Я выпила еще и свернулась калачиком на диване. Голова болела меньше, сон одолевал меня, а алкоголь словно жаром разливался по телу. Мне стало удивительно тепло, и все думы отступили. Я задремала и, как обычно в такие минуты, ко мне пришли приятные грезы - воспоминания о Корфу, о летних вечерах под каштаном, об Александре.
Сильный стук в дверь разбудил меня. Сонная, я рывком села на диване. Свеча догорела уже до половины.
- Ритта! - Это был голос Стефании, громкий и резкий. - Ты здесь? Отвечай!
- Который час уже? - спросила я.
- Десять утра. К тебе пришли.
- Я никого не принимаю, так и передай. Я нездорова.
- Ритта, это какой-то чиновник из полиции.
Я тяжело вздохнула. Никого видеть мне не хотелось, но слово "полиция" так встряхнуло меня, что я полностью очнулась ото сна.
- Принеси мне воды и одеколона, - попросила я.
- Одеколона? Мужского одеколона?
- Да.
Пока она ходила, я отперла дверь, спрятала бутылку и потушила свечу. После сна я, вероятно, выглядела растрепанной, но приводить себя в порядок не хотела. Сойдет и так. Вот только опьянение еще осталось, но я живо с этим справлюсь.
Я умылась ледяной водой и энергично растерла лицо полотенцем. Это полностью отрезвило меня. Тогда я прополоскала рот одеколоном, чтобы окончательно прогнать запах алкоголя.
- Ну, вот, - сказала я. - Теперь можно звать сюда полицию.
Полицейский оказался молодым человеком лет тридцати, довольно аккуратным и обходительным.
- Я следователь, - представился он, - моя фамилия - Лерабль.
- Очень приятно, гражданин Лерабль. Могу сказать, что я ожидала вашего прихода.
Это была правда. С тех пор, как я прочла о желании Клавьера привлечь к делу полицию, у меня была уверенность, что подобной встречи не избежать. Правда, я не ожидала гражданина Лерабля так скоро. Ну, а если уж он стоял передо мной, я не хотела уклоняться от беседы.
- Садитесь, сударь, прошу вас, - сказала я как можно любезнее. - Я готова ответить на все ваши вопросы. Жаль только, что я дурно себя чувствую и, по-видимому, не смогу уделить вам много времени.
Он сел, предварительно откинув полы сюртука, деловито достал толстую записную книжку и попросил подать ему письменные принадлежности. Я позвонила горничной. Когда чернильный прибор и все прочие атрибуты были принесены, Лерабль вскинул голову и, ловко очинив перо, произнес:
- Я приехал по заявлению гражданина Клавьера.
- Да. Я поняла, сударь. Уж насчет этого у меня не было никаких сомнений, - сказала я любезно.
Слегка изменившись в лице, Лерабль сказал:
- Мне очень жаль, гражданка, но я вынужден просить вас не называть меня "сударь". Я на службе.
- Вы государственный человек, - уточнила я, вспоминая почему-то Франсуа де Колонна.
- Да. Именно так.
- Я буду называть вас так, как вам угодно, для меня это никакого значения не имеет.
Он обмакнул перо в чернильницу.
- Итак, - торжественно начал он. - Вы - гражданка Сюзанна дю Шатлэ?
- Да.
- Вам двадцать семь лет, вы француженка и живете на площади Неделимости в доме номер двадцать пять?
- Да.
- Ваш муж мятежник, объявленный вне закона?
- Да.
Эти мои три "да" прозвучали одинаково ровно и сухо, но начало беседы мне не нравилось. Уж слишком оно смахивало на допрос.
- Расскажите, что произошло третьего дня на улице Победы.
Я пожала плечами. Версия моя была уже давно готова, и изложить ее для меня не представляло труда.
- Гражданин Лерабль, я посетила Жозефину Бонапарт с коротким визитом. У нее были гости, но я не задержалась надолго. Когда я спустилась вниз, обнаружилось, что у меня пропал мой веер. Предполагая, что забыла его наверху, я решила вернуться и, когда поднималась, увидела беременную женщину, идущую мне навстречу. Она была, вероятно, почти на сносях, и на ее месте, гражданин Лерабль, я бы оставалась дома. Или, по крайней мере, не ходила бы без служанки.
- Итак, гражданка Клавьер была одна. Вы с ней встретились. И что вы ей сказали?
- Не понимаю, гражданин, почему вы думаете, будто я что-то говорила. Не в моих привычках говорить с незнакомками.
- Вы утверждаете, что видели гражданку Клавьер впервые?
- Возможно, не впервые. Весьма вероятно, что мы виделись на каких-то приемах или в театре. Но мы никогда не разговаривали, и между нами не было никаких отношений.
- Вы уверены?
- Абсолютно уверена, - сказала я чуть раздраженно, настороженная тем, что этот полицейский пытается выяснить подоплеку моих отношений с Флорой.
Ничего… Пусть он еще попробует доказать, что я лгу. Никаких доказательств просто не существует. Но сам интерес Лерабля меня беспокоил. Он свидетельствовал, что его интересует не мое видение случившегося, а нечто иное.
- Когда мы поравнялись, ей, вероятно, стало дурно. Она упала. Все прочее вы и сами знаете.
- Она падала на ваших глазах и вы не попытались помочь ей?
- Мне льстит ваше мнение обо мне, гражданин полицейский, но на самом деле я не обладаю той силой, которую вы во мне предполагаете. Удержать мадам Клавьер я не могла. Кроме того, не вменяйте мне в обязанность того, чего я делать вовсе не обязана.
Эти слова произвели ошеломляющее впечатление на Лерабля, так, будто на него вылился ледяной душ. Следователь сразу вытянулся, сел прямо, будто проглотил аршин, и я заметила, как нервно заходил его кадык под плотным воротником.
- М-да… - протянул он. - Может ли кто-нибудь засвидетельствовать, что все было так, как вы рассказываете?
Я ответила, чувствуя, как враждебные чувства к следователю во мне все нарастают:
- Вы можете спросить Аврору, мою воспитанницу… Она была со мной в то время.
Следователь сделал гримасу - довольно непонятную в целом, но мне почему-то показалось, что он обрадовался своей удаче. Я нахмурилась.
- Ваша воспитанница, - заявил он с торжеством, - или ваша приемная дочь, уж не знаю, кто она точно, - но, так или иначе, она не может быть свидетельницей.
- Почему?
- Потому что состоит в слишком близких с вами отношениях и вполне может сказать неправду.
Я сжала зубы. Если раньше у меня возникала лишь смутная догадка о том, что, возможно, Лерабль просто куплен Клавьером, взят, так сказать, на службу, то теперь все сомнения исчезли и догадка переросла в убеждение.
- Неправду? - переспросила я, сердито сверкнув глазами. - Что это значит?
- Неправда - это то, что противоположно истине, - пояснил Лерабль, слегка ухмыляясь.
Я вспыхнула.
- Вы… вы имеете наглость сидеть передо мной и говорить мне в глаза, что я лгу, а Аврора лишь подтвердит мою ложь?!
- У меня есть основания для этого, гражданка!
Он повысил голос и даже чуть привстал с места. Эта его реакция и заставила меня прикусить язык. Сперва я намеревалась возмутиться и немедленно выставить нахального следователя за дверь, но теперь мне пришло в голову, что дело, возможно, серьезнее, чем я думаю. "Надо разобраться, - решила я. - Надо, по крайней мере, выслушать этого болвана".
Вот только мигрень снова усилилась, и в ушах слегка шумело. Для меня лучшим выходом сейчас было бы лечь в постель, положить в ноги нагретый кирпич и укрыться одеялом, а не отвечать на вопросы.
- Какие основания? - спросила я ледяным тоном.
- Гражданин Клавьер заявил, что вы имели причины ненавидеть его жену и, значит, желать ей смерти.
- Гражданин Клавьер заявил! - повторила я прерывисто. - И это все?
- Он проходит свидетелем по этому делу. Он свидетельствует, что вы ненавидели Флору Клавьер.
- Как же он это объясняет? Почему я должна была ее ненавидеть? По какой причине? Мы даже знакомы не были!
- А гражданин Клавьер говорит, что вы ревновали его к жене. А насчет вашего знакомства с Флорой… то это вы лжете, а не он. Вы были знакомы с погибшей. Вы мстили ей.
- За что?! - вскричала я.
- За то, что Рене Клавьер предпочел ее вам. У вас была связь с ним и, когда он отверг вас…
Я взглянула на Лерабля так, что он умолк. На миг мне стало дурно. Клавьер осмелился рассказать, что у нас была связь… Да в языке просто нет слова, которым следует назвать его после столь низкого поступка.
- Вы оскорбляете меня, - сказала я угрожающе.
- Гражданка, Клавьер заявляет…
- Мне нет дела до того, что заявляет этот подлец. Да и вы помолчите хотя бы минуту, я тоже имею право высказаться… - С нескрываемым презрением я посмотрела в лицо Лераблю и резко произнесла: - Столь мерзкий человек, как Клавьер, может заявлять все, что только взбредет ему в голову, и, конечно же, всегда найдутся люди, подобные вам, чтобы записывать все мерзости гражданина Клавьера. Но это еще ничего не значит. Никакой связи с Клавьером я не имела и сочла бы унижением даже помыслить о чем-либо подобном. С Флорой я знакома не была и даже не думала никогда о ней. Женщина, связавшая свою жизнь с таким подлым человеком, не заслуживала моего внимания.
Я произнесла все это очень громко и ясно, чеканя каждое слово, поклявшись в душе, что больше никогда не буду говорить на эту тему. На какое-то время между нами повисло молчание; я даже почувствовала, как быстро бьется у меня сердце. Потом Лерабль, подняв голову и глядя на меня не менее враждебно, чем я на него, сказал:
- Назовите какого-нибудь человека, который мог бы подтвердить ваши слова.
- Какие именно слова?
- О том, что произошло на лестнице.
- Гм, я говорила уже об Авроре. Если она вам не угодна, могу отослать вас к гражданке Брюман, моей подруге.
- Она утверждает, что ничего не видела.
Я усмехнулась.
- Вы ошибаетесь… Я говорила с ней.
- Это вы ошибаетесь, - с кривой усмешкой произнес Лерабль. - Я был у нее вчера вечером, и она дала показания. Она ничего не видела… и не может сказать ни слова в вашу защиту.
Тяжелый комок подступил мне к горлу. Я подумала, что, возможно, из-за мигрени воспринимаю все не так, как следует, и слышу всякие нелепые вещи. Дрожащей рукой я провела по лбу, пытаясь прийти в себя. Нет, вероятно, я все правильно поняла, и Лерабль сказал то, что сказал. Он был у Валентины. Произошло недоразумение. Непонятное, досадное недоразумение.
- Она не могла так сказать, - произнесла я почти уверенно. - Здесь, конечно же, какая-то ошибка.
- Здесь нет ошибки, уверяю вас, - убийственным тоном сказал Лерабль.
Он неторопливо вынул из кармана сюртука лист, сложенный вчетверо, и разложил его передо мной.
- Читайте, гражданка.
Я прочла - всего несколько слов, ибо читать остальное и нужды не было.
"Я, Валентина Брюман, жена Жака Брюмана, свидетельствую, что не видела ничего, касающегося обстоятельств падения гражданки Клавьер с лестницы, и застала ее уже лежащей у ступенек. Каждое мое слово - правда, и я готова подтвердить это под присягой, в чем и расписываюсь".
Я не знала, чьей рукой это написано, но понимала, что совершать подлог для Лерабля - это ненужная глупость. Подлог рано или поздно выяснился бы, и Валентина неизбежно взяла бы свои слова назад. Стало быть, пользы Клавьеру не было бы. Польза могла быть лишь в том случае, если Валентина действительно сказала то, что было здесь написано.
- Она не могла, - пробормотала я растерянно.
- Но она говорит именно это и ничто другое.
- Но как же… Посудите сами, как она могла не видеть? Она же стояла внизу, в вестибюле!
- Она стояла спиной к лестнице, ибо наблюдала за тем, как кучер подает к крыльцу карету. Это истинные слова гражданки Брюман. А вот вы… Что скажете на это вы?
Я в бешенстве произнесла:
- Не знаю, чем вы шантажировали Валентину и чем на нее повлияли, но то, что она ничего не видела, означает лишь полную ее неосведомленность и ничто другое. И конечно, не дает вам права смотреть на меня так обвиняюще.
О, я уже все поняла… Пока я три дня страдала от головной боли и предавалась раздумьям, Клавьер вовсе не проливал слезы и не грустил. Он развил лихорадочную деятельность: купил Лерабля и, без сомнения, еще дюжину полицейских, обвинил меня в своих показаниях, нашел какой-то дьявольский способ лишить меня свидетельницы. Он действовал. И вот результат - я по уши в сетях какой-то интриги. Впрочем, по виду Лерабля можно понять, что игра не закончена…
- Валентина ничего не знает, - повторила я решительно. - Стало быть, вы, как юрист, понимаете, что свидетелей происшествия нет. Вы не можете полностью верить ни Клавьеру, ни мне. Значит, дело зашло в тупик и…
- Не совсем.
Я молчала, предчувствуя какую-то каверзу.
- Есть еще один свидетель, гражданка. Это лакей, который был в то время в вестибюле.
У меня потемнело в глазах. Я сразу догадалась, что все это означает. Клавьер купил лакея. Лакей что угодно скажет за деньги. Я должна была это предвидеть.
- Он поливал цветы в это время и видел…
- Что?
- …видел, как вы умышленно, изо всей силы толкнули Флору Клавьер и сбросили ее с лестницы.
Я с криком возмущения вскочила на ноги.
- И вы… вы верите какому-то лакею?
Это был глупый, нелепый вопрос, я это и сама сразу осознала. Это был возглас отчаяния. Я же отлично понимала, что Лерабль - активный участник интриги, организованной Клавьером, и что спрашивать его, верит он или не верит, - совершенно не имеет смысла…
Ответ был пустой и бессмысленный, как я и рассчитывала:
- Гражданка, у нас в Республике все люди равны - и лакеи, и герцогини. Лакеи, может быть, даже больше достойны доверия.
Рука у меня сжалась в кулак. Ах, какое глупое положение - быть оболганной, обвиненной в том, чего не было и о чем даже не помышлялось!
Лерабль - уже спокойно, без злости и враждебности - проговорил:
- Вот теперь, пожалуй, дело становится ясным, гражданка. Налицо преступление - жестокое и продуманное.
- Чего вы хотите? - не выдержала я. - Уж не думаете ли вы и меня убедить во всех ваших измышлениях?
- То, что вы называете измышлениями, на языке правосудия называется правдой, - напыщенно ответил следователь.
- О, мне знакомо ваше правосудие! - вскричала я в ярости. - Ваше синее правосудие достойно уважения не больше, чем вы и ваша продажная шкура!
Он побагровел.
- Вы - убийца, гражданка. Да будет вам известно, я имею в кармане ордер на ваш арест… и я не потерплю, чтобы преступницы, подобные вам, бросали мне в лицо оскорбления!
Мне всегда была присуща какая-то дикая, звериная смелость. Я предчувствовала, что он заговорит об аресте. Так оно и случилось. И я еще раньше успела подумать о том, что ехать в тюрьму - это все равно что подписать себе приговор. В тюрьме я окажусь в руках чиновников, купленных Клавьером. Я не смогу защититься. Для защиты мне нужна свобода.
- Вы пришли арестовать меня? - спросила я сухо.
- Да. И, чтоб вы знали, меня сопровождают жандармы.
"Хорошо, что он сказал мне об этом", - подумала я.
- Могу ли я выпить порошок? - спросила я вслух.
- Вы больны?
- Да. Больна. Я уже говорила вам.
Голос у меня был колючий, сухой, прерывистый.
- Можете пить, - бросил Лерабль небрежно, снова усаживаясь и снова предварительно откинув полы сюртука.
Твердым шагом я отошла от следователя и распахнула дверцу резного шкафчика. Пальцы мои мгновенно оплели горлышко тяжелой бутылки, из которой я совсем недавно пила коньяк. Помедлив немного, я через плечо быстро поглядела на Лерабля. Он сидел неподвижно и, казалось, что-то писал. Я усмехнулась. Канцелярист, идиот, продажный полицейский… Прежде чем браться за такие дела, научился бы получше разбираться в людях. Он полагал, очевидно, что имеет дело с пугливой дамой, страдающей мигренью, и исходил из соображения, что все аристократки - изнеженные, слабые, кроткие созданья. Но он не знал, что я прошла через революцию. Я умела защищаться и не от таких болванов, как он.
Ступая неслышно, как кошка, я стремительно приблизилась к нему, сжимая в руке бутылку, и нанесла сильнейший удар прямо по его склоненной макушке.
Бутылка разбилась, осколки посыпались на стол. На миг я замерла: до того громким показался мне их звон. Вдруг прибегут жандармы?
Тишина успокоила меня. Жандармы прибегать не спешили. Лерабль лежал, раскинув руки и уткнувшись лицом в свои бумаги. Я рассчитывала свой удар так, чтобы на достаточно долгое время отправить Лерабля в обморок. Меня слегка испугала кровь - ее было больше, чем я предполагала, она все текла и заливала бумаги. Я присела, осторожно ощупала кисть следователя: пульс, к счастью, чувствовался. Тогда, облегченно вздохнув, я поднатужилась и сильно толкнула его. Он упал на пол лицом вниз.
Ножницами я быстро разрезала свой муслиновый пеньюар: полоски были прозрачные, но очень прочные. С ловкостью, которой я раньше в себе не подозревала, я связала Лераблю руки и ноги. А вдруг он очнется раньше, чем я рассчитываю, выйдет и позовет своих подручных? Ползая вокруг распростертого тела, я заметила, что Лерабль, когда я сталкивала его на пол, видимо, разбил себе нос. Лицо у него было в крови. Он явно мог задохнуться. Тогда, желая избежать подобного исхода, я собрала все силы, схватила его за воротник и стала тянуть к столу. После нескольких минут больших усилий мне удалось усадить своего неприятеля, прислонив его спиной к твердой опоре и наклонив вперед его голову. Немного подумав, я завязала ему и рот. Потом с трудом поднялась с пола. Ноги у меня дрожали, дыхание было прерывистым.
- У меня есть полчаса, - пробормотала я. - Или, может быть, минут сорок.
Ни за что я не согласилась бы оказаться вновь арестованной и посаженной в парижскую тюрьму. Злая усмешка появлялась на моих губах при одной лишь мысли об этом. Время тюрем для меня закончилось. Я должна либо уладить возникшую ситуацию здесь, в Париже, либо бежать в Бретань. Это в том случае, если уладить ничего не удастся.
Самые разные чувства переполняли меня. Едва мысли мои касались Клавьера, у меня перехватывало дыхание от ярости. Как может жить на свете такой человек? У него много врагов, так почему же ни один из них не набрался смелости и не убил его?
Потом я вспомнила об Александре, и невероятное отчаяние охватило меня. Слезы были готовы брызнуть из глаз. Пожалуй, я ничем не смогла ему помочь. Мне не удалось… Я сама оказалась почти арестованной… Потом меня захлестнул страх - боязнь того, что я, быть может, не успею скрыться. Почему я стою и ничего не делаю? Мне надо бежать, искать выход, действовать!
Я бросилась вон из комнаты, не помня себя от испуга. К счастью, инстинкт самосохранения не позволил мне выбежать в вестибюль или воспользоваться парадной лестницей, где меня непременно увидели бы жандармы. Я была уже почти у себя в комнате, когда меня окликнула Стефания.
- Что это с тобой? В каком ты виде?
Я была лишь в нижней рубашке, с оторванной полой пеньюара.
- Что сказал тебе полицейский?
Схватив ее за руку, я быстрым прерывистым шепотом произнесла:
- Послушай меня, Стефания. Там, в гостиной, лежит человек. Через час вы войдете туда - так, будто бы случайно. Вы войдете и освободите его.
- Освободите?
- Да. Он связан. Я связала его.
- Но зачем? - Лицо Стефании стало белее мела.
- Я должна была так поступить… Ах, не спрашивай лишнего, а лучше слушай!
- Я слушаю.