Сюзанна и Александр - Роксана Гедеон 2 стр.


Я стала просто одержима этой идеей, я размышляла о ней день и ночь, составляла план действий. Полю Алэну открывать свои намерения я не собиралась: он бы сразу встал на дыбы, если бы услышал о том, что я отправлюсь просить чего-то у синих. Он даже ради брата на это был не способен. "Ну и черт с ним! - подумала я, досадуя на него. - Я сама все сделаю, сама! Я никому ни слова не скажу!"

Лишь Аврора и Ренцо поедут со мной: Аврора - потому, что ей следовало узнавать мир, а Ренцо надо было повидаться с родителями. И близняшек, и Филиппа я оставляла дома, под присмотром Маргариты.

И наконец, уже уезжая из Белых Лип, я вспомнила о Морисе де Талейране, большом вельможе при Старом порядке и министре иностранных дел при Республике. Он отщепенец, предатель, это так. Но он аристократ. Он, по-видимому, первый, к кому следует обращаться. К тому же я слышала, что он взяточник.

Пожалуй, даже когда мне было шестнадцать и я ехала в Версаль, чтобы быть представленной ко двору, я не покидала Бретань с таким нетерпением.

3

Карета въехала во двор отеля на улице Варенн и покатила по аллее, контуры которой подчеркивались бордюром из кустов самшита. Волнуясь, я теребила маленькую сумочку. Ради сегодняшнего дня я приложила все усилия, чтобы выглядеть привлекательно, и добилась своей цели, но сердце у меня все равно ёкало. Ведь от предстоящей встречи зависело буквально все.

Лакей в серой с малиновым ливрее бросился к карете.

- Мадам дю Шатлэ? - осведомился он почтительно.

- Да. Мне назначено на полдень.

- Господин министр ждет вас.

Лакей помог мне выйти и проводил в роскошный вестибюль, где руки горничной приняли мой плащ. Я оглядела себя в зеркале. Узкое изящное платье из тафты медового цвета сидело на мне безукоризненно, черные глаза сияли даже сквозь чуть приспущенную золотистую вуаль. А уж шляпа - это было произведение искусства: широкополая, из мягкого светлого фетра, с пышными перьями цапли и алмазом на тулье. "Пожалуй, мне идет нынешняя мода, - подумала я. - Хотя раньше я очень тосковала по фижмам и кринолинам Старого порядка".

- Прошу вас, мадам дю Шатлэ.

"Мадам", "господин министр"… Талейран, похоже, продолжал жить так, как было принято при Людовике XVI. Он даже лакеев одел в ливреи цвета своего герба, хотя наверняка знает, что это запрещено. Ну а если не запрещено, то зазорно для министра Республики.

И все-таки как с ним разговаривать? Какой подход к нему найти? Он слыл умнейшим человеком в Европе. Большим насмешником. И конечно, взяточником. Но как предложить ему эту взятку? Нельзя же просто вывалить перед ним деньги. Опыта у меня никакого не было. При дворе Людовика XVI я много слышала об этом подающем надежды прелате, епископе Отенском (впоследствии он охотно отказался от своего духовного звания), но сама с ним никогда не встречалась - стало быть, не могла опираться на прежнее знакомство. Оставалось надеяться, что хоть отца моего он знал.

Лакей распахнул дверь кабинета, и мысли мои прервались.

Передо мной стоял высокий худой человек лет сорока пяти. Безупречный покрой сюртука, впрочем, позволял скрывать худобу. Лицо Талейрана - бесстрастное, умное - красотой не отличалось: тяжелые веки, чуть впалые щеки, не слишком приятный взгляд синих глаз из-под нависших бровей. Выпяченная и слегка отвисшая нижняя губа придавала лицу выражение дерзости и даже, может быть, нахальства. Он стоял заложив руки за спину и пристально смотрел на меня.

- Э-э… - произнес он наконец. - Так вы мадам дю Шатлэ?

- Да, - подтвердила я.

- Позвольте, а вы не родственница того маркиза дю Шатлэ, которого казнили во время террора?

- Если и родственница, то только по мужу, сударь.

- Как же вас звали в девичестве?

- Сюзанна де ла Тремуйль де Тальмон.

Взмахом руки он предложил мне сесть.

- Вы богаты? - последовал неожиданный вопрос.

"Аристократ, - подумала я рассеянно, - должен знать, что спрашивать о таком неприлично. Просто невежливо". К тому же начало встречи очень смахивало на допрос.

- Что… что вы имеете в виду?

- Я хочу знать, не из тех ли вы дворян, у которых гораздо больше благородных предков, чем звонких монет в кармане.

Я была поражена. И, честно говоря, не знала, как отвечать.

- Не думайте, что я питаю неприязнь к таким аристократам, - произнес он. - Я сам из таких. Ну так что же, мадам, вы богаты?

Перечислять то, что мы имеем, было бы глупо. Я улыбнулась и ответила так же дерзко, как дерзок был его допрос:

- Если то, как я одета, ничего не сказало вам, сударь, сделайте два шага к окну и поглядите вниз - там стоит моя карета. Она, я полагаю, разрешит ваши сомнения.

Талейран какой-то миг молча смотрел на меня. Потом улыбка тронула его губы.

- Мне думается, мадам, я знаю, почему вы приехали. Едва прочитав ваше письмо, я навел справки.

- Я хочу хлопотать за мужа.

- Да. Я понял. Счастливчик он, этот ваш муж.

Быстро взглянув на меня, он спросил:

- Могу я узнать, чем обусловлен ваш выбор?

- Выбор чего?

- Выбор меня, мадам. Как посредника в этом деле. Вы же знаете, что я отвечаю лишь за внешние сношения Республики.

- Ну, я думаю, это не так, господин министр. Мне кажется, сфера вашего влияния куда обширнее.

Поразмыслив, я честно добавила:

- Конечно же, я пришла к вам потому, что между нами есть хоть что-то общее. Когда-то мы были представителями одного и того же сословия.

- Были? - Его брови поползли вверх. - Уж не хотите ли вы сказать, что я потерял право быть дворянином?

Я поняла, что сказала лишнее. То есть я сказала правду, но говорить ее не стоило… Что было делать? Как выпутаться? Солгать? Я не произносила ни слова. И как меня угораздило задеть Талейрана?

- Ну, так что же вы молчите? Сударыня! Вы полагаете, что я предал своих друзей?

"Поль Алэн был прав, - подумала я с горечью. - Любое обращение к этим революционерам сопряжено с унижением". На миг мне стало очень больно: я полагала, что уже потеряла всякую надежду найти помощь, во всяком случае в этом доме. Но солгать я тоже не могла. Мои губы резко и внятно произнесли:

- Да, сударь.

Я была уверена, что он выставит меня за дверь. Я просто в глаза назвала его предателем. Талейран невозмутимо смотрел на меня.

- Видите ли, сударыня… Друзья… э-э, друзья ведь только для того и существуют, чтобы предавать их. Или чтобы они предавали вас. Не так ли?

Его тон - сдержанный, даже холодный - навел меня на мысль, что сейчас он мне откажет. Я поднялась с места. Талейран поднял на меня глаза и, будто не заметив того, что я стою, произнес:

- Вы взялись за очень трудное дело, мадам. Нельзя сказать, что в Париже любят вашего мужа. Он мятежник. Да и ваше имя каждому напоминает о том, сколько услуг вы оказали королеве. Так что будьте благоразумны, не говорите никому, кроме меня, о том, как вас звали в девичестве. Пусть вас знают только в вашем новом качестве.

Воцарилось молчание. Я поняла уже, что разговор не закончен и что Талейран не намерен прощаться со мной. В этот миг в кабинет тихо вошел лакей. На стол перед нами был водружен поднос с дымящимся кофе, сыром и сладким печеньем.

- Что вы стоите, герцогиня? Садитесь, прошу вас.

Лакей удалился. Я снова села. Талейран, будто решив поухаживать за мной, сам принялся разливать кофе.

- Вам сливки? Лимон? Сколько сахару?

- Одну ложечку, спасибо, - пробормотала я.

Занимаясь всем этим, Талейран уже не смотрел на меня так пристально, как прежде, и я решила воспользоваться этой минутой. У Талейрана на столе лежала раскрытая толстая книга, я сунула под нее изящный вышитый кошелек с двадцатью тысячами ливров и быстро отдернула руку. Ну вот, наконец все сделано… Румянец залил мне щеки, я поглядела на Талейрана и перевела дыхание, убедившись, что он ничего не заметил. Слава Богу, самое трудное позади.

- Тогда, когда я спросил вас, богаты ли вы, мною руководило не любопытство. И даже не жадность, как вы, вероятно, подумали.

Он посмотрел на меня чуть насмешливо, но насмешка эта не была злой. Скорее, ласковой, и это меня приободрило. Я начинала испытывать симпатию к этому человеку. Даже его циничные выпады не производили на меня неприятного впечатления.

- Едва вы вошли, я прочитал у вас на лице твердое желание довести дело до конца. А чтобы сделать это, вам придется потратить немало средств. Вот почему вы должны быть богаты. Увы, деньги правят миром. А уж Францией и подавно.

- Вы… вы думаете, - спросила я с надеждой, - что деньги это все? Больше от меня ничего не потребуется?

Он на пальцах пересчитал:

- Вам потребуются: деньги, терпение и очарование.

- Вот как? - Я заулыбалась. - Очарование тоже?

- В большей степени, чем вы думаете.

- Надеюсь, до известных пределов?

- Не могу вам сказать. Вы это увидите сами. Впрочем, это зависит еще и от того, до какой степени вы намерены жертвовать собой. Ради мужа.

- Я… я очень многим готова пожертвовать, - проговорила я. - Скажите, господин Талейран, чего я могу добиться?

- Я вам обо всем расскажу. Я согласен быть посредником. И даже советчиком. Причем, - он поставил чашечку на стол, - я могу вам сказать очень искренне, что вы можете мне доверять.

Складка между его бровями разгладилась. И если у меня еще оставались сомнения на его счет, то сейчас они исчезли. Он действительно не обманывал меня. Он был готов помочь.

- Ах, господин Талейран, я с таким трудом верю в удачу! У меня были надежды на вас, это правда… но я даже предположить не могла…

- Что человек, предавший короля и аристократию, способен помочь? Ах, мадам, не всегда следует верить слухам.

- Порой слухи характеризуют вас с лестной стороны, господин де Талейран.

Он улыбнулся.

- Возможно… Однако даже эти слухи не скажут, что я сентиментален. А тем не менее это так. Меня мучает ностальгия, сударыня. Тоска по старым временам. По королю. Вам, пожалуй, это чувство знакомо…

- Да. Старые времена были вовсе не плохи для нас. Да и Людовик XVI желал Франции только добра.

Талейран несколько раздраженно произнес:

- Людовик XVI всю жизнь хотел только добра и всю жизнь делал только зло. Именно он вдребезги разбил аристократию. И мы с вами сейчас, мадам, - всего лишь жалкие осколки. Мы можем стать мятежниками, как ваш муж… или приспособиться к новой власти, как, например, я, но мы чужие в новом времени. Оно не для нас. И тоска, - сказал он с усмешкой, - тоска - это отныне вечное наше проклятие.

Жалкие осколки… Так ли это? Его слова задели меня. Нет, он не прав. Он сравнивает себя с нами, а этого делать нельзя. Нас притесняют, но мы ничему не изменили. У нас нет в душе того разлада с совестью, как у него. Нам нечего стыдиться. Мы живем, может быть, во вражде с властью, но в согласии с самими собой.

Талейран резким движением подался ко мне.

- Ну, а теперь поговорим о том, что вам следует делать.

Его советы разъяснили мне мою задачу. Мою стратегию и тактику. Следует пожить в Париже, побывать на приемах. Он, Талейран, окажет мне в этом содействие. Не стоит брезговать новым буржуазным светом. Полезно завести важные знакомства. Дело продвигаться будет медленно, потребует терпения и затрат - из этого я поняла, что расчеты мои были правильны, что мне придется задержаться в Париже до самого лета. Люди, в руках которых судьба моего мужа, - это военный министр Шерер и, конечно же, сам Баррас.

- Им и придется платить, - повторил Талейран. - Я сведу вас с ними.

- Нет слов, как я вам благодарна, господин министр.

- Благодарить пока не за что. Еще ничего не сделано.

- Нет. Сделано. Я уже получила надежду. Теперь меня ничто не остановит.

Он улыбнулся.

- Любопытно было бы взглянуть на этого человека, вашего мужа… ради которого вы так стараетесь. Впрочем, о его подвигах я уже наслышан. Безумный он человек.

- Безумный?

- На мой взгляд, ни одна идея не стоит разлуки с вами. Если чудо свершится и он вернется к вам, первое, что вам надо сделать, - это дать ему хорошенько понять, что вами следует дорожить.

Когда я, распрощавшись с министром, уже спускалась по парадной лестнице и лакей сопровождал меня, холодный голос окликнул меня:

- Мадам дю Шатлэ!

Я остановилась. Талейран, прихрамывая, - я только сейчас заметила, что он хромой, - спустился на несколько ступенек.

- Вы забыли, мадам.

С этими словами он протянул мне мой вышитый кошелек.

Кровь прихлынула к моему лицу. Дрожащими пальцами я взяла то, что теперь превратилось в источник моего стыда и смущения. Я едва смогла пробормотать:

- Да-да, я так забывчива…

- Неприятный недостаток, мадам. Он может привести к большим убыткам. Не все возвращают то… э-э, то, что забыто.

Голос его прозвучал лениво и чуть небрежно. Мы еще раз раскланялись, и я пошла к выходу, вне себя от смущения.

…Даже вернувшись домой, я еще долго не могла опомниться. Конечно, я неопытна в такого рода делах, но уж мою глупость никак объяснить нельзя. Как я могла вообразить, что Талейран так прост? Взяла и сунула ему двадцать тысяч! Может быть, Талейран и взяточник, но взяточник изысканный… не какой-нибудь продажный чиновник из министерства. Я должна была поступить тоньше, деликатнее. В том, что отблагодарить его необходимо, я не сомневалась. Вот только надо учиться находить к людям верный подход.

Поразмыслив, я достала свою шкатулку с драгоценностями и долго перебирала их. Из Белых Лип я привезла богатейшую коллекцию великолепных изумрудов - пожалуй, в Европе было не много таких. Я выбрала среди них самый лучший - десятикаратный травянисто-зеленый камень изумительной чистоты. Потом села к бюро и набросала несколько строк:

"Господин де Талейран, я наслышана о вашей коллекции драгоценных камней. Если этот скромный изумруд хоть в малой степени обогатит ее и сделает вам приятное, я буду искренне рада. Не лишайте меня этой радости. Это лишь малая благодарность за то, чем я вам обязана".

Я позвонила. На зов явилась горничная.

- Эжени, немедленно разыщите ювелира. Мне нужен изящный футляр для камня.

Все это, включая и футляр, было отправлено в дом министра следующим утром. Я ждала, ждала… Кто мог бы предугадать реакцию Талейрана?

Изумруд стоимостью по меньшей мере сто тысяч франков не вернулся.

4

Отныне я жила, ожидая указаний Талейрана, и, помня о его совете заводить знакомства, решила каждый день куда-нибудь выезжать: то в театр, заказывая заранее одну из лучших лож, то в Булонский лес для прогулок верхом, то в Сен-Клу. Всюду меня сопровождала Аврора. Правда, особенных знакомств я не завела - если не считать нескольких не слишком важных персон, которые пытались за мной ухаживать и от которых я быстро избавлялась, - но, по крайней мере, я была на виду и могла краем уха слушать сплетни. С визитами я пока не ездила, хотя и успела узнать, что в Париже живут несколько знакомых мне аристократок, которые каким-то образом связали свою жизнь с буржуа. Так, на мой взгляд, совсем бесцельно шли дни, но я вспомнила второй совет Талейрана: терпение - и успокоила себя этим.

Понемногу обретал свой прежний блестящий вид отель дю Шатлэ. Семья Джакомо, поселившаяся здесь, не нуждалась во всей его огромной площади и занимала лишь несколько комнат на первом этаже и кухню. Остальные апартаменты были закрыты, мебель была затянута в чехлы - словом, все оставалось точно таким же, каким было после последнего визита сюда старых герцога и герцогини, родителей Александра. Джакомо нанял лишь одну служанку в помощь Стефании, но этого было явно недостаточно для полнокровной жизни дома. Едва приехав, я стала набирать штат прислуги. Когда армия лакеев и служанок была собрана, они принялись приводить в порядок все комнаты дворца.

К Рождеству он сиял, как новенькая игрушка, и в нем было бы не стыдно принять самое блестящее общество.

Семья моего брата жила в согласии, как и прежде. Джакомо, которого все теперь называли не иначе как "господин Риджи", даже внешне стал выглядеть лучше. Он ходил теперь в сюртуке и галстуке, у него была изящная трость, редингот и строгая высокая шляпа - всем своим видом он напоминал учителя. Прожитые в нищете годы стали причиной того, что волосы его поредели и побелели уже в сорок лет, но теперь, выбритый, прилично одетый и надушенный, он выглядел весьма импозантно. Даже в его походке появилось что-то уверенное, более смелое, раскрепощенное. Всем своим видом он внушал почтение.

Я знала, его тревожит нынче только одно: то, что Флери исчезла, как в воду канула. Полиция либо не хотела, либо не могла ее отыскать. Опасаясь за младшую дочь, пятнадцатилетнюю Жоржетту, он теперь почти не выпускал ее из дому, особенно боясь посылать ее в лавки. Флери увезли именно из цветочного магазина. Так что за покупками ходила или служанка, или Стефания.

Жоржетта если и была огорчена этим, то виду не показывала. Она вообще казалась не по возрасту угрюмой и нелюдимой девушкой. Привлекательностью сестры она не обладала. Невысокая, плотно сбитая, с чуть нахмуренными бровями и волосами, беспощадно стянутыми назад, она почти все время молчала, а если и говорила, то односложно. Книги ее не занимали. Она возилась на кухне с матерью и ничего другого не требовала.

Я пыталась немного преобразить ее, заказала ей несколько красивых платьев, но она так дичилась и не проявляла никакого интереса к этому, что я оставила свои попытки. В конце концов, не все созданы для того, чтобы пленять, блистать и очаровывать.

А Аврора… Вот кто расцветал с каждым днем и час от часу становился краше. Жизнь в столице действовала на нее так же ошеломляюще, как на меня когда-то Версаль. Она хотела бы везде побывать, всех увидеть, со всеми пококетничать. За ней многие пытались ухаживать; она такие попытки воспринимать еще не умела и краснела от каждого комплимента, но румянец на ее щеках и смущение в фиалковых огромных глазах были так привлекательны, что я даже побаивалась за нее. Лишь бы она не совершила глупость! Мне было слишком хорошо видно, что ей очень-очень нравятся знаки мужского внимания.

Я не хотела ее ограничивать и стеснять ее свободу, но взяла за правило всякий раз, когда она хотела поехать на прогулку, отвечать:

- Подожди, дорогая, я поеду с тобой.

Между нами была полная гармония. Она прислушивалась к любому моему совету, следовала всем замечаниям - особенно тем, что касались ее гардероба. С тех пор как у модисток ей были заказаны наряды, в комнате Авроры все стояло вверх дном: платья, чулки, шляпные коробки, ленты валялись повсюду. Она то и дело бегала ко мне с вопросами:

- Мама, голубая лента будет хорошо смотреться на шляпе, которую я надену завтра?

- Мама, пойдет ли мне чепчик, в каком мы видели мадам Рекамье?

- А перчатки? А кружева? А шаль? Она непременно должна быть из кашемира!

Однажды, когда мы собирались в Оперу, она вошла в мою туалетную комнату и спросила, можно ли ей для сегодняшнего выезда сделать высокую прическу, как у взрослых женщин.

- Право, мне кажется, не стоит, - сказала я. - Тебе ведь нет еще и шестнадцати. Тебе слишком рано, Аврора.

- Ну, мама, пожалуйста!

Назад Дальше