Я стою в толпе женщин и мужчин, держащих плакаты. МИСС СУДЗУКИ, КИМ ЛИ, ШКОЛА ГРИН ГЕЙБЛЗ, ТЭСУН ЛИ, МИВАКО ХОНДА И ХИРОМИ ТАКЕШИ, ОКСФОРДСКАЯ ШКОЛА АНГЛИЙСКОГО ЯЗЫКА. МИСС ВАНТ И МИСС ВАНГ… Внезапно я понимаю, что в нашем городе очень много молоденьких женщин, мечтающих выучить английский язык.
К третьему терминалу прибывает бригада азиаток. В других терминалах, без сомнения, можно обнаружить скандинавский полк и батальоны из стран Средиземноморья. Их тут тысячи, целая армия девушек, и свежие подкрепления вливаются в их ряды каждый день.
Впервые за долгое время я осознаю, что мне нет причин чувствовать себя одиноким.
Некоторые из этих молоденьких женщин - смеющихся, уверенных в себе, стремящихся поскорее начать новую жизнь - сразу находят нужные таблички или смело отправляются в город на машине. Другим требуется время, чтобы прийти в себя после перелета и сориентироваться. Они беспомощно бродят возле ограждения и высматривают свои фамилии на плакатах, которые представители учебных заведений поднимают повыше. Прибывших девушек охватывает волнение. И я искренне переживаю за них.
Я долго-долго наблюдаю за этими восхитительными пришелицами. Мне приятен такой удивительный кареглазый набег на мою страну. Уж больно хороши его участницы, свеженькие и чуть наивные, только что сошедшие с трапа самолета и теперь выискивающие свои имена на табличках будущих школ.
А где-то высоко надо мной, по всему зданию аэропорта, звучит давно набившая оскомину музыкальная запись. Это "Тихая ночь", плавно переходящая в призыв "Идите ко мне, все верующие".
Бабуля открывает входную дверь, и мне в нос тотчас ударяет резкий запах газа. Даже не поздоровавшись, я бросаюсь в кухню, откуда несется этот смертоносный аромат.
- Элфи, что с тобой?
Одна из конфорок на плите включена на полную мощность, но не горит. Запах газа настолько силен, что, кажется, можно протянуть руку и потрогать его. Я кашляю как ненормальный, перекрываю газ и распахиваю окно.
- Ба! - кричу я. Меня тошнит, из глаз катятся слезы, нос моментально закладывает. - Нужно быть более осторожной и внимательной.
- Сама не понимаю, как это произошло! - смущенно отвечает она. - Я хотела приготовить… уже сама забыла что. - Бабушка часто моргает водянистыми голубыми глазами. - Только ничего не рассказывай маме, Элфи. И папе тоже.
Я смотрю на нее. На лицо наложена косметика. Две тоненькие ниточки-брови дрожат, губная помада чуть смазалась, как на размытой фотографии. Я гляжу на ее взволнованное лицо и тут же крепко обнимаю бабушку за плечи. Внутри своего громадного кардигана она кажется мне особенно хрупкой и ранимой. Ну просто как дитя малое.
- Обещаю, что никому ничего не скажу. - Я понимаю, что она больше всего боится, как бы мои родители не сочли, что ей уже опасно жить одной. Бабуля страшится, что в один прекрасный день ее попросту могут отправить в дом престарелых. - Но только, пожалуйста, постарайся, чтобы ничего подобного больше не повторялось. Ладно, ба?
Она сияет, испытывая от моих слов неимоверное облегчение. Я наблюдаю, как она готовит нам чай, что-то бормоча себе под нос. Чайник закипает, и теперь бабуля тщательно закрывает газ и еще раз, на всякий случай, проверяет себя. Мне искренне жаль старушку, ведь я не раз напоминал ей о том, что ее добрая и мудрая голова постепенно слабеет, а в последнее время и вовсе стала отказывать. Мне даже страшно подумать, что когда-нибудь я приду к ней, почувствую запах газа и никто уже не откроет мне входную дверь.
Но вдруг я вспоминаю, зачем вообще сегодня пришел сюда. Боже мой! Похоже, старческая забывчивость настигла и меня самого.
- Где елка, ба?
- В маленькой комнате, милый. В коробке. На ней еще написано "Рождество".
Моя бабушка обожает Рождество и с удовольствием бы наряжала елку в середине лета, если бы у нее хватило на это сил. И хотя она всегда справляет Рождество с моей семьей (а в этом году - со мной и мамой, то есть с теми, кто остался от семьи), все же бабуле приятно иметь в квартире свою собственную елку. Она ссылается на то, что, дескать, это будет приятно Элфи, когда он зайдет в гости. Можно подумать, что мне только что исполнилось четыре годика!
Я помню, как справлял Рождество вместе с бабушкой, когда еще был маленьким. Она тогда жила в старом доме в Уэст-Энде, там, где вырос мой отец. Именно этот дом он описал в своей книге "Апельсины к Рождеству". На заднем дворе бегали цыплята, а в гостиной стояло пианино. Мне казалось, что в доме всегда находилось множество моих тетушек и дядюшек, а также двоюродных братьев и сестер. Дети занимались новыми игрушками, а взрослые веселились по-своему. Они выпивали. При этом у мужчин были большие стаканы под темное пиво, а у женщин - маленькие рюмочки под что-то красное и сладкое. Потом взрослые играли в карты или делали ставки на лошадей, если смотрели скачки по телевизору. Старый дом наполняли гости и музыка, сигаретный дым и веселый смех. А елка у нас всегда была огромная, под самый потолок, и мне казалось, что ее привезли из дремучего норвежского леса.
Теперь старого дома больше нет. Нет моего деда, да и отец ушел от нас. Бабушка живет одна в своей маленькой квартирке, и все то, что она наживала долгие годы, теперь легко уместилось в эту крохотную коробочку, состоящую из полупустых комнат. Дядюшек и тетушек разбросало по разным местам, да и Рождество они предпочитают встречать со своими детьми и внуками, а натуральную елку заменила искусственная серебристая. Она состоит из трех частей - макушки, ствола с ветками и подставки. Это дерево такое же фальшивое, как переодетые в Санта-Клауса люди.
В маленькой комнате я нахожу коробку с надписью "Рожд-во", в которой лежит составная елка и украшения к ней. Я свинчиваю елку, а моя бабушка наблюдает за мной с нескрываемым восхищением.
- Чудесно! - восклицает она. - Это серебро просто потрясающе выглядит. Правда же, Элфи?
- Конечно, ба.
Я тянусь вверх, чтобы насадить на макушку елки золотистого ангела, и в этот момент с моей спиной что-то происходит. Словно какие-то мышцы у основания позвоночника плотно-плотно сдвигаются, и я, не выпуская ангела из ладони, сгибаюсь пополам от приступа сильнейшей боли.
Я сажусь на диван и жду, когда боль утихнет. Бабуля отправляется на кухню, чтобы приготовить нам еще по чашке чая, а я, кажется, начинаю понимать, почему ей так нравится эта искусственная елка.
Рождественская ель в каком-то смысле напоминает человеческие отношения. Настоящая, конечно, безумно красивая, но с ней столько забот и хлопот!..
Вы можете найти разные причины и объяснить, почему предпочитаете искусственную елку. Но не станете же отрицать, что возни с ней гораздо меньше, чем с натуральной.
Получилось так, что теперь я сплю с Ванессой.
А начиналось все довольно невинно. Как-то раз замечаю ее возле школы Черчилля вместе с Витольдом. Они раздают прохожим наши новые рекламные листовки. Но горожан охватила предпраздничная суета. Сейчас буквально все спешат пройтись по магазинам и сделать нужные покупки к Рождеству. На моих учеников никто не обращает внимания, вот почему Ванесса сгибает листовки, изготавливает бумажные самолетики и запускает их в толпу. Витольд молча наблюдает за ее действиями и лишь смущенно улыбается.
- Присоединяйтесь к самым лучшим ученикам! - выкрикивает Ванесса, нацеливаясь самолетиком в бизнесмена средних лет и приглашая всех желающих учить у нас сразу несколько языков - испанский, итальянский и немецкий: - Estudia en Churchill’s! Studia alia Churchill’s! Studieren in Churchill’s!
- Что вы такое делаете, Ванесса? - интересуюсь я, потирая больную поясницу.
- Заманиваю новых клиентов! - смеется она и теперь приглашает потенциальных учеников учить польский и французский языки: - Nauka w Churchill’s! Etudiez a Churchill’s!
- Прекратите немедленно! - улыбаюсь я.
- Но иначе никому не интересно! - сообщает девушка. Она сердито топает ногой, надувает губы и демонстративно упирает руки в бедра. - Рождество ведь!
- Раздавайте листовки так, как это положено, - наказываю я и тут же добавляю: - Пожалуйста.
- А что мне за это будет? Может, вы заранее скажете, какой именно билет мне достанется на экзамене?
- Лучше я угощу вас чем-нибудь вкусным в баре. - Ванесса относится к людям, которые не могут жить без шуток. - Тем более что скоро Рождество. Ну, вы понимаете, что я имею в виду. Скажем, это будет бокал хорошего немецкого вина или что-то в этом роде.
- Все, что угодно, но только не немецкое вино!
- А мне нравится немецкое вино, - вступает в разговор Витольд.
Итак, чуть позже мы уже сидим с Ванессой в кабаке "Эймон де Валера", и я угощаю ее вином. Сегодня она сама на себя не похожа. Она не танцует, не флиртует и ни с кем не перекрикивается через весь зал. Ванесса сообщает, что не поедет на каникулы во Францию. Ей трудно решить, куда ехать, потому что ее родители разведены, но оставаться в Лондоне для нее еще хуже.
- Почему же?
Она бросает на меня мимолетный взгляд и объясняет:
- Потому что я все равно не смогу видеться со своим бойфрендом. Он проводит праздники с семьей.
Чуть позже я увижу его фотографии в квартире у Ванессы.
У нее хорошая квартира в богатом районе города. Она ничем не похожа на крошечную каморку Йуми или комнатку на чердаке в доме с хозяйкой, которую снимает Хироко. У Ванессы своя, хоть и небольшая, квартира в одном из престижных кварталов Северного Лондона. Стоит такое гнездышко более тысячи фунтов в месяц. Но, судя по многочисленным фотографиям Ванессы и ее бойфренда, где он собственнически обнимает ее за талию, можно легко предположить, что все расходы девушки оплачивает этот красавчик. Ему немногим за сорок, накачан, самоуверен. На безымянном пальце левой руки сверкает платиновое обручальное кольцо, а на губах - широкая наглая улыбка.
- Для него наступили трудные времена, - поясняет Ванесса, показывая мне фотографию, где они оба, счастливые, стоят у входа в какой-то сельский кабак. - Ему нужно обязательно находиться со своей семьей. - Она ставит снимок на место. - С детьми. И с ней. Но он с ней уже давно не спит. Правда не спит.
В эту ночь с Ванессой сплю я, и это ее немного приободряет. Не из-за того, что я обладаю головокружительной техникой секса, а потому, что ей кажется забавным, что она оказалась со мной в одной постели. Физически она ничем не напоминает ни Йуми, ни Хироко. Все у нее другое. И волосы, и грудь, и бедра, и кожа. И это новшество возбуждает меня (да и сам я очень "возбудительный"), и я уже готов наговорить ей кучу всяких глупостей. К счастью, ее полуулыбка останавливает меня от произнесения ненужных слов. Я понимаю, что эту ночь она не принимает всерьез, ведь ее сердцем уже владеет другой мужчина, потому совершенно не обижаюсь.
Чуть позже Ванесса начинает плакать в подушку, а я просто молча обнимаю ее. Я не задаю дурацких вопросов: "Что с тобой, дорогая? Что случилось?" Я знаю наверняка: что бы там ни было, оно никак не связано со мной.
Я лежу с открытыми глазами в темноте на чужой кровати и вспоминаю Йуми. Потом Хироко. Потом начинаю думать о Ванессе. Затем о том, как бродил по залам прибытия в Хитроу. И еще о том, как понял, что никогда не буду снова одинок.
Более того, я догадался, почему меня так притягивали девушки, прибывшие в Англию. Нет, вовсе не потому (как мог бы предположить психиатр), что мне нравятся случайные связи и я боюсь иметь постоянную партнершу.
А потому, что все они находятся далеко от родного дома. И даже если здесь они заведут себе множество новых друзей и подруг, если они почувствуют себя счастливыми в этом городе, все равно наступит время, когда им станет по-настоящему грустно. У этих юношей и девушек нет в Лондоне человека, который всегда был бы рад их компании. И им не нужно постоянно торопиться домой к кому-то близкому и желанному. В каком-то смысле они здесь остаются удивительно одинокими.
И, как это ни забавно, в этом они чем-то напоминают меня самого.
17
Я остаюсь верен своей жене.
Даже когда нахожусь в постелях других женщин, которые иногда разговаривают во сне на незнакомых языках, я все равно храню ей верность. Потому что никто другой меня не трогает. Никто даже близко не напоминает мне Роуз.
Я начинаю понимать, что для меня такое состояние является чем-то вроде благословения. Любить без любви - это нечто уже не столь страшное, как казалось раньше. Находиться где-то за пределами боли, там, где тебя никто не обидит и никто у тебя ничего не отнимет, - разве это плохое место для существования? Многое можно рассказать о не имеющих большого смысла и ничего не значащих отношениях. По большей части многие их просто недооценивают.
Во время таких свиданий никто никому не лжет. Эти своеобразные "сделки" проходят абсолютно честно, без обмана. И между прочим, съемные комнаты, где все происходит, вовсе не холодные пустые коробки, скорее наоборот. К тому же в наших отношениях нет тоски и занудства, никто из нас не находится в постоянном поиске выхода из создавшегося положения. Мы здесь, потому что мы сами того захотели. И нам не грозит смерть от тысячи ранений, которые человек получает, находясь в браке. Нет, нам опасаться нечего. Да и кто сказал, что в таких отношениях нет смысла?
Вы мне нравитесь, вы очень милый.
Неужели и в этих словах не улавливается некое разумное начало?
Или, может быть, это как раз и есть весь тот смысл, который мне требуется?
Все идет кувырком с того момента, когда Ванесса решает преподнести мне яблоко.
В дверь учительской кто-то стучится, и Хемиш идет открыть ее, чтобы впустить посетителя. Через пару секунд он поворачивается и вопросительно смотрит на меня. Его идеально выщипанные брови удивленно приподнимаются. На красивом лице появляется кривая усмешка. За его плечами я вижу улыбающуюся блондинку. Это Ванесса. В руке она держит блестящее красное яблоко.
Что ж, такой подарок весьма наглядно демонстрирует характер Ванессы.
Здесь проявились и ее искренняя страсть, и чуть насмешливый тон.
- Я хочу передать яблоко своему учителю.
- Как это мило!
Затем она нежно целует меня в губы, и со стороны это кажется лишь безобидной шуткой. Впрочем, для нее это так и есть.
На лестнице появляется Лайза Смит, и сцена, происходящая между нами, видна ей во всей красе. Ванесса отворачивается и смеется. Она не замечает директора. А может, ей просто все равно. Но Лайза успевает испепелить меня взглядом. Кажется, что сейчас она мечтает о том, чтобы мой труп завтра обнаружили где-нибудь за городом, на обочине сельской дороги. В следующий миг она скрывается в своем кабинете, расположенном напротив учительской.
Хемиш и Ленни внимательно смотрят на меня, словно ожидая объяснений. Потом Хемиш что-то бормочет в мой адрес, но я не могу разобрать, что именно. То ли он произнес: "По-моему, ты влипнешь!" (имея в виду Ванессу), то ли "Помой его, а то влипнешь!" (имея в виду яблоко).
Ленни быстро приходит в себя после увиденного и говорит то, что думает:
- Ванесса? Но у тебя, приятель, по-моему, нет постоянной визы на ее родину, если не ошибаюсь. К тому же, кажется, ты не собираешься туда мчаться сломя голову по свежепрорытому евротуннелю.
Прежде чем я успеваю придумать какую-нибудь достойную отговорку, в учительской звонит телефон: Лайза Смит сообщает Хемишу, что хочет видеть меня в своем кабинете. И немедленно.
- Боже мой! - охает Ленни. - Она отрежет тебе яйца и изготовит из них серьги в этническом стиле, наподобие тех, что носят представители людоедского племени. Держись, приятель.
Потом он приподнимает брови, на его губах появляется злорадная ухмылка, а в глазах пляшут чертики.
"Но я ведь не такой, как Ленни, - думаю я. - Совсем не такой".
- Ничего не понимаю, Ленни. Тебе каждый раз удается благополучно смыться с места преступления, а меня схватили при первом же промахе. Где справедливость? Почему попался я, а не ты?
- Почему? И ты еще спрашиваешь! Да потому, что я никогда не трахался со своими ученицами, приятель.
- Что?!
- Это только сплетни, дружище. И причем грязные сплетни, уверяю тебя. Отвратительные. Но я бы ни за что и никогда не согласился подвергнуть опасности своего обожаемого маленького труженика. Ты что, шутишь? А если еще учитывать местный климат… Нет, все это недостойно моего великолепного причиндала.
- Никогда? - все еще с недоверием переспрашиваю я.
- Ни разу. Ну, если быть честным до конца, у нас училась одна очаровательная девушка из Хорватии, которая позволила мне на прошлое Рождество запустить руку в ее чудесный лифчик. Но это было единственным проникновением на чужую территорию с моей стороны. И более ничего.
- Не могу поверить.
- Но это правда, дружище. К тому же зачем бы этим молоденьким курочкам понадобился такой старый толстый пердун, как я? Так что не морочь себе голову. А теперь сгинь, тебя уже ждут.
Значит, это действительно так. Я в самом деле не такой, как Ленни-гуляка, а, оказывается, гораздо хуже.
Я выхожу из учительской, и откуда-то из конца коридора до меня доносится звяканье ведра. Вот и она, Джеки. Занимается своей работой. Худенькая фигурка, светлые волосы, синий нейлоновый халат и неизменная книга "Сердце - одинокий охотник", торчащая из кармана. Она моет полы в простеньких туфельках без каблуков, но мне кажется, что они все равно созданы для танцев. Безобразные тапочки уборщицы не к лицу Джеки Дэй.
И я никак не могу понять, смотрит она на меня или ее взгляд просто направлен в мою сторону.
- Это просто какой-то сексуальный империализм! - с ходу заявляет мне Лайза Смит. - Вот что это значит. Вот что все это значит.
- Я не понимаю, о чем вы говорите, - парирую я. При этом мое лицо начинает пылать, а жуткая боль в спине никак не утихает.
- А мне кажется, что вы все прекрасно понимаете, - снова атакует директор школы. - Сначала Йуми. Потом Хироко. Теперь Ванесса. Я же сама видела, как она вам преподносила яблоко.
Я шокирован. Хорошо, меня застали с Ванессой на месте преступления. Но как она узнала насчет Йуми и Хироко?
- Надеюсь, вы не думаете, что наши ученики вовсе не разговаривают между собой? - произносит она, словно отвечая на мой молчаливый вопрос. Теперь мне все становится понятно. Конечно, это Ванесса и ее неумение держать за зубами свой прекрасный остренький язычок. - Только не делайте вид, будто вы не понимаете, о чем я говорю. Вы нанесли оскорбление нашей школе. Пожалуйста, не оскорбляйте вдобавок еще и мою способность мыслить логически.
- Хорошо, - соглашаюсь я. - Но, если честно, не понимаю, что же такого неправильного я натворил.
Лайза Смит ошеломлена моим ответом.
- Так вы считаете, что ничего такого неправильного не сделали?
- Именно так.