* * *
Проходили недели за неделей, а Тракенэрская кобылка все еще не взяла сахара с красного камня. Все было по-старому. Тэкс и Феликс проводили время со своими приятельницами, Эндрис - с Гвинни. Он ездил с ней верхом, брал ее в фехтовальный зал, научил фехтовать саблей и рапирой. Временами он освобождался от нее и сопровождал тех двоих. Делал это за ее спиной, когда она ложилась спать, а иногда устраивал так, чтобы она это заметила. Рассчитывал на ее ревность…
"Теперь, - думал он, - она закатит мне жестокую сцену. За сценой последует примирение, а там уж будет удобный случай…"
Но Гвийни подмечала не только его вылазку, но и его намерение, связанное с ней. Она подавляла всякую ревность. Не было ни сцены, ни примирения, ни удобного случая… Ни малейшего упрека не делала она своему жениху, а пробирала только Тэкса. Он должен был давать ей точный отчет, передавать каждое слово, сказанное Эндрисом, сообщать о каждом сделанном им движении. Такой допрос длился часами, и до сих пор так сильно было ее влияние на молодого американца, что он докладывал ей правдиво обо всем происходившем. А после этого заходил к Эндрису и жаловался на свое горе.
- А ты сказал Гвинни, что я поцеловал Риголетту? - спрашивал Эндрис.
Тэкс глядел на него, вытаращив глаза.
- С какой стати я это буду говорить? Ты же ее не целовал.
Эндрис напал на него:
- Это безразлично, это совершенно все равно! Скажи в следующий раз, что я посадил ее к себе на колени и целовал, что я ее щекотал, обнимал и…
Но Тэкс Дэргем не соглашался.
- Мне это не нравится, - заявил он. - Гвинни страдает - она совсем с ума сошла из-за тебя. Она отлично знает, что ты это делаешь намеренно. Она сама мне сказала. И тем не менее она страдает.
- Так пусть страдает! - воскликнул Эндрис резко. - Что тебе до этого? Пусть страдает, пока не…
Он умолк. В голове пронеслось: это слова кузена! Так на его месте крикнул бы Ян, резко и жестко, и в то же время почувствовал бы, как и он, Эндрис, нежнейшее сострадание.
- Послушай, Тэкс, - продолжал Эндрис. - Гвинни права. Я делаю это нарочно. Делаю, чтобы ее мучить. Я должен так поступать ради нее. Она должна… пройти мимо красного камня. Один раз, только единственный раз - тогда все будет хорошо!
- Что она должна сделать? - спросил Тэкс Дэргем, выпучив глаза.
Эндрис отвернулся.
- Ах, оставь!
Он опустил голову. Разве это не было снова "шпорами" и "плеткой". Ян поступал иначе, чтобы провести через дорожку тракенэрскую кобылку.
Тэкс пожал плечами и зажег свою трубку.
- Как хочешь, Эндрью. Я хотел бы только, чтобы вы оба со своими взвинченными чувствами оставили меня в покое.
Он громко вздохнул. "Как проста, - думал он, - любовь, как красива, удобна и понятна! Если, конечно, имеешь таких разумных приятельниц, как у нас с Феликсом. Говоришь, что было, пьешь, целуешься, смеешься, шутишь. Иногда немного и подразнить друг друга и посердишь, но после этого снова все так же хорошо. Но эти оба, Гвинни и Эндрис, отягощают себе жизнь из-за ничего и ничего не получают. Они любят друг друга, и потому один другого мучают… Как это глупо! То, что Гвинни немного спятила, это ему давно было ясно, но что и Эндрис… Похоже, и у него с головой не лучше. Что говорил он?.. Она должна пройти мимо красного камня? Что это значит? Просто они оба - сумасшедшие!"
Когда Дэргем выходил из комнаты Эндриса, открылась дверь на противоположной стороне коридора. Его позвала Гвинни.
- Ты был у него, Тэкс! Что он говорил?
Тэксу уже надоели эти перекрестные допросы.
- Прошу тебя, Гвинни, оставь меня в покое. Я все тебе рассказал, что знал, и…
Но она не отпускала его.
- Что он сказал теперь, вот что я хочу знать.
Тэкс отвернулся. Его роль ему совершенно не нравилась. Быть передатчиком от одного к другому! А в результате, несмотря на его благие намерения, дела пойдут еще хуже. Все же он повиновался, дал ей отчет.
- Он требует, чтобы я тебе в следующий раз рассказал про него еще больше всякой всячины, даже то, чего он вовсе и не делал. Я должен тебе налгать, что он целовал и обнимал Риголетту. Конечно, я отказался.
- Почему он этого хочет? - допрашивала она.
- Ради тебя, - отвечал Тэкс. - Он говорит такие же бессмысленные вещи, как и ты иной раз. Он должен тебя мучить, утверждает он, должен хотя бы один раз провести тебя мимо красного камня. Тогда все будет хорошо. Ты это понимаешь?
Большими и круглыми стали ее глаза, глаза куклы. Она подумала и медленно покачала головой.
- Красный камень… Нет, я не знаю, почему он это так называет. Но, кажется, я знаю, что он имеет в виду.
Тэкс удивленно посмотрел на нее.
- Если ты это знаешь, почему же ты не сделаешь того, что он хочет? Если это не что-либо особенное, а так, глупая мелочь, которую он забрал себе в голову, вообразив, что от нее зависит спасение его души? Господи Иисусе! Сотни раз я делал вещи, которые мне совершенно не нравились, только из любви к тебе, Гвинни. Чем больше ты упорствуешь, тем более одержимым будет он… Так доставь ему удовольствие!
Она медленно сказала:
- Так? Ты так думаешь?.. Тогда я могла бы… с таким же успехом… выйти замуж и за тебя…
- Что? - крикнул он. - За меня?
Она подтвердила. Ее голос прозвучал печально, почти безутешно:
- Да, за тебя. Или за Феликса. Или за кого-угодно другого - увы!
Тэкс выронил свою трубку. Он задыхался:
- За меня? Или за Феликса? Так ты, значит, не хочешь выходить за него? Ты его больше не любишь?
- О, Тэкс, - воскликнула она, - как ты можешь задавать такие вопросы! Я люблю его, его, больше всего на свете. О, как я его люблю! Иначе я бы уехала завтра же утром, не так ли? Я, видишь ли, люблю его… и все же… все же…
Она сделала движение, точно хотела броситься в его объятия. Но она только взяла его руки, как бы прося у него защиты. Ни одна слеза не вытекла из ее глаз, но ее рот судорожно подергивался. Болезненно, с мукой вырвалось из ее губ:
- Увы!
Тэкс Дэргем был бесконечно рад, когда наконец вышел из ее комнаты. Он бросил боязливый взгляд на дверь Эндриса - только бы теперь этот не поймал его! Быстро сбежал с лестницы, ворвался к своему другу Феликсу и бросился в кресло.
- Уф…фф! - простонал он. - Уф…фф! Закрой двери… Ни малейшего звука, если кто-нибудь постучит, слышишь! С меня довольно!
Прайндль сделал, как тот сказал.
- Что с тобой? - спросил он.
- Они сошли с ума, - зашептал Тэкс, - они оба совершенно сумасшедшие!
И он рассказал своему другу, что пережил в последние часы. Но он так все перепутал, что Феликс едва ли что-то понял из его рассказа.
- Зачем нам об этом думать? - спросил он сухо. - Это дело психологов.
- И психологи должны будут повеситься! - сплюнул Тэкс.
Феликс засмеялся.
- Я могу дать тебе только один совет: не суйся в эти дела.
- Я и не хочу! - воскликнул Тэкс. - Разве я им навязываюсь? Пойдем… Я счастлив, когда мы сидим у наших девочек.
"Ах, наши парижские девочки!" - подумал Феликс.
Он подумал это на изысканнейшем арго, выученном в "Курящей Собаке".
* * *
Они сбежали по задней лестнице, чтобы никого не встретить.
Эндрис кусал себе губы, шагая взад и вперед по комнате. "Я должен это сделать, - бормотал он, - должен это сделать!" Тэкс был прав. Чем больше упорствует Гвинни, тем одержимее становится он. Он уже не может отделаться от этой мысли. "Что за жалкая забота, - думал он, - соблазнить маленькую девочку, к тому же еще такую, которая любит тебя всеми фибрами своего тела!" Все же это была первая задача, представшая перед ним с тех пор, как он стал мужчиной.
Он выглядит, как Ахилл, сказал недавно Феликс Прайндль. Красив, молод и силен, как полубог. Разве он не чувствовал своей силы, когда махал в фехтовальном клубе палашом? Разве он не замечает, как женщины смотрят на него! "Ахилл" - разве Петронелла, дочь сокольничего в Войланде, не сказала то же самое, когда они стояли перед Рубенсовским ковром? Он был в то время еще маленькой девочкой, такой же, как Ахилл на картине. Но Одиссей бросил ему меч, и герой схватил его. Тогда спали женские одежды. Девочка превратилась в мужчину. К нему тоже приехал герой из Итаки - это был не Брискоу, не он. Тот больше походил на Диомеда, его спутника. А Одиссеем, полным хитростей и пронырства, принесшим ему меч, был Ян. За ним одним Эндрис последовал в новую жизнь, в борьбу мужей.
"Он выглядит, как полубог, - сказал молодой венец, - как Ахилл, сияющий герой". Герои должны совершать подвиги, как и тысячи лет тому назад. Это - несомненно. Его первая задача кажется столь смешной и ничтожной, и все же он должен ее решить, он не смеет от нее отказываться именно потому, что она - первая. Он должен выйти победителем из этого первого боя, должен себе самому доказать, что он - мужчина. Себе самому - и кузену. Хотя бы это стоило крови и ран - что до того!
В этот вечер Эндрис пошел в свою комнату рано, сразу после ужина. Он разделся, бросился на кровать, но не смог заснуть. Пришла открытка, с двумя словами, написанными рукой кузена:
"Алло, Приблудная Птичка, что поделываешь?" А внизу - картина замка Войланд на старой гравюре, как он выглядел еще в рыцарские времена. Значит, Ян - в Войланде… и думает о нем.
Если бы он, кузен Ян, был теперь на его месте, все давно было бы так, как должно быть. Раздался бы тихий стук, дверь бы открылась - и вошла маленькая Гвинни! Она выключила бы свет, прошла бы к нему, села на кровать.
- Чего ты хочешь, Гвинни? - спросил бы он.
- Ох! - сказала бы она. - На дворе гроза, я боюсь! - И разве не закралась бы она, лишь немного помедлив, к нему под одеяло?
- На дворе сияет луна, - засмеялся бы он, - и светят все звезды! Но если ты, дурочка, боишься, так сильно боишься…
Это было бы для нее подарком - она с благодарностью целовала бы ему руки.
Эндрис прислушался. Дверь оставалась закрытой. Никто не стучал. Он должен пойти к ней, сесть на ее кровать. Если бы он там сидел… или если бы Ян там сидел…
- Тра-ла-ла, - сказал бы он. Не в слове суть, когда говоришь с лошадью, со щенком или с молодой девушкой. Только в звуке и в тоне голоса. Слова могут быть разные и языки - различные, но милая песенка всегда одна и та же. Ее кузен пел девушке, которая писала ему письма в Войланд, секретарше в лондонском дворце адмиралтейства, за что она продала ему секретные бумаги, пел застенчивой сестре Розе-Марии, позволившей за одно это положить себя в постель к чужому. И… и… скольким еще?..
Эндрису не лежалось спокойно. Даже теперь было больно вспоминать о тех женщинах.
Ведь и ему кузен пел такие же радостные песни, вернее, - ей. Эндрис закрыл глаза, припоминая все нежные слова, которые когда-то говорил Ян. Тогда, на Капри, и затем в Риме, когда он ее посетил. Затем в Берлине и один раз, только один раз - в Нью-Йорке, когда она приехала из Европы. И наконец, в последний раз - в летнюю ночь в Мюнхене.
В ушах звучал одуряющий голос Яна, отзывался в сердце и в мозгу - как дорого все это было!
Эндрис вскочил в постели, зашатался, схватился за спину кресла. Овладел собой - это уже прошло: он уже мужчина.
Скорее, скорее, пока он еще насыщен этими страстными звуками. Он накинул кимоно, на голые ноги надел кожаные туфли, вышел и через коридор подошел к двери Гвинни.
Секунду помешкал и, не стучась, вошел. Темно и тихо.
Он зажег свет. На кушетке сидела Гвинни, еще в вечернем платье, и пристально смотрела на Эндриса.
- Что с тобой, Гвинни? - спросил он.
- О, ничего, - ответила она.
Взгляд ее был печален. Что-то смутило его - что именно? Он понял: на столе не стояло ничего, даже не было стакана ледяной воды. Ну конечно, тут должно быть шампанское. Как тогда, в Мюнхене.
Он вспомнил, как говорил тогда Ян: "Гляди-ка, холодная утка. Это - ловко. Но только один стакан? Или ты хотела одна выпить всю бутылку?"
Он поднес бы стакан к ее губам…
Его лоб пылал. Он был так переполнен воспоминаниями, что даже громко сказал:
- Пей же, пей.
- Что мне пить? - спросила Гвинни.
Он покачал головой, опомнился, подсел к ней, взял ее руки, стал гладить ее щеки. Его охватило странное чувство: мужчина, сидящий тут, рядом с милой куклой, этот мужчина был Ян. Нет, конечно, это он, Эндрис… и тем не менее это был кузен.
Он уговаривал ее, как собачку.
- Где тебе больно? Это ничего, это - пройдет! Пей, зверюшечка, пей!
Ее голова лежала на его груди, и она тихо всхлипывала. Быстрая судорога прошла по ее телу.
- Это моя вина, - шептала она. - это только моя вина.
- Что такое? - утешал он ее. - В чем вина? Не плачь, мое дитятко, все будет хорошо. - Он взял ее голову в обе руки и снял поцелуем две большие слезы с ее щек.
- Да, - согласилась она. - Только бы мне пройти перед Красным Камнем, хоть один раз пройти…
- Что? - спросил он.
Она тесно прижалась к нему.
- Тэкс мне это сказал - ты должен мне объяснить!
Тогда он рассказал ей о кабаньей охоте своего предка и о красном памятном камне в парке в Войланде. О тракенэрской кобыле с выжженным тавром на левой ноге, о пятилетней Мире, которая боялась, становилась на дыбы, обливалась потом, дрожа от ужаса. И о Яне, который трепал ее по шее, целовал ее мордочку, шептал ей на ухо и провел ее мимо злого камня.
Гвинни внимательно слушала.
- И потом уже она всегда проходила мимо? - спросила она. - Никогда больше не испытывала страха?
Они сидели молча, рука в руке. Спустя некоторое время Гвинни произнесла:
- Я знаю, что все это значит.
Он наклонился к ней, поцеловал ее ушко, тихо пошептал ей. Как звон далеких вечерних колоколов, как летний ветерок, горячий и душный, наполненный липовым ароматом, были слова, стекавшие с его губ. Он сам не знал, что говорил, - слова без окончаний, нежные, милые, путаные слова.
- Ты хочешь? - спрашивал он.
- Да, - шептала она, - да!
Она смотрела на него. Глаза ее блестели, как у лунатика.
- Еще три дня, - медленно произнесла она. - Тогда я буду готова.
Она подняла голову и подставила ему полуоткрытые губы.
Его сердце сильно билось, когда он возвращался в свою комнату. В нем все ликовало, пело, торжествовало. Итак, удалось, он…
Он? Или его кузен Ян - в нем? Все равно, потому что это все же был он - он был опьяненным победителем.
Эндрис взял открытку из Войланда, прочел ее еще раз. Взял другую, написал смеющийся ответ: "Что я делаю? - Тра-ла-ла! - Приблудная Птичка".
"Партита"
За эти три дня Гвинни утонула в любовных утехах. Теперь она постоянно нуждалась в его прикосновениях с ним. Она не отпускала его руку, прижималась к нему на кушетке, в автомобиле, на улице. В темной ложе Оперы она подносила его ладонь к своим губам. Даже за обедом Гвинни потихоньку протягивала пальцы через стол, чтобы легко поласкать его. Эндрис нежно отвечал на ее ласки, с радостью воспринимал это постоянное касание, которое ничем более не прерывалось, тихо и постепенно нарастало, чтобы закончиться полным соединением - через три дня. Точно они хотели срастись друг с другом…
Окружающий мир их больше не интересовал. Они забывали о нем и не видели, как все пристально смотрят на них - слегка насмешливо, слегка с состраданием, даже с завистью, а все же с доброй улыбкой, которую всегда вызывает поведение ребячески влюбленных.
- Замечаешь? - спрашивал Тэкс.
Феликс кивал головой.
- И слепой это почувствует, если не сможет увидеть. Теперь уже далеко пошло, и скоро мы поедем в Лондон.
- Устраивать свадьбу! - вздыхал Тэкс.
- Тогда конец нашему парижскому блаженству!
- Пусть будут счастливы, - сказал немец.
Его приятель добавил:
- Они достаточно долго мучили друг друга.
Они советовались, что подарить к свадьбе. Сошлись на том, что надо переговорить с Марией-Бертой и Риголеттой. Эти уж найдут что-нибудь подходящее и дешево купят.
Когда Эндрис в тот вечер подарил Гвинни прощальный поцелуй перед сном, она не хотела отпускать его. Они стояли в дверях, тесно прижавшись, оба - в пижамах. Лишь тонкая полоса шелка отделяла их друг от друга.
- До завтра, - сказал он.
И она прошептала:
- Я буду твоя. Завтра ночью - да!
Когда он стоял в коридоре, дверь еще раз открылась. Она подбежала к нему и сунула ему что-то в руку.
- Тебе! - шепнула она.
Они снова обнялись, прижали губы к губам.
Мимо прошла горничная, кашлянула.
Они этого не заметили.
- Завтра ночью! - шептала Гвинни. - Завтра ночью - да!