Творчество уникального американского писателя Джеймса Уилларда Шульца (1859-1947) известно всему миру. Автор сочетает яркий художественный дар литератора с неповторимым опытом свидетеля и непосредственного участника свободной жизни индейских племен американского Дикого Запада. Эта повесть со сложным увлекательным сюжетом открывает захватывающую панораму жизни первобытного народа. Издана на русском впервые.
Содержание:
Сатаки и я 1
Джеймс Шульц и его повести об индейцах 17
Примечания 18
Сатаки и я
Мой отец был членом клана Короткие Шкуры, следовательно, я тоже принадлежал к нему. У меня было много друзей из нашего клана, юношей и девушек моего возраста. Но больше всего я был привязан к Маньяну (Новый Плащ) и его сестре Сатаки (Западная Женщина). Они были из клана Сучки на Верхушке Дерева, который на большом лагерном кругу располагался справа от нас .
Хотя их отец, Черная Выдра, был очень богат, а мой собственный – очень беден; хотя они имели все, что дети только могут пожелать, а я не имел ничего, в общении между нами не было различия: они любили меня так же, как я любил их. Мы были почти неразлучны.
Когда мне было девять зим, а Сатаки – восемь, ее мать сделала для нее маленький вигвам, в котором были все необходимые вещи и в котором Сатаки могла играть со своими друзьями. Мы навьючили вигвам и все его принадлежности на наших громадных собак, отвезли его за пределы лагери и установили там. Сатаки выполняла домашнюю работу, Маньян и я добывали мясо зверей и птиц, которых мы подстреливали из луков. При этом кролики в нашем воображении превращались в бизонов, а куропатки становились оленями и антилопами.
В нашей жизни-игре я всегда был хозяином вигвама, Сатаки – моей женой, а мой младший брат, который был моложе меня на пять зим, – нашим сыном. Временами другие мальчики выражали желание побыть хозяином вигвама, и если я даже соглашался, то Сатаки – никогда.
Мне уже шло шестнадцатое лето, когда однажды утром Сатаки прибежала ко мне, крича:
– У нас больше не будет нашего маленького вигвама! Моя мать его разбирает! Она говорит, что мы уже выросли и у людей могут возникнуть толки насчет нас, если нам будет позволено играть в вигваме вместе.
– Наш маленький вигвам разбирается? О, это плохо для нас, – сказал я.
– Нет! Это хорошо, – воскликнула моя мать. – Убрать его посоветовала я. Мой сын, для тебя пришло время делать работу взрослого мужчины. Взгляни вокруг себя! Посмотри, какой у нас истрепанный и старый вигвам! Жилище игрока! Ничего не стоящее покрытие и несколько старых шкур и парфлешей ! Если какая-нибудь женщина нуждается в помощнике – настоящем мужчине, то это я.
– Я буду твоим помощником! – закричал я. – Клянусь всевидящему Солнцу, с этого дня я буду помогать тебе. И первое, что я сделаю, – добуду хорошие тонкие шкуры самок бизона, из которых ты сможешь сделать кожу для вигвама.
– А я помогу твоей матери их выдубить, – сказала Сатаки.
– Добрая девушка! – произнесла моя мать, обнимая ее и целуя. – Но вряд ли так будет. Вчера между твоей матерью и мной был разговор. У нее насчет тебя есть определенные намерения. Ты о них скоро услышишь.
– Вот еще, ее намерения! – рассмеялась Сатаки. – Я знаю, что могу помогать вам дубить шкуры. Пойду скажу ей об этом и вернусь обратно.
Но обратно она не вернулась – с ее прежней девичьей свободой было покончено. Больше никогда не вышла она прогуляться или поиграть. С этого дня, куда бы Сатаки ни шла – даже если направлялась собирать сучья для костра или к реке за водой, – ее везде сопровождала мать или одна из "почти матерей" (ее отец имел семь жен).
– Она не возвращается, – сказал я матери некоторое время спустя.
– Придет время, и ты встретишься с ней, – печально ответила моя мать. – Это будет, когда Сатаки сменит свою девичью прическу на прическу замужней женщины.
– Но она сделает это для меня. Для меня она училась всему, что должна знать хорошая хозяйка вигвама, – закричал я.
Мать посмотрела на меня с жалостью.
– Черная Выдра – богатый, гордый человек. Может статься, что он никогда не выдаст свою дочь замуж за сына бедняка-игрока , – сказала она.
– Но Сатаки обещала! Она много раз говорила, что будет моей женой.
Моя мать рассмеялась. Рассмеялась горько-горько.
– Женские обещания! Женские надежды! Что они значат? Не более дуновения пролетающего ветерка. Как мужчины им приказывают, так они и вынуждены поступать, – произнесла она, обращаясь больше к себе, чем ко мне.
– Все равно, что бы ты ни говорила, она будет моей женой, – заявил я.
Но тут я посмотрел на наш вигвам, его прокопченную дырявую кожу, дрожащую на ветру, и почувствовал страх, что будущее может быть и не таким, каким оно мне представляется.
Потом три или четыре раза я ходил к вигвамам клана Сучки на Верхушке Деревьев и прогуливался там. Но ни разу мне не представился случай сказать Сатаки хотя бы несколько слов, вплоть до наступления вечера.
Вместе со своей матерью она стояла и смотрела танец Носителей Ворона .
Я подошел к ней и сказал, когда песня звучала громче всего:
– Мы больше не можем играть вместе, но ты меня жди. Жди, пока я не разбогатею и ты будешь моей женой.
– Да. Ты не беспокойся. Будь мужественным, – ответила она и пожала мне руку.
И я собрал все свое мужество. Но мое сердце тревожно билось, когда я шел по лагерю к вигваму Птичьего Треска, брата моей матери. Он был богатым и великодушным человеком.
Я вошел внутрь вигвама, сел слева от него и произнес:
– Дядя, помоги мне!
– Что же теперь надо? Или твой ничтожный отец опять не обеспечил вас мясом?
– У нас есть мясо, его матери дали. Я хочу, чтобы ты помог мне самому. Я хочу стать богатым, чтобы я мог взять Сатаки в жены.
– Ха, ха! – рассмеялся он, а вслед за ним и его жены. Затем он успокоил их и сказал мне очень серьезно:
– Я уже давно думаю о тебе. Я рад, что ты пришел ко мне. Что касается вашего собственного вигвама для тебя и Сатаки, возможно, что этого не будет и следующей зимой. Но ты уже подрос и достаточно силен, чтобы сделать то, о чем не заботится твой отец-игрок, – обеспечить свою мать хорошим вигвамом и другими нужными ей вещами. Уже давно, готовясь к тому времени, когда ты придешь ко мне, я кое-что отложил для тебя.
При этих словах его старшая жена – "жена, которая сидит рядом с ним", достала из кучи парфлешей продолговатый узел из кожи самки бизона. Дядя жестом показал ей, чтобы она передала его мне. С нетерпением я раскрыл его и сразу же увидел лук в сумке из шкуры выдры и колчан со многими стрелами.
Там был также пояс, расшитый иглами дикобраза, на нем был чехол с хорошим ножом. И наконец там же была маленькая сумочка с кремнем и кресалом.
– И все это вы даете мне?
– Да, все это тебе. Все эти вещи я забрал у кроу, которого убил пять зим тому назад. Лук очень добычливый, я им уже пользовался. Стрелы с хорошими наконечниками, не потеряй их. Пока же ты будешь охотиться вместе со мной и поедешь на каком-нибудь из моих скакунов, обученных охоте на бизонов.
– Вы очень добры ко мне, очень щедры. И когда мы поедем охотиться на бизонов?
– Завтра, рано утром. Теперь беги домой и хорошо выспись.
Когда я ложился спать, то повесил свои подарки прямо над ложем, на котором спали мы с братом. А утром при первых проблесках наступающего дня я с ужасом увидел, что на шестах моих вещей нет.
– Мама! О, моя мама! Мои лук и стрелы, все мои подарки украдены, – завопил я.
Она сразу же проснулась, а с нею и мой младший брат, который громко заплакал.
– Твои подарки исчезли? – переспросила она.
– Да! Украдены! Этой ночью, прямо вон с тех шестов!
– Подожди! Помолчите немного! Слышите? – спросила она.
Мы задержали дыхание и прислушались: из другого конца большого лагеря неслись низкие, глубокие звуки печальной и торжественной песни игроков.
– Случилось то, чего я боялась! – воскликнула мать. – Там, где поется эта песня, там и ваш отец, а с ним и твои подарки.
– Так больше продолжаться не может, – говорила она. – Он крал мои вещи, проигрывал их, и я молчала. Но теперь, когда он взял вещи моего сына, – о, я найду способ вернуть их обратно!
Говоря это, она торопливо оделась, закрывшись своим плащом. Я также оделся, мой младший брат накинул на себя плащ из телячьей кожи, и мы последовали за ней к вигваму Птичьего Треска.
– Брат, помоги мне! Мой муж играет сейчас на вещи, которые ты дал Апси, – крикнула она ему.
– Ха! Он это делает? Может статься, это будет его последняя игра! – взревел он.
Мгновенно он выскочил наружу. На нем была только набедренная повязка, волосы растрепаны, глаза дико расширены. Могучий мужчина, он был страшен в гневе.
Ему не нужно было спрашивать, где идет игра: из ближайшего вигвама раздавались звуки песни делавших ставки. Он побежал туда, мы последовали за ним. У входа моя мать и брат остановились, но я двинулся за дядей и сразу же увидел свои красивые подарки в груде других вещей слева от игроков. Справа сидел безучастно мой отец. По выражению его лица я понял, что он, как всегда, проиграл.
– Эй ты, Пятнистый Медведь! – прокричал дядя, указывая на него пальцем правой руки. – Где те вещи, которые я дал вчера Апси?
Прежде чем мой отец смог ему ответить, он увидел их среди выигрышей победителей, решительно пересек линию игроков, оттолкнул одного из них своим плечом и схватил лук и колчан.
– Слушай! Положи их обратно, они теперь мои, – воскликнул один из сидящих игроков.
– Нет, не твои! Они принадлежат моему племяннику, я их отдал ему. А это ничтожество украл их. Каждый может забрать свою собственность, где бы он ни нашел ее. Юноша еще слаб, и я это делаю за него.
Победитель повернулся к моему отцу и уставился на него.
– Что ты за человек? – рявкнул он. – Приходишь сюда и играешь на наше честно нажитое имущество ворованными вещами! Сейчас же убирайся из моей палатки и держись от нее подальше. Больше я с тобой никогда не буду играть!
– И я! И я! И я! – закричали остальные.
Мой отец поднялся и вышел с опущенной головой вон из вигвама. Дядя снова вручил мне мои вещи.
– Пойдем ко мне и поедим. Скоро мы, ты и я, должны выехать в прерии.
Пока его жены занялись подготовкой завтрака, я отыскал дядин табун (он пасся чуть ниже лагеря), сгонял его на водопой, а после привел к вигваму хозяина. Он вышел и отобрал двух быстрых лошадей. Из них большая черная, как я хорошо знал, любимейшая лошадь дяди, предназначалась мне. Мы привязали их к кустам и отправились к реке искупаться. Затем по возвращении в палатку дядя тщательно расчесал свои длинные волосы и уложил их, нанес на лицо, руки и мокасины священную бурую краску – он очень следил за своей внешностью.
Я думал, что в день охоты он мог бы одеться и побыстрее. Мне так хотелось отправиться на охоту, что, когда женщины поставили перед нами еду, я съел всего несколько кусочков мяса и пошел седлать своего черного скакуна.
Солнце было уже высоко, когда мы, пятьдесят или даже более мужчин, все на самых быстрых лошадях, отправились в путь. Нас сопровождало много женщин на более медлительных вьючных лошадях, запряженных в травуа .
На короткое время мы сделали остановку на берегу Медвежьей реки , в ложбине, где находился Солнечный Камень. Когда мы приблизились к камню, каждый мужчина положил около него какое-нибудь подношение: кольцо, бусы или краску и помолился о даровании ему многих лет и благополучия. У меня не было таких даров, поэтому, прежде чем вознести свои молитвы, я оставил одну из своих великолепных стрел.
Мы поднялись из долины реки к холмам, за которыми начинались прерии. Там нас встретили два человека, всю ночь следившие за бизонами. Они сообщили, что большое стадо животных отдыхает на северном склоне невысокой гряды неподалеку от нас, и повели нас туда.
Мы приближались к подножию гряды, нетерпеливо высматривая, где находятся бизоны. Наконец мы увидели их – пять или шесть сотен, ближайший был не дальше, чем на выстрел из лука. Одни из них лежали, другие стояли, некоторые паслись. Наши лошади тоже увидели их – должно быть, запах бизонов ударил им в ноздри еще раньше, – и теперь их было невозможно сдержать. Мы проскочили вершину почти так же быстро, как летают птицы, и очутились среди животных прежде, чем они пришли в себя от удивления, собрались вместе и обратились в бегство.
Я оказался рядом с большой самкой. Изо всех сил я натянул тетиву и выпустил стрелу ей в бок, как раз ниже горба. Она подпрыгнула и рванулась вперед. Кровь хлынула из ее ноздрей, она покачнулась и упала.
– Я ее убил! Одной стрелой я сразил ее!
Я кричал, как будто кто-то из охотников мог слышать меня в громе и стуке копыт громадного стада.
Моя лошадь доставила меня к другой самке. Я пустил в нее две стрелы, и только после этого она рухнула на землю. Я подскакал еще к одной, моя стрела ударила в ее хребет, и она неуклюже упала.
Я был так взволнован, что не замечал ни того, как далеко я ускакал, ни того, что моя лошадь устала бежать. Но теперь я обратил внимание на то, что она покрылась пеной, дышит порывисто и тяжело. Мне ничего не стоило ее остановить. Стадо умчалось дальше, преследуемое теперь только двумя или тремя охотниками.
Я посмотрел назад: равнина была усеяна мертвыми или ранеными бизонами. Охотники медленно разъезжали среди них, отыскивая свою добычу по стрелам в тушах животных. По дороге обратно я услышал, как один мужчина сказал: "Я убил одиннадцать жирных самок". Одиннадцать, а я убил всего трех! Мое сердце упало, мне уже не хотелось хвалиться своим успехом. А ведь я ускакал со стадом дальше, чем большинство охотников. Что же я делал все это время? Дремал?
Теперь по направлению к нам ехали женщины. Я встретил свою мать, она сидела на вьючной лошади; другую, запряженную в травуа, она вела за собой. Обе эти лошади принадлежали дяде.
– Убил ли ты кого-нибудь? – закричала она мне еще издали.
– Только троих, – ответил я с тяжелым сердцем.
– О, как я счастлива! – воскликнула она. – Три бизона, их мясо и шкуры, и все это принадлежит нам! Мой сын, я очень горжусь тобой. Я знаю, с этого дня мы не будем в нашем народе беднейшими среди бедных.
– Один охотник убил одиннадцать самок. А я только три, – сказал я печально.
– Сейчас ты об этом не беспокойся. Придет день, когда и ты убьешь одиннадцать за одну скачку, – заявила она, и я почувствовал облегчение.
Мы нигде не видели моего отца с самого раннего утра и решили, что его нет в лагере. Он пришел поздно вечером, по пути к своему ложу бросил взгляд на большой запас мяса и сложенные шкуры, но ничего не произнес. Моя мать приготовила еду и подала ему.
Он немного поел, отодвинул миску и воскликнул:
– Весь день я думал о себе! То, что случилось этим утром, заставило меня увидеть себя таким, каким я был уже долгое время – обезумевшим от игры. Теперь я собираюсь стать таким, каким я был в давние времена. Для начала я выступлю в поход, чтобы вернуть себе доброе имя и захватить у врага добычу. И я пойду не один. Мой сын пойдет вместе со мной.
– О, нет! Он слишком молод для этого! – закричала мать.
– Я уже достаточно взрослый! И я хочу встать на эту тропу, чтобы иметь право сказать отцу Сатаки: "Отдай мне свою дочь, мы хотим иметь собственный вигвам", – ответил я.
Известие о том, что мой отец и я собираемся на войну, быстро разнеслось по всему большому лагерю. Однако ни один мужчина не вызвался присоединиться к нам. Нас также не пригласили вступить в большой военный отряд Желтого Волка, который готовился выступить против Народа Носящих Пробор , находившегося далеко вниз по течению Большой реки .
И ни один мужчина не подошел к нашему вигваму пожелать нам удачи и дать нам свои советы. Все это показывало, как низко пал во мнении людей мой отец – он не имел ни одного друга.
Но Сатаки пришла вместе со своей матерью Патаки (Несущая Женщина), близкой подругой моей матери. Сатаки рассказала мне, как она рада, что я собираюсь идти на войну. Я должен верить, горячо убеждала меня она, что вернусь от врага с добычей, и захваченные лошади положат начало громадному табуну, который заставит ее отца обратить на меня свой благосклонный взгляд.
Потом она потянула за шнурок, на котором у нее на груди висел священный Бизоний Камень, подаренный ей жрецом Солнца несколько зим тому назад. И прежде чем я понял, что она делает, она сняла его с себя и надела мне на шею.
– Нет, нет! Ты должна взять его обратно, – запротестовал я. – Без него с тобой может случиться какое-нибудь несчастье.
Но Сатаки не разрешила мне снять его. Ее глаза блестели, она взяла меня за руки и, крепко сжав их, прошептала:
– Ты должен носить его ради меня! Каждый день и ночь молись ему: он обеспечит вам безопасность.
Она поцеловала меня и выскочила из вигвама, прежде чем я успел удержать ее.
Вечером мы с отцом выступили в поход.
На третье утро еще до наступления дня мы пересекли последнюю извилину долины Медвежьей реки и вышли к берегу Большой реки.
Теперь, когда мы сидели и слушали странное журчание воды – протяжную и печальную песню этой великой реки, – он неожиданно спросил: