он понял, что она его ловко обманула, и в нем начал подниматься прежний страх.
- Лида, ты заблуждаешься относительно меня, - сказал он с отчаянием. - Я… я люблю тебя. Я чувствую это каждым атомом. Я не могу жить без тебя. Ведь не обманываю же я себя? Согласись. Вот ты даешь мне сейчас свободу, рассуждаешь совершенно спокойно, даже как будто логично, но меня это только пугает, делает бесконечно несчастным. Лида, я люблю тебя, привязался к тебе. Я чувствую совершенно ясно, как ты сделалась частью меня самого.