_____
Мы познакомились с ней на пароме "Звезда", старой бело-зеленой двухпалубной посудине, что во множестве курсируют между материковым Китаем и Гонконгом.
Нет, не совсем так. На пароме "Звезда" мы не познакомились, а просто впервые увидели друг друга. Мы не представлялись, не обменивались телефонами, не договаривались встретиться "как-нибудь еще". Я никогда не был мастером знакомиться на улице, и Роуз не стала исключением. Но в первый раз я увидел ее именно на пароме, когда она протискивалась через турникет с огромной картонной коробкой в руках, подпирая ее ногой и одновременно пытаясь опустить в автомат несколько монеток.
Она влилась в толпу ожидавших парома на пристани - одинокая европейка, со всех сторон окруженная аборигенами: ушлыми кантонскими бизнесменами, направлявшимися в свои офисы в здешнем Сити, стильными черноволосыми секретаршами в мини-юбках и с мобильниками, молодыми мамами и их очаровательными пухлолицыми детьми с потрясающими элвисовскими челками-помпадур. На причале скопились смачно отхаркивавшие и плевавшие за борт уличные торговцы в безрукавках, хрупкие золотозубые старушки с редкими седыми волосами, рабочие-филиппинцы и даже невесть откуда взявшийся турист, тихо и покорно жарившийся на солнце.
Волосы у нее были черные, как у китаянок, а кожа очень бледная, словно она только что прибыла из края вечных дождей. На ней был скромный деловой костюм-двойка, но огромная картонная коробка придавала ей такой вид, как будто она собиралась отправиться торговать на один из бесчисленных базарчиков к западу от Сити. Но я знал, что это не так.
С грохотом опустились сходни, и толпа хлынула на палубу. Я смотрел, как она отчаянно сражается со своей коробкой, и обратил внимание, что у нее круглое, сосредоточенное и очень молодое лицо, широко посаженные глаза и крошечный рот. Можно было даже сказать, что она красива, пока женщина не улыбнулась. Когда же она все-таки улыбнулась, извинившись перед каким-то бизнесменом, что задела его коробкой, - чары рухнули в мгновение ока. Ее крупнозубая улыбка бросала вызов канонам красоты в их обычном понимании. Но было в этой улыбке нечто столь притягательное, что незнакомка буквально резанула меня по сердцу и заворожила так, как не смогла бы околдовать прекраснейшая из кинозвезд. Она была более чем красива - просто восхитительна.
Я отыскал место и сел. Сиденья заполнялись с катастрофической быстротой. Она стояла рядом, смущенно улыбаясь, вцепившись в свою коробку, окруженная желтолицей, черноволосой толпой, а под ее ногами мерно вздымалась и покачивалась палуба.
От Колуна до Гонконга всего-то семь минут - это самая короткая морская переправа в мире, - но это километр морского слалома между рыбацкими джонками, баржами, лайнерами, буксирами и сампанами. И эти семь минут тянутся целую вечность, если тащить коробку с собственный рост.
Я поднялся:
- Извините, не хотите присесть?
Она изумленно уставилась на меня. В то время я был довольно худощавым. Не таким, конечно, стройным красавцем, как Брэд Питт, но и не Человеком-слоном. Я не думал, что она хлопнется в обморок от страстного желания или, наоборот, от тошнотворного отвращения. Но полагал, что она хоть как-то отреагирует. А она продолжала смотреть на меня немигающим взором.
Сперва я счел, что она англичанка или американка. Теперь, приглядевшись к ее черным волосам, широко посаженным глазам и выступающим скулам, решил, что незнакомка родом откуда-то из Средиземноморья.
- Вы говорите по-английски?
Она кивнула.
- Не хотите присесть?
- Спасибо, - сказала она. - Но тут ехать-то всего ничего.
- Зато коробка о-го-го!
- Приходилось таскать и побольше.
И вновь эта улыбка. Медленная и какая-то натянутая, вымученная. Наверное, она подумала: "Кто этот странный парень с Фрэнком Синатрой на футболке (Фрэнк в зените славы, в своей коронной шляпе) и мятых хлопчатых штанах? Кто этот человек-загадка? Явно не атлет, но все-таки ближе к Брэду Питту, чем к Человеку-слону. Кто же он?"
Ее коробка оказалась набита папками, большими коричневыми конвертами и документами с солидными красными печатями. Так, значит, она юрист. Я испытал мимолетную вспышку возмущения, досады и обиды одновременно. Она, наверное, разговаривала только с мужчинами в дорогих костюмах и с шестизначными суммами на карточках. А я являлся парнем в линялой футболке и с годовой зарплатой (если ее перевести в фунты стерлингов), едва дотягивавшей до пяти знаков.
- Вот уж не думала, что на пароме положено уступать места женщинам, - сказала она. - Времена не те.
- Вот уж не думал, что вообще положено уступать места женщинам, - ответил я. - Времена не те.
- Все равно спасибо.
- Не за что.
Я собрался снова сесть, как тут пожилой китаец в нейлоновой рубашке с толстой газетой в руках бесцеремонно оттолкнул меня и плюхнулся на мое место. Он шумно откашлялся и смачно сплюнул прямо мне под ноги. Я ошеломленно уставился на него, а он как ни в чем не бывало развернул свою газету и погрузился в букмекерские сводки.
- Так-то вот, - рассмеялась незнакомка. - В большой семье рта не разевай.
Я слушал, как она смеется своим грубовато-наивным смехом, но тут мы прибыли в Гонконг. Над нами нависли громады небоскребов. "Бэнк оф Чайна". "Гонконгский и Шанхайский банк". Отель "Мандарин". Исполины Сити сверкали и искрились серебром, золотом, тонированным стеклом, а чуть поодаль от этого ослепительного великолепия пышно зеленела гора Виктория, вершина которой терялась в облаке утреннего тумана.
Я вдруг смертельно перепугался, что никогда больше ее не увижу.
- Хотите кофе? - спросил я, покраснев до корней волос. Я безумно злился на себя. Я знаю, что женщины никогда не говорят "да", если их о чем-то попросишь и при этом зальешься пунцовым румянцем.
- Кофе?
- Ну да… Эспрессо. Капучино. Латте. Просто кофе…
- Вот как… - сказала она. - Место уступить - это неплохо. А кофе… Не знаю даже. Как-то все банально, шаблонно. И потом, мне всю эту кипу надо доставить.
Паром причалил к берегу. С грохотом опустились сходни. Толпа изготовилась к прыжку.
- Я не пытаюсь вас закадрить, - смущенно пробормотал я.
- Нет? - Лицо ее было серьезным, так что я не мог взять в толк, смеется она надо мной или нет. - Вот досада-то…
И тут незнакомка исчезла, подхваченная водоворотом толпы вместе со своей коробкой с документами. Людской поток вынес ее на причал и повлек с собой дальше, в Сити.
Я искал ее на пароме "Звезда" на следующий день, и через день, и через-через день, втайне надеясь увидеть, как она улыбнется кому-нибудь, кого невзначай заденет коробкой с документами. Или, если несказанно повезет, заденет меня. Но тщетно.
Не то чтобы я разучивал "нестандартный набор" уличного ловеласа.
Просто мне очень хотелось вновь увидеть ее улыбку.
Как-то в пятницу вечером я сидел в баре на крыше отеля "Мандарин". Там слишком шумно и многолюдно.
Вообще, на то жалованье, что мне платили в "Двойном успехе", по подобного рода заведениям не очень-то разгуляешься. Однако изредка я мог себе позволить взлететь на лифте на крышу знаменитого старого отеля и полюбоваться закатом за парой кружек ледяного "Цинтао" - лучшего китайского пива. Это было истинное наслаждение.
Вот и теперь я не спеша потягивал у стойки пиво, как вдруг какой-то урод с моей "исторической родины" начал всех доставать.
- Когда сюда придет НОАК, настанет всему каюк, - каламбурил он. - Так этим макакам и надо. Гонконг был рыбацким поселком до нас и им же станет после нас.
Этот голос показался мне более чем знакомым. Это был глас вековых аристократических привилегий, бесчисленных элитных частных школ и колледжей, глас, чопорно и высокомерно изрекавший чушь собачью с самоуверенностью пророка и считавший себя истиной в последней инстанции. Глас напомнил мне, что не все, от чего я сбежал, имело бульдожью татуировку на руке.
- Отдайте все здесь косоглазым и любуйтесь, как они станут резать курицу, несущую золотые яйца. Хотя не подлежит сомнению, что они сожрут все, что угодно.
Я повернулся и посмотрел в его сторону.
Он расположился у окна с какой-то девушкой, на которую пытался произвести впечатление и которая сидела ко мне спиной. На нее я поначалу не обратил внимания. Я видел только его - этакого бычка в дорогом костюме, светловолосого, вскормленного бифштексами с кровью, регби и англиканскими гимнами. Такой вот вкус чистопородной британской говядины, может, самую малость тронутой коровьим бешенством.
Бычок продолжал громогласно разглагольствовать, даже не думая взять на полтона ниже. Мы обменялись понимающими взглядами с барменом-китайцем, совсем еще мальчишкой, когда тот наливал мне вторую кружку. Он печально улыбнулся, еле заметно покачав головой, и отрешенная кротость его жеста стала для меня последней каплей.
"Нет, это уже чересчур", - подумал я, ставя кружку на стойку.
Этот бычок не только оскорблял жителей Гонконга, он еще и гадил мне в душу, когда я наслаждался закатом и морем огней. Взгляд бармена словно просил: брось, не связывайся.
Поздно.
- Простите великодушно?..
Бычок поднял на меня глаза. И девушка тоже.
Это была она. И она сияла. Действительно вся светилась: лучи заката, еще более феерические в сочетании с дымящими трубами на китайском берегу, бросали на ее лицо яркие, сочные, почти киношные отблески догоравшего дня. И зажигали ее лик волшебным светом.
Рядом с девушкой, с ее волосами цвета воронова крыла, бычок выглядел ярким блондином. Вместе они смотрелись очаровательно: парочка в самом начале служебного романа. Так, наверное, считал скудоумный бычок.
- Чего надо? - спросил он очень грубо.
- Посмотрите на себя, - ответил я, - да повнимательней. У вас корпоративная квартира и горничная-филиппинка, поэтому вы мните себя стражем империи? Дружище, кто вы сегодня? Бен Дизраэли, лорд Бэконсфилдский? Уильям Гладстон? Или Сесиль Родс?
- Пардон, вы ненормальный? - произнес он неуверенно, очевидно лихорадочно соображая, то ли расхохотаться, то ли врезать мне так, чтобы искры из глаз посыпались.
Вот он встал. Здоровый, гад! Боксом, видать, занимался. Или карате. Грудь волосатая. Наверное.
- Успокойся, Джош, - сказала она беря его за руку.
Его можно было бы посчитать представителем "псевдоаристократической молодежи". Правда, как ни парадоксально, далеко не первой молодости. Спесь, гонор, высокомерие. Повидал я таких типов на своем веку. Сплошные нос и нижняя челюсть. Казалось, породистое рыло и задранный подбородок сжимали его рот в тоненькую, надменную, подленькую ухмылочку. Ни дать ни взять - какой-то урод безгубый.
- Мы здесь в гостях, - продолжил я. Голос мой дрожал, сам не знаю отчего. - Британия больше не правит морями. Так что надо соблюдать приличия.
Его безгубый рот открылся, и он заговорил:
- Как насчет того, чтобы преподать вам урок изящных манер, настырный коротышка?
- Отчего бы и не рискнуть?
- Пожалуй, придется.
- Сделайте одолжение.
- Да заткнитесь вы оба! - вмешалась она. - Все мы рано или поздно уедем домой.
Уедем домой? Мне это и в голову не приходило.
Потом я посмотрел на Джоша. Вдоволь налюбовавшись друг другом, мы с ним почувствовали себя идиотами и поняли, что не собираемся друг друга избивать. Точнее, это он не намеревался делать из меня отбивную. В конце концов она усадила его на место, а потом улыбнулась мне своей наивной улыбкой.
- Вы правы, надо соблюдать приличия. - Она протянула руку. - Роуз.
Я пожал ее ладонь и тоже представился:
- Элфи Бадд.
Я даже обменялся рукопожатием с Джошем. Мы выпили; ни Джош, ни я не смотрели друг другу в глаза. Я рассказал им о работе на курсах английского "Двойной успех". Она поведала мне о своей юридической фирме. Джош все время поглядывал на часы, по-моему слишком демонстративно. Нарочито давая мне - и ей - понять, что все это наскучило ему до чертиков.
Роуз вновь улыбнулась мне. Эта улыбка, ряд зубов, эти розовые, как у младенца, десны, с такой легкостью овладевшие моим сердцем… И тут я все понял. Четко и ясно. Раз и навсегда Что где-то в этом мире действительно есть дом. Дом, куда я смогу вернуться.
Вот так все и начинается. Смотришь на кого-то, кого, кажется, ни разу и не встречал, и вдруг узнаёшь. Вот и все.
Роуз вдруг хлопнула ладонью по столу.
- Ой, погодите-ка, - рассмеялась она. - Я вас вспомнила.
Все говорили, что мы с ней не пара. Ее друзья наперебой твердили, что она слишком уж хороша для меня, и они были правы. Роуз являлась девушкой с острова Гонконг. Я же был с китайского берега.
Она делала карьеру. А я просто вкалывал. Она ужинала в "Чайна клабе" с большими шишками. А я потягивал "Цинтао" в дешевом ресторанчике в окружении себе подобной мелкоты. Она прилетела в Гонконг первым классом и занимала место возле иллюминатора. А я сидел у прохода в экономклассе.
В свои двадцать пять лет Роуз уже добилась успеха. Я был на семь лет старше - а "Цинтао" пополам с тамошней влажностью с каждым днем все больше "высвечивали" мой возраст - и все еще ждал, когда же начнется настоящая жизнь.
Роуз жила в небольшой, но очень красивой квартире на Кондуит-роуд, в маленьком раю для экспатриантов на двадцатом этаже под сенью горы Виктория. Молодые спортивные ребята-японцы охраняли дом целые сутки. Я же на паях со своими коллегами из "Двойного успеха" снимал скворечник в спальном районе. Соседями моими являлись АКМ с Геррард-стрит и кун-фуист из Уинслоу. Наши "апартаменты" располагались под самой крышей битком набитого "крольчатника", который от малейшей искорки мог превратиться в пылающую мышеловку. Стены там такие тонкие, что слышно, как в другом конце дома смотрят телевизор. Консьержем у нас служил сонный индус, который приходил и уходил, когда ему вздумается.
В отличие от меня Роуз отнюдь не сбежала в Гонконг. Она была специалистом по корпоративному праву, и одна лондонская фирма - "контора", по ее меткому выражению, - откомандировала ее сюда на год, чтобы снять сливки на здешнем рынке, который в последний год британского правления переживал невиданный подъем.
Пока я изо всех сил экономил, чтобы успеть в срок оплатить жилье, за наглухо закрытыми дверями Сити делались состояния. Гонконг задыхался без юристов, и каждый день они полчищами сходили с трапов самолетов в аэропорту Кай Так.
Роуз была одной из них.
- В Лондоне я бы так и подавала чай, - пояснила она мне в тот первый вечер, когда мы с Джошем решили, что лучше выпить, чем драться. - Какой-нибудь старикашка все время бы щипал меня. Здесь же я что-то значу.
- А чем ты все-таки занимаешься, Роуз?
- Корпоративными финансами, - ответила она. - Я помогаю фирмам зарабатывать на эмиссиях акций для китайских компаний. Первоначальное публичное предложение. На нашем жаргоне - борьба с лесным пожаром.
- Ух ты! - воскликнул я. - Здорово!
Я не имел ни малейшего понятия, о чем шла речь, но искренне восхищался этой женщиной. Она казалась куда взрослее меня, вечного подростка.
Большинство ее коллег - горластых молодых парней и девушек, что каждый вечер галдели в баре на крыше отеля "Мандарин" и которым было начхать на феерические закаты, - испытывали к Гонконгу саркастическое презрение.
Увидев на улице указатель "Бледнокоролевский проезд", они могли ехидничать по этому поводу до конца командировки, словно Гонконг существовал только для их увеселения. Они коллекционировали и неустанно зубоскалили над забавными мелочами и казусами, неизбежно случающимися в любом безумном мегаполисе. В Гонконге подобных приколов было в избытке.
Здешняя марка туалетной бумаги называлась "Опахало". В японском супермаркете ценник на конфетах трюфелях гласил: "Грибы шоколадные свежие, натуральные". Спрей для очистки стекол звался "Пись-пись".
Я тоже хохотал до колик, впервые увидев рекламу "Пись-пись". Было дело, грешен. Однако я вскоре унялся, а жлобы ржали не переставая. Рано или поздно забываешь все эти "опахала" да "пись-писи" и снова любуешься головокружительными закатами на фоне огней ночного города. Но жлобствующие "аристократы духа" не опускались до этих "плебейских забав".
Роуз была в их стае белой вороной. Она обожала этот город.
Я вовсе не хочу представлять ее как этакую мать Терезу с атташе-кейсом. Здешним аборигенам палец в рот не клади, и после стычек с жуликами-таксистами, грубиянами-официантами и прилипалами-попрошайками ее частенько охватывало присущее экспатриантам тихое, беспомощное отчаяние. Но оно очень быстро проходило.
Она любила Гонконг. Любила его обитателей и вопреки подавляющему большинству людей своего круга - европейцев с престижной работой и астрономической зарплатой - искренне считала, что гонконгцы достойны получить свое и способны управлять тем, что принадлежит им по праву.
- Да послушай же, Элфи, - сказала Роуз как-то вечером, когда я распространялся насчет чувства исключительности и о своем желании, чтобы оно не угасало. - У Гонконга британские голова и тело. Но душа у него китайская.
Она хотела открыть для себя настоящий Гонконг. Будь я предоставлен самому себе, я бы так и потягивал пивко да любовался огнями большого города, жил бы своей растительной жизнью в иллюзорном Гонконге с самодостаточным чувством собственной исключительности.
Роуз разбудила, вывела меня из состояния оцепенения. Она увела меня по ту сторону огней. И превратила обычную симпатию и влечение в любовь. К Гонконгу. И к ней.
Как-то она привела меня в храм неподалеку от Сити, где все было убрано красным и золотым, тяжело дышалось от благовоний и хрупкие старушки сжигали фальшивые деньги в огромных каменных урнах. Сквозь дымку благовоний тускло мерцали стоявшие на алтаре два бронзовых оленя.
- Это на многие лета, - сказала тогда Роуз.
Когда я теперь вспоминаю ее слова про "многие лета", мне хочется плакать.
В те дни, когда казалось, что любовь наша вечна, мы с ней забредали в такие места, куда один бы я никогда не пошел. Мы ели рыбный суп с клецками в ресторане неподалеку от моего дома и были там единственными европейцами. Мы гуляли по узким улочкам, утыканным многоэтажками. Дома были сплошь увиты затейливой паутиной антенн и бельевых веревок, подоконники и балконы плотно-плотно заставлены цветочными горшками. Она брала меня за руку и вела по темным, хмурым закоулкам, где беззубые старики в шлепанцах с юношеским азартом и задором следили за схваткой двух сверчков в деревянном ящике.
Я встречал ее с работы, мы ехали на пароме в Колун и шли в кино, где во время сеанса по всему залу непрерывно трезвонили мобильные телефоны. Другой бы спятил, не сходя с места. Роуз же покатывалась со смеху.
- Это и есть настоящий Гонконг, - улыбалась она. - Вы искали Гонконг, сэр? - Роуз взмахнула рукой, словно дирижируя симфонией мобильников. - Вот же он.