Устроившись рядом с Рейфом на узком сиденье фаэтона, Генриетта остро ощущала его присутствие. Его нога касалась ее бедра. Она по ошибке подтолкнула руку, в которой он держал хлыст. Разве это не безумие, вот так отправиться в путь вместе с ним? Она почти ничего не знала о нем, кроме того, что он богат, имеет титул, слывет повесой и здорово умеет целоваться. Наверное, поэтому он повеса. А она сидит беспечно… почти беспечно… рядом с ним. Не иначе, лишилась рассудка! Генриетте следовало так думать, но она не прислушивалась к внутреннему голосу, обнаружив, что ей все легче игнорировать его предостережения.
Они, должно быть, странно выглядят со стороны - она в старом пальто, вышедшей из моды шляпке, и он - воплощение моды. Перчатки из самой мягкой дубленой кожи, лосины прилегали слишком плотно, казалось, будто Рейфа зашили в них. Черные сапоги со светло-коричневыми отворотами - последний писк моды. Она насчитала не меньше шести складок на его сюртуке наездника и с ужасом подумала о своем потрепанном наряде, плотнее укутавшись в одеяло, чтобы скрыть его.
- Вам холодно?
- Нет. Нисколько. Я просто подумала, как было бы хорошо, если бы моя одежда больше вписывалась в ваш элегантный фаэтон, - ответила Генриетта. - К сожалению, гувернантки не привыкли носить шелка и кружева.
- Нравится вам это или нет, но думаю, шелка и кружева вам очень подошли бы, - заметил Рейф и удивился своим словам.
Перед его взором предстала приятная картина. Его мысли возвращались к плотским удовольствиям. Может быть, пора завести любовницу из числа тех, кто только того и дожидается. От этой мысли повеяло тоской.
У Генриетты, чье воображение скорее занято шелковыми платьями, нежели кружевными пеньюарами, на лице блуждало задумчивое выражение.
- У меня никогда не было шелкового платья, я даже на балу не бывала. Не то чтобы я не умела танцевать. Но мама говорит, что не одежда красит женщину.
- Ваша мама явно не бывала в клубе "Алмак" вечером по четвергам, - сухо заметил Рейф. - А папа… каково его мнение на этот счет?
Генриетта рассмеялась.
- Он ни разу не затрагивал подобную тему. - Несколько часов назад такой вопрос вывел бы ее из себя, но теперь она уже так не нервничала и распускала язык, хотя ее состояние было далеко от умиротворения.
- Ни разу? - спросил Рейф с притворным удивлением. - Разве папа не мечтает о том, чтобы найти вам мужа?
Раздосадованная тем, что ей показалось косвенной критикой, Генриетта ощетинилась:
- Мужа, найденного на танцах, папа не считал бы особенно завидным.
- Оригинально, - с иронией в голосе заметил Рейф, - но, впрочем, соответствует мнениям всех других известных мне отцов.
- Только поэтому нельзя утверждать, что он не прав, к тому же нельзя быть столь невежливым.
- Прошу прощения. У меня и в мыслях не было оскорбить вашего отца.
- Вы уже оскорбили, - откровенно возразила Генриетта.
Рейф не привык к тому, чтобы люди говорили то, что они думают, и особенно женщины, правда, Генриетта совсем не похожа на тех, кого ему доводилось встречать.
- Верно, постараюсь больше так не делать.
- Спасибо.
- Не за что. Теперь понятно, почему вы достигли преклонной старости. Сколько вам - двадцать один год?
- Двадцать три.
- Двадцать три, и вы все еще одна. Большинство барышень в этом возрасте считали бы себя старыми девами. Генриетта, вам пора учиться танцевать, пока еще есть время.
Она понимала, что Рейф дразнит ее, видела, как дергаются его губы, будто сдерживая улыбку.
- Вы совершенно превратно восприняли мое положение, - беспечно ответила Генриетта. - Папа с мамой уже знакомили меня с несколькими завидными молодыми людьми.
- И что же произошло? Разве никто из них не проявил готовность выполнить свой долг?
- Хотите знать, предлагали ли они мне свою руку? Отвечу утвердительно. Причем каждый из них был достойнее и искреннее предыдущего.
- И следовательно, невыразимо тупым и скучным.
- Да! Вот видите, на какие мысли вы меня навели.
- Генриетта Маркхэм, вам должно быть стыдно.
- Да, мне стыдно. - Генриетта прикусила губу, но удержалась от смеха, когда Рейф взглянул на нее как-то особенно. - О боже. Знаю, мне следует стыдиться, но…
- Но вы романтичная натура и сокрушаетесь о том, что женихи вас не увлекли, более того, вам не стыдно, что вас разочаровали достойные юные джентльмены, которых вам представил отец.
- А что тут плохого? Каждая женщина желает, чтобы ее увлекли. Я хочу сказать, уважение и достоинство - очень приятные качества, но…
- Вам хочется влюбиться.
- Да, конечно. Кто этого не хочет?
- Все так говорят, хотя редко так думают. Словом, говоря: "Я люблю тебя", люди думают, что эти слова принесут им то, чего они хотят.
На его губах застыла улыбка.
- Как цинично, вы не находите? - отозвалась Генриетта, вспомнив красивую женщину на портрете. Она сочувственно коснулась его рукава. - Я знаю, вы так не думаете. Наверное, вы все еще скорбите.
- О чем вы?
- Миссис Питерс рассказывала мне о вашей жене.
- Что именно она рассказала?
- Только то, что она умерла молодой. Трагически. Миссис Питерс показала мне ее портрет. Она была очень красивой.
- Я не желаю говорить о ней, - отрезал Рейф. - Вижу, мне придется принять меры, чтобы моей экономке напомнили о том, сколь я ценю осмотрительность.
- Право же, она ни в чем не виновата. Виновата я. Удивилась, что вы не упомянули… я не знала, что вы женаты, а она ответила, что вы вдовец, а затем… О боже, простите меня, я не хотела навлечь на нее неприятности, лезть в чужие дела.
- Но вы уже влезли. Я не потерплю людей, которые судачат за моей спиной.
- Я не судачила. Просто полюбопытствовала. Задала самый невинный вопрос. Вы ведь тоже интересовались моей семьей.
- Это не одно и то же, - резко ответил Рейф.
- Хорошо, впредь буду молчать. - Генриетта надула губки, сложила руки, села удобнее и принялась разглядывать мелькавшие мимо пейзажи. - Вести себя очень тихо, - сказала она несколько минут спустя.
Ясное дело, она снова сказала не те слова, но откуда ей было знать, что говорить? Что с ним произошло, если он не может говорить о своей покойной жене? Красивой жене с безжизненными глазами, которая, вероятно, знала его, прежде чем он спрятался за маской цинизма.
Ерзая, Генриетта украдкой наблюдала за крупным задумчивым мужчиной, сидевшим рядом с ней. Рейф не любил, когда его расспрашивали, когда ему противоречили. Рассказывать о себе он тоже не любил. Разве такой мужчина способен влюбиться? Но ведь все эти годы он, наверное, был совсем другим человеком. Но точно не счастливым. Что же ввергло его в такое состояние? Вопрос, готовый сорваться с ее уст почти сразу, как она впервые увидела его, так и повис.
Генриетта продолжала изучать его, скрывая лицо в тени шляпки. Он уже пять лет как вдовец. Пять лет - большой срок. Естественно, граф Пентленд мог сделать выбор среди дочерей на выданье. Почему он не женился вторично?
- Что вы сказали?
Лишь когда он нарушил молчание, Генриетта, к своему ужасу, поняла, что задала вопрос вслух. И уставилась на него с таким испугом, что не смогла ответить.
- У меня нет желания жениться еще раз.
- Вы хотите сказать, что больше никогда не женитесь? - спросила Генриетта, не веря своим ушам.
- Никогда, - ответил Рейф ледяным тоном.
Она была так поражена, что ничего не заметила.
- Я подумала, что вам стоило бы жениться еще раз только ради того, чтобы произвести на свет наследника, чтобы передать ваш титул. Если только… о боже, как это мне не пришло в голову? У вас уже есть ребенок?
Генриетта задала довольно естественный вопрос, он ведь был женат, но она заметила, что он не разделяет этого мнения.
- Вам не пришло в голову, что ваша дерзость переходит всякие границы? - негодовал Рейф.
Граф щелкнул хлыстом и пустил лошадей галопом.
Прошел час. Генриетта все острее ощущала напряженное молчание и гнев мужчины, неподвижно сидевшего рядом с ней. Она с ужасом почувствовала, что затронула личную и больную тему. Он явно забыл о ней. Генриетта почти явственно видела темную тучу, нависшую над ним, была подавлена тем, что невольно стала причиной такого поворота, не могла собраться с силами и предпринять что-либо. Боялась получить новый отпор.
Когда они подъехали к Лондону, уже вечерело. Движение стало заметно оживленнее, что заставило Рейфа уделять дороге все внимание. Телеги, подводы и кабриолеты пытались объехать грохочущие дилижансы, городские экипажи и другие средства передвижения, кучера которых были готовы рисковать. Мимо прогромыхала почтовая карета, подняв облако пыли.
Шум транспортных средств, следовавших в сторону города, волновал и давал ей полную возможность любоваться мастерством, с каким Рейф правил лошадьми, но ее одолевали более приземленные мысли. Во-первых, у нее почти не осталось денег. Одно дело - согласиться на помощь Рейфа, и совсем другое - стать его должником. Генриетта понятия не имела, во сколько обойдется ночь, проведенная в лондонской гостинице, но подозревала, что ее скудных накоплений вряд ли хватит больше чем на один или два дня.
Она откашлялась.
- Я хотела спросить, встретимся ли мы сегодня вечером с вашим… вашим другом?
Рейф не отрывал взгляда от дороги.
- Будем надеяться.
- А когда мы переговорим с ним, мы… что вы намерены делать потом?
Найдя безопасное место между подводой, груженной бочками, и небольшим кабриолетом, Рейф позволил себе взглянуть на нее:
- Я не собираюсь бросить вас, если вы волнуетесь именно об этом.
- Не совсем. Хотя, конечно, волнуюсь частично. Но вы ведь пожелаете отправиться в свой лондонский дом? Не так ли?
- Я никого не предупреждал. К тому же пока не могу поехать туда, ведь сыщик, не застав меня в Вудфилд-Манор, решит приехать в Лондон, чтобы поговорить со мной в моем доме на Маунт-стрит. Напав на след, сыщики не отступят. Как видите, у меня нет иного выбора, как составить вам компанию.
- Надо полагать. Раз дела обстоят именно так, как вы сказали… - вздохнув, заметила Генриетта, соглашаясь с ним.
Уже смеркалось, когда они пересекли реку. Совсем стемнело, когда экипаж остановился у постоялого двора "Мышь и полевка" в Уайтчепеле. Постоялый двор был небольшим, но в удивительно хорошем состоянии. Окна спален выходили на центральный двор. В прохладной ночи из просторной многолюдной пивной доносился гул мужских голосов. Рейф направил экипаж к конюшням, ловко спрыгнул с высокого сиденья, помог Генриетте спуститься на землю, забрал ее картонку и свою дорожную сумку. Затем передал вожжи ожидавшему груму, сунул ему монету и повел девушку не к парадному входу, а к маленькой боковой двери, ведущей, видно, в сбруйную и еще дальше вдоль тускло освещенного коридора.
- Осмелюсь заметить, что это довольно странное заведение для такого человека, как вы.
- От такого человека, как я, вполне можно ожидать, что он водит дружбу с низами общества.
На этот раз Генриетта не клюнула на наживку, охваченная волнением после прибытия в Лондон. Из пивной доносились обрывки песни. Мимо них пробежала служанка, неся большое ведро с углями. Рейф толкнул небольшую дверь под лестницей и, резко приказав ей ждать и не уходить до его возвращения, не говорить ни с кем, бросил вещи рядом с ней и ушел, больше не сказав ни слова.
По сравнению с открытым экипажем, в отдававшей плесенью небольшой гостиной было тепло. Расстегнув пальто и сняв перчатки, Генриетта прижалась лбом к пыльному оконному стеклу. Она слышала стук лошадиных копыт в конном дворе. В коридоре раздался приглушенный смех, мужской голос стал кричать какой-то Бесси, чтобы та принесла швабру. Где Рейф? Генриетта лениво вывела на стекле вопросительный знак. Почему она так несчастна? Она вывела еще один вопросительный знак. Почему он не желает говорить о своей жене? Она нарисовала еще один вопросительный знак. И почему?..
Дверь, скрипнув, отворилась. Генриетта вздрогнула. Появился Рейф, держа высоко над головой ярко горевшую лампу.
- Я подумала, вы забыли про меня. - Генриетта стерла перчаткой вопросительные знаки, удивившись тому, что ее сердце забилось быстрее, когда она увидела его.
Рейф закрыл дверь и прислонился к ней.
- Есть хорошие и плохие новости. К сожалению, Бенджамин куда-то уехал, но Мег, его жена, заверила меня, что он вернется завтра утром.
- А хорошие новости?
- Несмотря на то что долгожданная драка - кулачный бой - произойдет завтра утром примерно в миле отсюда, Мег удалось найти для нас комнату.
- Комнату? Вы имеете в виду лишь одну комнату?
Рейф кивнул.
- Нам повезло, мы ведь могли остаться ни с чем. Боюсь, это плохая новость. Нам придется жить в одной комнате.
- О! А кому-нибудь из нас нельзя провести ночь здесь? - Она указала на маленькую гостиную. Кроме расшатанного стола и узкого диванчика, в ней ничего не было. - Думаю, я могла бы… - с сомнением протянула она.
- Нет. Эта дверь без замка, поэтому здесь небезопасно, если учесть, что некоторых постояльцев это место привлекает. К тому же, - добавил Рейф, отойдя от двери и протягивая ей руку, - вы совсем устали. У вас был трудный день. Вам нужно отдохнуть, и сделать это можно на кровати. Если вы боитесь за свое целомудрие, заверяю вас, я так устал, что вряд ли смогу избавить вас от него. По крайней мере сегодня.
- Должна заметить, неудачная шутка.
- На сей счет я еще ничего не решил.
Не давая Генриетте времени ответить на свое двусмысленное замечание, Рейф повел ее вдоль коридора, вверх по лестнице. Комната оказалась небольшой, но чистой. В ней стояли деревянное кресло, шкаф и тумбочка с покрытым пятнами зеркалом.
И кровать. Единственная кровать. Генриетта заметила, что она к тому же не особенно просторная.
- Я буду спать в кресле, - заявила она, пытаясь скрыть свой страх.
- Не говорите глупостей.
- Или на полу. На полу будет очень удобно, если вы попросите у Мег больше одеял.
- Генриетта, я буду говорить только за себя, но события последних суток, хотя и захватывающие, лишили меня последних сил. Я меньше всего думаю о плотских наслаждениях. Да и вы, должно быть, выбились из сил после всего, что пережили.
Генриетта кивнула без всякой уверенности.
- Тогда договорились. Никому не придется спать на полу. Мы разделим эту кровать. Я не стану раздеваться, а чтобы удовлетворить вашу девичью скромность, отгородимся подушкой.
Рейф говорил серьезно или дразнил ее? Взвесив все, Генриетта решила, что это серьезно, иного выхода нет и она совсем измотана.
Стук в дверь возвестил о приходе служанки. Та принесла кувшин с горячей водой. Рейф, привыкший мыться каждый день, чувствовал, что его тело покрылось потом и пылью после быстрой езды в Лондон, но он поступил как джентльмен, ибо видел, как Генриетта с надеждой смотрит на кувшин. Уже не впервые за этот день он отдавал предпочтение ее нуждам. Оказалось не столь трудно, как он себе представлял.
- Я оставлю вас одну. Вы сможете привести себя в порядок. Я позабочусь об ужине.
Оставшись одна, Генриетта сняла шляпку, пальто, туфли, чулки и занялась туалетом в той мере, в какой это было возможно в подобных условиях. Порывшись в своей картонке, вытащила выцветшую фланелевую ночную рубашку, которая, по ее мнению, была столь просторна и практична, что озадачила бы даже самых отъявленных повес. Хотя и не знала, что такое отъявленный повеса. Она также не поняла, что именно имел в виду Рейф, говоря о плотских желаниях. Как уверяла ее мать, это относилось к чисто мужской сфере деятельности. Однако, вспомнив поцелуи Рейфа и ощущения, которые она испытала, слизывая с его пальца сок земляники, снова задрожала, тело начало покалывать, покрываясь гусиной кожей. Возникло какое-то неведомое томление. Неужели это и есть плотское желание?
Мысли прервал Рейф, который вернулся, неся поднос с ужином.
- К сожалению, это всего лишь обычная скудная еда за половину кроны, - сообщил он, тщетно ища глазами стол, затем осторожно поставил поднос на кровать.
- Полкроны за обычный ужин! Боже милостивый, я понятия не имела, что все стоит так дорого. К сожалению, я не осмелюсь… Дело в том, что после бегства мне могут заплатить только в конце квартала… боюсь, у меня не хватит денег, - бормотала Генриетта. - Честно говоря, я подозреваю, что мне и вовсе не заплатят.
- О деньгах не стоит беспокоиться. У меня их больше чем достаточно.
- Совсем наоборот. Я и так много задолжала вам.
Рейф вздохнул:
- Мне следовало знать, что вы в этом, как и в других вопросах, станете противоречить. Пусть будет так, можете возместить мои расходы, когда вернутся ваши родители, но в этом нет необходимости.
- Нет, есть, - решительно возразила Генриетта. - Это правильно и пристойно.
Рейфа позабавила мысль о том, почему Генриетте не пришло в голову, что более непристойно делить с ним комнату, не говоря уже о кровати. Он еще не встречал женщину, которая твердо решила за все платить сама. Это нечто новое, но раздражающее, необъяснимое - чем больше она настаивала на своей независимости, тем больше ему хотелось заботиться о ней.
- Мне сейчас очень не хочется спорить о возмещении нескольких жалких шиллингов. Приступим, а то наш ужин остывает.
Оба уселись на край постели. Генриетта сложила ноги под фланелевой ночной рубашкой, ощущая опасную близость Рейфа, стараясь не думать о том, что может случиться после ужина, в силу чего потеряла всякую способность думать вообще о чем-либо.
Решив успокоить ее, Рейф все время болтал о разных пустяках. Вскоре он был вознагражден - она уже ела, не стесняясь, и успокоилась до такой степени, что не побоялась зевнуть. Зато он спокойствия не обрел.
В выцветшей невзрачной ночной рубашке, с локонами, рассыпавшимися по спине, Генриетта должна была выглядеть не очень привлекательно, а он находил ее весьма соблазнительной. Как случилось, что толстый выцветший материал все больше заставлял его гадать, какие прелести скрыты под ним?
Когда они закончили трапезу, Рейф выставил поднос за дверь и повернул ключ в замке. Затем отбросил одеяла и поместил одну подушку посреди кровати.
- Выспитесь как следует, - сказал он, стараясь не смотреть, как Генриетта забиралась на постель и накрывалась одеялами до самого подбородка. Хотя он устал после бессонной ночи и трудного дня, однако подумал, не лучше ли все же было спать на диванчике внизу.
Лежа в кровати, Генриетта хотела последовать его совету, но одолевавший ее сон куда-то исчез. Она старалась не смотреть на Рейфа, пока тот снимал сюртук и жилет, вытащил коробочку с нюхательным табаком, тщательно завел часы и положил их под подушку, ополаскивал лицо водой, тщательно мыл руки и чистил зубы. Казалось, он не замечает ее присутствия.
Генриетта глядела сквозь ресницы, как он сел на край постели и снял высокие сапоги с отворотом, тихо ругаясь при этом. Должно быть, привык, что такими вещами занимается его слуга.