Этьен велел везти себя на завод, совершенно против обыкновения, потому что он приходил в контору только поутру, предоставляя Маршруа хозяйничать там целый день. Его приезд вызвал некоторое удивление. Проспер Компаньон разговаривал с братом госпожи де Ретиф, которому он только что сообщил о своем отъезде. Маршруа пустился в пространные рассуждения, пытаясь удержать инженера и доказывая ему всю рискованность его попытки. Однако он наткнулся на непоколебимую решимость. Поочередно он то касался вопроса о деньгах, предлагая Просперу более важную должность на заводе, то пуская в ход легкие намеки на любовь молодого инженера, давая понять, что тому гораздо выгоднее оставаться в Париже. Но все было напрасно. Единственный ответ, которого этот делец добился у подчиненного, отнимал у него всякую надежду удержать изобретателя и нажиться насчет его изобретения. По нескольким словам, нечаянно вырвавшимся у Проспера, Маршруа начал даже подозревать, что Превенкьер злоупотребил дружески доставленными ему сведениями, чтобы обратить в пользу себе одному верные выгоды, представляемые новым открытием.
При входе в свой кабинет Этьен застал этих двух людей в горячем споре. Проспер тотчас воспользовался приходом хозяина, чтобы выйти. Но Маршруа, сильно взбешенный, оставшись наедине с Леглизом, принялся изливать перед ним свою досаду.
– Представьте себе, этот дурак Компаньон уходит с завода!
– Ну, так что же за беда? Его заменят другим.
– Легко сказать! Кем это, позвольте спросить?
– Да кем бы то ни было, окончившим Центральную школу, кто будет не прочь получать по пятьсот франков в месяц.
– Черт побери, да такому дельному, как этот малый, следовало бы положить в десять раз больше, если б можно было его где-нибудь откопать! К сожалению, об этом нечего и думать!
– Вот как! Уж не открыл ли он философского камня? – с удивлением спросил Этьен.
– Да не меньше того, – отвечал Маршруа. – Компаньон нашел средство обходиться без промывки золота, смешивая металл с химическим реактивом, цена которому, так сказать, грош… Если б он уступил нам свою привилегию, как я ему предлагал, мы удесятерили бы свои барыши… Этот скот уносит отсюда с собою богатство!
– А какой черт дал ему совет уехать из Европы?
– Подозреваю, что Превенкьер.
При этом имени Этьен побледнел, сердце у него защемило, и по внезапной реакции кровь бросилась ему в лицо. Скрытый гнев, точивший его, начал кипеть. Между тем он еще не высказывался и продолжал расспрашивать своего компаньона:
– Но какая польза Превенкьеру покровительствовать этому молодому человеку к нашему ущербу?
– О, это ужасное канальство с его стороны! Дело в том, что я предупредил этого плута насчет изобретения Проспера, на которого он имеет все необходимое влияние…
– Какое влияние?
– Черт побери! Этот малый – брат бывшей компаньонки мадемуазель Розы по торговому делу в Блуа. С той поры, как она там жила, он полюбил ее до того, что совсем извелся.
– Так неужели Превенкьер собирается выдать за него свою дочь?
– Да нет же! – воскликнул Маршруа. – Ведь она выходит за Томье!
Он тотчас спохватился, но поздно: сказанных слов нельзя было вернуть. Брат госпожи де Ретиф еще не подозревал, какие важные последствия должна была повлечь за собою его нечаянная оплошность. Нахмурив лоб, Этьен переспросил, с трудом выговаривая слова дрожащими губами:
– Дочь Превенкьера выходит за Томье?
И так как раздосадованный Маршруа молчал, он подошел к нему, схватил его за плечо и, тряся без всякой церемонии, произнес:
– С которых пор это вам известно?
– Да как и всем: вот уж две недели.
– А я один не знал! – воскликнул Этьен сорвавшимся голосом. – И не нашлось ни одного друга, чтобы меня предупредить.
– Кому же охота! – проворчал Маршруа. – Я и сам не рад, что влопался.
– А! Томье?.. – продолжал Этьен, точно стараясь освоиться с этой мыслью. – Но кто же помог ему устроить это дело с Превенкьером? Ведь его сватовство не могло состояться без сучка и задоринки, да еще и дальше…
Леглиз говорил с расстановкой, точно измеряя многочисленные и нешуточные последствия такого события, которое должно было отразиться на его жизни. Вдруг глаза его потемнели, рот искривился, и он что есть силы ударил кулаком по столу.
– Черт побери, – вырвалось у него, – я понял все! Это ваша злодейка-сестра состряпала их свадьбу!
– Извините, – перебил Маршруа, принимая степенный вид, – мне кажется, вы позволяете себе слишком много!..
– Да, любезнейший, позволяю и нисколько не стесняюсь! Уж не вы ли заставите меня замолчать? Какая поздняя обидчивость! Надо было раньше думать о своем самолюбии. Вам небезызвестно, что я содержу вашу сестру и что, если вы были приняты пайщиком завода, то лишь по ее желанию? Поэтому оставьте свои ломанья – слышали? – и давайте объяснимся, не боясь оскорбить чей-нибудь слух. Госпожа де Ретиф дала мне отставку как раз после помолвки Томье. Это совпадение ручается мне о том, что между нею и моим приятелем существовал взаимный договор. Они соединились, чтобы разом убить двух зайцев. Он метил на дочь, она – на отца! Ну, что скажете на это вы, прикидывающийся таким недотрогой? Не величайшая ли это подлость, какую только можно себе представить?
– Кто позволил вам предполагать, будто бы госпожа де Ретиф…
– Кто? Да сам Превенкьер, которого я накрыл при выходе от нее в то время, когда она отказалась принять меня. С наивной гордостью сообщил он мне, что ваша очаровательная сестрица пожелала свернуть с дурной дороги, по которой носится уже так давно, закусив удила, и жить скромной мещаночкой. А! Каково? Женщина, которая прошлой зимой заставила заплатить за свою шубу сорок тысяч франков, приобрела изумруды, каких не сыщешь нигде, и которая еле-еле сводила концы с концами, получая по двадцать тысяч франков в месяц на содержание дома! Она, изволите видеть, пропела этому дураку песенку Дженни-работницы, а он развесил уши и принял все это вранье за евангельскую истину! Да это еще что: Превенкьер предложил ей свою руку, но она не захотела! Вы понимаете: не захотела – она, Валентина! Черт возьми! Да смейтесь же, Маршруа! Мы – веселые прожигатели жизни и умеем принимать вещи в хорошую сторону; мы не поднимем скандала из-за того, что женщина обманывает любовника, который чуточку сдрейфил в своих денежных делах, и заменяет его стариком, побогаче. Надо уметь мириться со всякими положениями и вести себя, как подобает людям новейшего закала.
Леглиз шагал по комнате, смеясь горьким смехом.
Маршруа смотрел на него в молчаливой тревоге. Однако через минуту Этьен успокоился и, подойдя опять к своему товарищу, сказал:
– Ну, женщина – это еще куда ни шло! Женщине не мстят! А вот мужчина… Друг, который вас обманывает и вступает в союз с вашим соперником, разбившим ваше счастье, одним словом – господин Томье! Ведь его-то можно заставить расплатиться одного за двойное вероломство!
– Как! Неужели вы хотите выместить на Томье то, что с вами случилось?
– А на ком же еще? Не на Превенкьере, конечно? Он ли, другой ли, тех же лет и с тем же капиталом, это было бы безразлично. Превенкьер не при чем в измене Валентины, бедный простофиля! Его берут, как простого кассира, и он приносит фонды. Неужели ему вдобавок подвергаться еще личному риску? Нет, нет! Каналья, негодяй, сводник – это Томье, и он один должен заплатить за все!
– Берегитесь!
– Чего?
– Того, что могут сказать. Относительно Томье вы поставлены в исключительное положение. Не рискуете ли вы, что про вас скажут, будто бы…
Маршруа остановился, не зная, как подступиться к щекотливому вопросу.
– Что про меня скажут, – продолжал тогда едким тоном Этьен, – будто бы я вызвал Томье, рассердившись, что он собирается бросить мою жену? Ведь именно это хотели вы мне объяснить, не так ли?
– Ну… да, – нерешительно отвечал его компаньон.
– Хорошо, а если б так? Почему вы знаете? Может быть, я нахожу поведение господина Томье недостойным дворянина и собираюсь наказать его за это, как и за его вину передо мною? Неужели я стану лицемерить и прикинусь угнетенной невинностью? Вы знаете, как я жил и какую терпимость, не исключающую уважения, выказывал своей жене. Между ней и мною произошло молчаливое соглашение не стеснять друг друга. Мы были добрыми и преданными товарищами и никогда не причинили один другому добровольной неприятности. Разве из того, что моя жена была мне только другом, можно вывести заключение, будто бы я равнодушен к тому, что ее касается? Могу ли я позволить оскорблять ее безнаказанно и не должен ли вступиться за нее? Бедная Жаклина! Такая добрая, снисходительная и любящая, она не заслуживала того, чтобы так страдать. Эта женщина имела несчастье в ранней юности выйти замуж за такого злополучного субъекта, как я, который во всех отношениях не стоил ее. Она была вправе ожидать, что настоящее и будущее вознаградят ее за горе и разочарование прошедшего. И вот тот, которому она доверилась, обманул ее в свою очередь. А это второе горе для женщины гордой и прямой, как она, еще более непоправимо, чем первое. Поэтому клянусь, Маршруа, что, пренебрегши общественным мнением, я потребую у Томье отчета за те огорчения, которые он нам причиняет обоим, но в данном случае с меньшей строгостью отнесусь к его вине против меня лично.
– Какая необдуманность! – с озабоченным видом воскликнул брат госпожи де Ретиф. – В нашем свете не привыкли принимать вещи так трагически. Пожалуй, найдут странным, что муж придирается к любовнику своей жены не за то, что он отбил ее у него, а за то, что он возвратил ее по принадлежности; это совсем новая точка зрения. Разве вы не боитесь насмешек?
– Я берусь заставить молчать насмешников. При виде моей расправы с Томье люди поймут, как опасно со мною шутить!
– Вы не в духе. Отложите ваше решение до завтра. Поразмыслите хорошенько: ручаюсь, что на завтрашний день вы гораздо более здраво взглянете на вещи. Вдобавок, неизвестно еще, состоится ли свадьба, о которой я имел глупость проболтаться перед вами. Оглашения еще не было. Все может разойтись. Кто в состоянии вас уверить, что этот брак вполне решен?
– Главное заинтересованное лицо.
– Вы допросите господина де Томье?
– Не позже, как сегодня же вечером. Неужели вы думаете, что я стану церемониться? Вот еще! Да за кого вы меня принимаете? Чтобы выйти приличным образом из моего настоящего положения, у меня одно средство: подстрелить Томье, как воробья. И я не промахнусь, будьте уверены. Когда на арене останется труп, у зрителей в галерее пропадет охота смеяться.
– Позвольте мне предупредить мою сестру о том, что готовится произойти.
– С какой целью станете вы ее предупреждать?
– Кто знает, может быть, в данное время все еще может уладиться? Слово, сказанное Превенкьеру…
– Как, – презрительно перебил Этьен, – прибегать к таким низким средствам? Добиться расстройства свадьбы, напугав будущего тестя? Ни Томье, ни я не допустим подобного приема. Оба мы слишком горды, чтобы унизиться до этого. Я возмущен против Томье, но я его уважаю. Он сам добровольно откажется от женитьбы на мадемуазель Превенкьер, переговорив со мною, – не потому, чтобы я его запугал, а потому, что я его убедил. Или же он будет драться бесстрашно, как всегда. Мы не какой-нибудь сброд, господин Маршруа. При всем нашем вырождении, испорченности, развращенности и бесстыдстве мы, несмотря ни на что, остаемся благородными людьми и докажем это на деле.
Маршруа не отвечал. Поглядывая на Леглиза, гордого, изящного, бледного и улыбающегося, он говорил себе сам: "В этом жуире, как бы то ни было, сказывается порода, и, при всей его нравственной неуравновешенности, он способен на вспышки энергии, которые не по плечу забитому нуждой бедняку. Но как этот малый непрактичен! Если он убьет Томье или подставит ему собственный лоб, что это докажет? Ведь растраченного богатства этим не вернешь, как и потерянной любовницы, а завод-то все-таки перейдет в мои руки, что бы там ни случилось. В конце концов, орел или решетка, я все равно останусь в выигрыше, что не мешает мне, однако, предупредить Валентину с позволения ли хозяина или без его спроса".
– Пять часов, – сказал Леглиз. – Вам нечего сообщить мне о делах?
– Письма написаны, хотите на них взглянуть?
– Не стоит. Корреспонденция не по моей части. Я ухожу.
– Будьте сдержанней, прошу вас о том ради вашей собственной пользы, – сказал Маршруа, провожая Этьена до конторы.
Тот беспечно махнул рукой и вышел, бросив на компаньона иронический взгляд.
Около семи часов Томье кончал одеваться, собираясь обедать в клубе, как вдруг получил депешу, чтение которой сильно омрачило его спокойствие. Госпожа де Ретиф телеграфировала ему:
"Сейчас меня предупредили, что Леглиз, узнав о ваших планах, хочет с вами объясниться. Предупреждаю вас о том. Сегодня он обедает у Варгасов: не ходите туда.
Ваш друг Валентина ".
Жан присел и задумался. Он вертел в руках телеграмму, точно желая найти в ней решение представлявшейся ему сложной задачи. Молодой человек никогда не представлял себе ясно вмешательства Леглиза; между тем уже не раз в последнее время возможность столкновения между ними смутно давала ему себя чувствовать. Томье совсем не задавал себе вопроса, как он поступит, если его друг, муж Жаклины, потребует у него отчета в его поведении. Но в данную минуту он чувствовал, что ему будет страшно трудно выдержать свою роль и оправдать непростительный разрыв с женщиной, не виноватой перед ним ни в чем, кроме слишком преданной любви.
Несколько легче было бы ему оправдаться в измене, основанной на увлечении. Тут все можно было извинить любовью. Он полюбил и не остановился ни перед чем для удовлетворения своей любви. Он действовал в слепом пылу страсти. Но при этом хладнокровном, рассчитанном разрыве в чем найти оправдание? Ни в чем. Им руководил ясно и открыто денежный интерес. Он освобождался от уз, которые сам тысячу раз объявлял нерасторжимыми, и многолетняя связь порывалась единственно ради брака по расчету.
Жан не без досады должен был сознаться себе в этом и приготовиться выслушать те же самые истины от Этьена. Подобная необходимость показалась ему чересчур суровой. Но каким образом ее избежать? Из подобного положения оставался только один выход: разрыв с Превенкьером.
При этой мысли Томье встал и в сильном волнении начал прохаживаться по своей уборной. Возможно ли после обязательств, принятых им на себя перед Розой, отступить назад? Что она о нем подумает? А его друзья, какими насмешками встретят они такое жалкое отступление? Нет, это невозможно! Он вступил на трудный путь, и ему надо идти вперед к намеченной цели, а там будь что будет! В конце концов самое худшее, что может случиться, это то, что они с Леглизом обменяются пулей или ударом шпаги. Но вероятно ли, чтобы этот скептик вздумал принять в трагическую сторону такое обыкновенное событие и разгневался бы во имя верности, которую сам всю жизнь нарушал, не смущаясь ничем?
Несколько развеселившись от таких соображений, Томье отправился в клуб, где пообедал и, закурив папироску, спросил себя, что он станет теперь делать. Госпожа де Ретиф советовала ему не ходить к Варгасам. Не пойти туда значило отсрочить предстоящее объяснение. Кроме того, он не рисковал неприятным разговором, а пожалуй, и стычкой с Этьеном на публике. "Валентина, конечно, ловкая женщина, подумал он. – Она с удивительным тактом схватывает щекотливую сторону вещей; какое громадное влияние приобретает эта дипломатка на Превенкьера! Она права, не надо туда ходить". Жан подсел к игорному столу и спокойно проиграл в "бридж" до половины одиннадцатого. Только что удалось ему выиграть сто двадцать фишек, как к нему приблизился лакей и сказал, понизив голос до шепота:
– Господин Леглиз просит вас к телефону.
Он встал, рассчитался с партнерами, попросил у них извинения и пошел в комнату с аппаратом. Через секунду в слуховой трубке телефона раздался голос Этьена:
– Это ты?
– Да. Что надо?
– Мне нужно с тобой поговорить, Приезжай ко мне.
– Хорошо. Приеду.
Леглизу случалось сто раз звать Томье таким образом, но теперь тон, выражение, лаконичность речи придавали его словам особое значение. Ни одного дружеского приветствия: ни "здравствуй", ни "прощай", только необходимо нужное, чтобы вышло понятно. По дороге в аллею Вилье Томье раздумывал про себя в купе: "Вот оно! Бомба сейчас лопнет. Валентину предупредили недаром. У него не хватило даже терпения подождать меня у Варгасов. Этьен требует меня к себе, чтобы тем удобнее переговорить со мной без помехи. Его жена, не догадываясь ни о чем, спокойно проводит вечер. А в это время мы с ним затеваем ссору. Поганая история! Вот тебе и двадцатилетняя дружба!"
Он подъехал к дому, вышел из экипажа, приказал клубному кучеру ждать себя и поднялся на лестницу. Лакей, сняв с посетителя пальто, отворил перед ним дверь кабинета. Этьен прохаживался взад и вперед по комнате, куря папиросу. Он еще не успел снять фрака, Взглянув на своего друга, хозяин кивнул ему головой, бросил папиросу и, указав Жану на стул, прислонился спиною к камину. Томье спокойно сел и заговорил, Пока лакей затворял дверь:
– Однако сегодня я встречаю у тебя довольно странный прием.
По его губам мелькнула насмешливая улыбка.
– А какого же иного приема ожидал ты от меня после того, что сделал со мною? – сурово возразил Леглиз.
– Когда ты откроешь мне мое преступление, – осторожно заметил Томье, – тогда я узнаю, насколько основательны твои обвинения.
– Неужели у тебя хватает духу отрекаться?
– Опять-таки спрашиваю: от чего?
– От того, что это тебе обязан я, более чем кому-нибудь, тем, что Валентина вздумала меня бросить, так как это ты свел ее с Превенкьером.
Томье подумал: "А, вон он куда гнет! Он не нападает прямо, а изворачивается. Он хочет ко мне придраться из-за госпожи де Ретиф. Хорошо, это другое дело, Если взяться за него осмотрительно, то можно еще выпутаться". Он встал и приблизился к Леглизу.
– Ты, кажется, бредишь! Мне брать сторону Превенкьера против тебя! Для того мне надо было иметь какие-нибудь средства. Послушай, рассуди сам: какую власть имею я над госпожою де Ретиф? Чем я могу на нее повлиять? Советовать ей? Ты отлично знаешь, что она достаточно умна, чтоб обойтись без чужих советов, и что эта женщина способна провести десятерых таких мужчин, как мы с тобой, без малейшего затруднения. Да и какая мне в том выгода?
– Приобрести благосклонность этого дурака Превенкьера, чтобы достичь осуществления своих собственных планов.
Томье почувствовал, что почва под ним становится опасной, и не допустил увлечь себя дальше.
– Все это одни идиотские сплетни. Неужели ты веришь разным болтунам, которые готовы сочинить невесть что?
– Черт возьми! Да я почерпнул свои сведения от самой Валентины и Превенкьера. Неужели ты думаешь, что они стали бы морочить меня небылицами? Какая им от этого корысть?
– Ну, положим!.. По крайней мере, я ничего не знаю.
– Неужели ты будешь прикидываться невинностью? Нет, уж это попробуй с другими, а меня тебе не одурачить.