– Да! Сжалься над нами, о, сжалься над нами, помоги нам, великое Солнце! – закричали все люди. Потом они стояли молча, наблюдая за солнцем, пока оно не скрылось за горами.
Оно село! Распевая песни, смеясь, счастливые, все мы стали расходиться по своим вигвамам. Когда отец, брат и я приблизились к нашему вигваму, исполнившие обет женщины уже покидали его. Некоторые из них настолько ослабели, что подруги и родственники поджидали их, чтобы помочь добраться домой. Мы увидели, что Сатаки в сопровождении своей матери пошла сама, твердыми шагами.
– Хай! Какая она сильная! – воскликнул мой отец.
– И добрая, – добавил я.
...Вожди племени решили, что мы должны двинуться на юг к реке Скалистого Мыса и там немного поохотиться.
Мы выступили на следующее утро и на третий день разбили свой лагерь на этой реке, неподалеку от того места, где она впадает в Большую реку. Весь лагерь уже знал, что я собираюсь выступить в поход. По пути в свой вигвам я встретил брата Сатаки Маньяна.
– Я ищу тебя, – сказал он. – Ты собираешься на войну. Я хочу идти с тобой.
– Но твой отец никогда не разрешит тебе этого, – возразил я.
– Пока он ничего не узнает, а потом мы уже будем далеко отсюда.
– Хорошо! Мы выступим через два вечера и пойдем вдвоем против кроу. Но где ты раздобудешь мокасины и все необходимое?
– "Почти-брат", – с чувством произнес он. – Твоя любимая всегда надеялась, что мы оба станем великими воинами, великими вождями. Она уже приготовила для меня снаряжение.
Как же я был рад!
– Мы сделаем все, что сможем! Может быть, мы и станем великими вождями, – ответил я.
На третий вечер мы выступили в поход. И быстро двигались всю ночь. Скоро мы дошли до гор Белт и стали подниматься на них. И только успели войти в растущий на склонах сосновый лес, как начался сильный дождь. Мы укрылись под нависающим большим каменным выступом. Лучшего места для стоянки было не найти.
Утром Маньяну удалось подстрелить лося. Мы разожгли костер у края нашего убежища и скоро уже ели жареные ребра и язык, нисколько не опасаясь, что костер нас выдаст, поскольку струйка дыма совсем терялась в тумане, а пламя не было видно ни сверху, ни снизу.
Вдруг мы услышали тихое топотанье маленьких ног справа от нас. Это была лисица. Вместо того чтобы бежать, она стала вилять хвостом, дружелюбно морщить нос и робко приближаться к нам. На ее шее был цветной ошейник!
– Ха! Ручная лисица! – сказал я и позвал ее. – Синопа ! Иди сюда!
Но она стояла на месте: было похоже, что лисичка не понимала моих слов. Я протягивал ей маленькие кусочки жареного мяса, она подходила все ближе, хватала и заглатывала их и с хриплым кашлем выпрашивала еще и еще. Каждым новым кусочком мяса я подманивал ее к себе, пока не взял в руки. Лисица была тощей, как змея.
– Кто-то держал ее у себя и потерял. Должно быть, где-нибудь поблизости от нас находится вражеский лагерь, – заметил Маньян.
Мы тщательно осмотрели ошейник лисицы. Он был сделан из толстой лосиной кожи и украшен странным узором из высушенных и раскрашенных в красный, желтый и голубой цвета игл дикобраза.
– Этот голубой цвет предпочитает только Народ Голубой Раскраски . Наверное, лисица принадлежала кому-нибудь из этого племени, – сказал я.
– Да. И у них самые рослые и быстрые лошади. Если Раскрашенные в Голубое где-нибудь здесь и, пробравшись на наши равнины, охотятся на наших бизонов, нам не нужно идти походом на кроу, – заявил мой "почти-брат".
– Когда они приходят за нашей дичью, то обычно стараются проникнуть в долину Другой Медвежьей реки – по крайней мере, так говорят старики. Мы будем искать врагов там, – решил я.
Рано утром мы подошли к большой тропе нашего народа, ведущей с севера на юг. Этим летом только бизоны и другие дикие животные проходили по ней. Ни одного следа лошади мы не обнаружили. Рядом высилась вдававшаяся в прерию и поросшая высоким лесом гряда. Мы хорошо знали, что с ее вершины видно верхнее течение реки. Нужно было подниматься вверх.
Однако у Маньяна появились сомнения:
– Что мы с нее увидим? Пасущихся бизонов на всем протяжении ущелья?
– Не знаю. Увидим то, что сможем увидеть, – ответил я.
Но когда двинулись вверх, у меня появилось предчувствие, что мы увидим в долине лагерь врагов.
К полудню, добравшись до вершины гряды, мы посмотрели вниз.
Стада бизонов заполняли все излучины долины. А я был так уверен, что там мы обнаружим дымки вражеского лагеря! Наш трудный поход оказался напрасным. Я даже засомневался в могуществе своего Бизоньего Камня. Все утро он как бы обещал мне, что скоро я увижу то, что ищу. Это чувство было особенно сильным, когда мы приблизились к вершине гряды.
Внезапно я ощутил страшную усталость и сел на камень. Маньян прилег рядом.
– Ха! Врагов здесь нет! – ворчал он. – Мы должны бы радоваться, что их здесь нет и наши стада не истребляются. Но, о, как я хочу, чтобы их большой лагерь оказался здесь, прямо под нами!
Я был слишком подавлен, чтобы поддерживать разговор. Синопа прыгала рядом. Именно она натолкнула меня на мысль, что Народ Раскрашенных в Голубое находится в нашей стране. Но где же тогда был их лагерь, когда лисица отстала или убежала от них?
– Смотри, смотри, там облава на бизонов! – закричал Маньян.
Сотня, две сотни всадников, выскочив из лесу, ворвались в большое стадо бизонов. Прогремели выстрелы, упало несколько животных, стадо сорвалось и понеслось вниз по долине – быстрый черный поток по зеленой траве. Охотники держались среди него, многие из них в поисках жирных самок выскакивали даже в головную часть стада. У них были очень быстрые лошади, которые, казалось, никогда не устанут.
Но вдруг прямо под той скалой, на которой мы сидели, бизоны неожиданно свернули, переправились через реку и умчались в заросли на противоположной стороне долины. Никто из всадников за ними не последовал. Они повернули и медленно поехали обратно, разыскивая и отмечая на широкой тропе свою добычу.
А в долине уже показался большой караван племени: сотни и сотни людей и тысячи лошадей – некоторые шли навьюченные, другие бежали свободными. Они двигались, придерживаясь лесистых берегов реки, и остановились, пройдя примерно половину охотничьей тропы, черной от тел сраженных там животных.
Даже на таком далеком расстоянии мы смогли рассмотреть, что громадные табуны лошадей были светлой масти. Не было никакого сомнения – это были табуны Раскрашенных в Голубое. До самого вечера люди доставляли добычу в лагерь: сотни вьюков мяса и шкур. Это привело нас в ярость – ведь враги похитили наше мясо! Они дорого заплатят за это!
В свете гаснущего дня мы приметили одного жеребца, погнавшего свой табун вниз по долине прочь от остальных. Это был светло-серый конь очень высокого роста – без сомнения, один из самых лучших из породы лошадей, разводившейся Народом Раскрашенных в Голубое. Он стоит десяти-четырнадцати хороших скакунов, на которых обычно охотились за бизонами.
Я жадными глазами следил за этим замечательным жеребцом. Указывая на него, я сказал Маньяну:
– "Почти-брат", я думаю, что, если бы я смог преподнести его твоему отцу, он бы разрешил Сатаки и мне поставить наш вигвам.
– Я тоже так думаю, – ответил он. – Ты знаешь, как я этого хочу. Все, что у меня есть, я отдал бы за то, чтобы ты и сестра были счастливы.
Это была речь друга. Его слова так взволновали меня, что я в ответ ничего не смог сказать.
– Мы захватим этот табун, – заявил он.
А я смог только сделать знак, означавший "да".
Наступила ночь.
Мы стали спускаться в долину к пасущемуся табуну, и, когда показались силуэты ближайших животных, остановились и прислушались. Маньян держал одну стрелу, приложенную к тетиве лука, несколько стрел он зажал в зубах, чтобы использовать их без задержки. Я взвел курок своего ружья. Но никто из врагов не появился и не окликнул нас. Мы осторожно направились к лошадям, согнали их всех вместе и погнали вниз по долине.
Когда настал день, мы уже преодолели северный склон гор Белт и были на большом расстоянии от того места, откуда отправились с табуном в путь. Теперь мы смогли сосчитать добычу. Мы захватили сто сорок одну лошадь, включая и жеребят. Некоторые из них были еще малы и сильно нас задерживали в пути, поэтому нам пришлось отпустить кобыл с жеребятами.
В середине дня мы ненадолго остановились на реке у гор Белт. Я выпустил синопу из сумки. Получив свободу, лисица почти обезумела от радости. Она носилась вокруг нас, прыгала и пыталась лизнуть меня в лицо, а потом побежала к реке напиться. Когда мы тронулись дальше, я разрешил ей бежать рядом, пока не устанет. А потом подобрал и уложил в сумку. Пришел вечер, а преследователей все не было. Мы остановились на короткую ночевку. На рассвете мы, переправившись через Большую реку, вскоре увидели лагерь нашего народа.
Во мне боролись надежда и страх, и надежда брала верх. Я убеждал себя, что жеребец и другие скакуны, которых я дам Черной Выдре, обязательно смягчат его сердце, и он разрешит Сатаки и мне поставить наш вигвам.
Распевая победную песню, Маньян и я направили наш большой табун в лагерь, и люди выскочили навстречу, выкрикивая наши имена и воздавая нам великую хвалу.
Я заметил, как Желтый Волк, великий военный вождь, яростно проталкивается ко мне.
– Где вы захватили их, этих лошадей Народа Раскрашенных в Голубое? – рявкнул он, и толпа сразу затихла, с беспокойством ожидая моего ответа.
Я рассказал ему, где мы обнаружили их лагерь, и он стал кричать, призывая мужчин составить большой военный отряд, чтобы прогнать врагов обратно в их горы.
В толпе я заметил Черную Выдру. Закутавшись до бровей в свой плащ, он также любовался моим рослым жеребцом. Я очень надеялся, что отец Сатаки захочет получить эту лошадь, ведь он так любил быстрых скакунов!
...Мать торопливо поставила передо мной еду, и, пока ел, я рассказал ей о нашем походе. Синопа, как только я достал ее из сумки, сразу же побежала к матери, вертя хвостом и издавая свой забавный кашляющий лай. Мать дала лисице воды, и она напилась; поставила пищу, и она с аппетитом поела. Потом синопа улеглась рядом с матерью и заснула. Было ясно, что она выросла в вигваме и с тех пор, как появилась на свет, была любимицей женщин.
Я уже наполовину заснул, когда пришел отец. Со смехом потирая руки, он потребовал, чтобы я сел и выслушал его.
– Когда я вышел отсюда, – рассказывал он, – Черная Выдра протолкался сквозь окружавших лошадей людей, накинул веревку на шею жеребца и закричал, обращаясь к своему сыну: "Когда ты ушел, мне пришлось самому пасти мой табун, а мне было нужно делать многое другое! Теперь ты заплатишь мне за это! Я беру себе этого жеребца!" С этими словами он повел жеребца прочь, а люди заволновались, некоторые ему закричали: "Ты плохой человек! Скряга! Обворовываешь собственного сына!" Маньян казался таким ошарашенным, что потерял дар речи. Но скоро он пришел в себя и закричал своему отцу: "Стой! Этот жеребец не мой! Мне не принадлежит ни одного его волоска, он – Апси! Убирай скорее свою веревку!" Черная Выдра остановился и воззрился на своего сына. Люди стали потешаться над ним. Некоторые кричали: "А, ха! Черная Выдра, теперь ты хорошо получил!" Он зло глядел на них. Я подошел к жеребцу, накинул на него свою веревку, сбросив прежнюю. Черная Выдра свирепо посмотрел на меня, но я рассмеялся ему в лицо. Он повернулся и пошел в свой вигвам, волоча за собой веревку. Маньян и я разделили добычу поровну.
– Я рад, что Черная Выдра хочет получить этого жеребца. Завтра он будет привязан перед его вигвамом, – сказал я.
– О! Это слишком щедрый дар для него! Дай ему десять или даже пятнадцать лошадей, захваченных у Раскрашенных в Голубое. А жеребца сохрани себе и никогда с ним не расставайся, – посоветовал мне отец.
– Сатаки мне дороже, чем этот жеребец и все мои лошади, – сказал я ему.
Мать как-то странно посмотрела на меня – с жалостью, подумал я.
– Ты полагаешь, что Черная Выдра не согласится взять жеребца? – спросил я.
– Мы увидим то, что увидим, – ответила она.
– Ха! Откажется от этого жеребца? Нет, Черная Выдра отдал бы за него не только Сатаки, но и всех остальных своих женщин! – воскликнул отец.
Ощущение сытости и удобное ложе пересилили мое желание немедленно отправиться к Черной Выдре. Я заснул и спал весь день. Вечером проснулся, хорошо поел и лег спать опять. Проснулся я на рассвете, полностью оправившись от долгого похода и готовый к тому, что мне предстояло сделать сегодня, – я надеялся, что все будет хорошо.
Отец и брат привели лошадей, которых стерегли всю ночь – из-за опасения, что они могут быть украдены или жеребец попытается увести табун обратно.
Мы все отправились на реку и искупались, затем позавтракали. Потом брат и два других молодых человека отвели жеребца и еще четырнадцать захваченных у Раскрашенных в Голубое лошадей к вигваму Черной Выдры и привязали их там за колышки. Я был в таком отчаянном беспокойстве, что не осмеливался даже взглянуть, приняты ли они. Мой отец и брат спали. Снова и снова я просил мать выйти из вигвама и посмотреть, и каждый раз она возвращалась со словами, что лошади все еще стоят на прежнем месте.
В полдень спавшие проснулись. Отца стали навещать посетители, чтобы выкурить с ним трубку и расспросить меня о походе. Все они толковали о щедром даре, который я предложил за Сатаки. По их единодушному мнению, Черная Выдра выдерживает лошадей перед своим вигвамом только для того, чтобы попытаться убедить людей – он любит свою дочь больше, чем все остальные отцы в мире, и не желает расставаться с ней. Но прежде чем наступит ночь, он примет животных и погонит их в свой табун.
День заканчивался. Меня охватило такое беспокойство, что я больше не мог сидеть на месте. Я позвал брата, и мы пошли через лагерь к холму, который возвышался над долиной. Оттуда мы могли видеть моего жеребца и других лошадей, все еще привязанных перед вигвамом Черной Выдры.
– Если бы я только мог знать, что делается в самом вигваме! О чем говорят Черная Выдра и его женщины! Сейчас он должен решить, принять ли мой подарок! – воскликнул я.
– Я попытаюсь сделать это, – ответил мой брат. – Конечно, мне нельзя самому подходить туда – они не должны знать о нашем беспокойстве. Я спущусь в лагерь и отправлю кого-нибудь из наших друзей побыть поблизости от вигвама и послушать их разговоры.
– Я думаю, что Черная Выдра не примет лошадей, – объявил он, когда вернулся. – Наш друг – Белая Антилопа – сказал, что там не было длинных разговоров, женщины произнесли всего несколько слов, касающихся их домашних дел. Однако все время, пока он стоял там, Сатаки плакала, и наконец ее отец заорал на нее: "Прекрати! Что я сказал, то и сказал! Покончим на этом!"
Но даже теперь я еще был не вполне уверен, что он откажется от лошадей. Я хорошо знал, какое жестокое сердце у Черной Выдры. Возможно, подумал я, он хочет подольше помучить свою дочь, наказать ее за то, что ради меня она принесла обет Солнцу. А в конце концов он возьмет лошадей в свой табун.
– Ну, это мы скоро узнаем, – заключил мой брат.
Когда солнце скрылось за острыми вершинами гор, мы снова посмотрели вниз на лагерь: лошади все еще стояли на привязи перед вигвамом Черной Выдры. Он отказался от них!
Внезапно мне стало плохо – я с трудом спустился с холма и прошел короткое расстояние до нашего вигвама. Мать глядела на меня с жалостью. Отец воскликнул:
– Скупец с собачьей мордой вместо лица ! Он не принял твоего подарка. Что же ты собираешься делать теперь?
– Отправь кого-нибудь предложить ему больше! Всю захваченную добычу у Раскрашенных в Голубое до последнего жеребенка! – ответил я.
Быть моим посланцем согласился Белая Антилопа. Он отправился в вигвам Черной Выдры и сказал ему:
– Вождь, Солнце село, а лошади Апси все еще привязаны перед входом в твой вигвам. Все удивлены, почему ты не принял их. В самом деле, ведь один жеребец Народа Раскрашенных в Голубое стоит целого табуна наших лошадей! И подумай, какой хороший молодой человек хочет быть твоим "законным сыном" – он храбр, у него доброе сердце. Неужели после всего сказанного ты не изменишь своего решения, не примешь его предложения и не разрешишь Сатаки и ему поставить свой вигвам?
– Этого недостаточно, – ответил Черная Выдра.
– Хорошо, ты получишь еще больше. Ты можешь взять всех остальных, которых он захватил у Раскрашенных в Голубое.
И опять этот жестокосердный человек ответил:
– Этого недостаточно!
– Более чем достаточно! Прими их! Скажи слово, которое высушит слезы в глазах твоей дочери. Посмотри, как она страдает! – закричала мать Сатаки.
– Женщина! Закрой свой рот! Я сказал, что предложенного мало, и все! – заорал он на нее.
Белой Антилопе говорить больше было не о чем. Он вышел, отвязал лошадей, привел их к нашему вигваму, вызвал моего брата и поручил ему заботу о них. Потом он вошел к нам и рассказал о том, что заявил Черная Выдра.
– О, хо, хай! – воскликнул отец. – Это выше моего понимания. Чего же хочет старый скряга за свою дочь – всех лошадей в прериях?
– Он сказал "больше", и он получит больше! Я опять пойду на врага и захвачу так много, что он не сможет отказать! – закричал я.
Случайно мой взгляд упал на мою мать, сидевшую согнувшись рядом с отцом. Мне показалось, что я заметил, как качнулась ее голова – как если бы она сказала себе, что все это бесполезно и девушку мне не получить.
...Сначала я замыслил присоединиться к военному отряду, который Желтый Волк собирался вести против Народа Раскрашенных в Голубое, но после некоторого раздумья изменил решение. Желтый Волк был великим вождем. Вслед за моим отцом и мной он совершил успешный поход на Народ Носящих Пробор. Но в его отряде будет так много воинов, что я смогу захватить лишь трех-четырех лошадей.
И я решил подождать, пока Раскрашенные в Голубое не будут изгнаны обратно в свою страну, а затем идти на них вместе с Маньяном или с моим младшим братом и попытаться захватить еще одного высокорослого, серого жеребца, вместе с другими лошадьми меньшей ценности. Тогда наверняка я смягчу скупое сердце Черной Выдры.
Через несколько дней вожди опять созвали совет и решили, что мы должны двинуться вниз к форту, где много домов, и закупить порох, пули и другие нужные нам товары. А потом мы идем зимовать на юг, на Желтую реку и в истоки Другой Медвежьей реки.
...Настал день, когда в лагерь явились Желтый Волк и его люди, обремененные многочисленными трофеями – скальпами Раскрашенных в Голубое и их лошадьми. Они рассказали об отступлении врага обратно в горы. Все согласились, что пройдет много времени, прежде чем они снова попытаются спуститься на наши равнины.