- Я найду ее, договорились? - Я смотрю на часы. Скоро три. - Тебе пора заходить в экзаменационный зал. Правда, Джеки. Если ты немедленно не отправишься туда, ты не используешь свой шанс.
- Но как я могу туда пойти? Как я смогу заставить себя думать обо всей этой ерунде, когда у меня пропала дочь?
- Она вернется. Но ты не можешь бросить все вот так сразу.
- Меня сейчас больше ничего не интересует. Никакая учеба, никакие книги и стихи, написанные занудливыми стариками, которых на самом деле никакая любовь не волнует. Во всем виновата только я сама. О чем я только думала! Я теперь не понимаю, зачем столько времени морочила тебе голову. Подумать только! Я изучала эмоциональную окраску отрывков драматических произведений и прочую чушь… Какая легкомысленная трата драгоценных часов! Вместо этого нужно было больше времени проводить с собственным ребенком, заниматься своей дочерью!
- Ты и без того постоянно думаешь о своей девочке. Не казни себя.
- Что случилось с нашей жизнью? Что происходит вокруг? Это должно меня интересовать. Вот что надо изучать.
- Прекрати немедленно! Подобные разглагольствования ей не помогут, а тебе тем более. Иди сдавать экзамен и постарайся не оплошать. Сосредоточься, а я обязательно разыщу ее. С ней все будет в порядке. Я тебе обещаю.
- Я просто хочу, чтобы моя девочка вернулась домой.
- Она обязательно вернется. А ты пока что займись делом.
Джеки занимает оборонительную позицию и демонстративно упирает руки в бока:
- Я что же, должна слушаться тебя, как дрессированная собачка? Да кто ты такой и что о себе возомнил?! И как ты со мной разговариваешь? Ты мне не муж, между прочим.
- Хватит, Джеки.
Она смотрит на меня так, будто это именно я виноват во всем, что случилось. Я, а еще мои книги и мои циничные друзья. Глаза ее гневно сверкают. Она закусила нижнюю губу, чтобы не было видно, как та дрожит. Но все же Джеки удаляется в экзаменационный зал, куда уже направляется поток абитуриентов. Она все продолжает смотреть на меня, и в этом взгляде смешались какая-то непонятная враждебность и мольба о помощи. Но вот двери за ней наконец-то закрываются.
После этого, по-прежнему одетый в траурный костюм, я отправляюсь в город на поиски Изюмки.
Сначала я обыскиваю Лейчестер-сквер, этот яркий, крикливый и отвратительно-гадкий уголок Уэст-Энда. Я внимательно всматриваюсь в лица детей, прячущихся в подъездах, слоняющихся по парку и просто сидящих на корточках на тротуаре. Изюмки здесь нет.
Тогда я перемещаюсь от Черинг-Кросс-роуд на Стрэнд. Почему-то этот район больше всего любят бездомные дети. Я медленно двигаюсь от вокзала до театра "Савой". Здесь тоже много тинейджеров, ночующих в подворотнях в спальных мешках.
Но Изюмки я тут не нахожу, поэтому направляюсь на север, в Ковент-Гарден. По пути мне встречаются самые разные дети, но видно, что бездомных тут единицы. Эти уныло тащат свои подстилки по площади, не обращая внимания на уличных артистов и жуликов, фокусников и мимов, которые заманивают туристов на свои бесхитростные представления. У всех остальных от подобного зрелища создается такое настроение, что хоть вены режь на запястьях. Я молча смотрю на одного чудака, который зарабатывает себе деньги тем, что долгое время не шевелится. Он вообще никуда не движется, будто застыл на месте на целую вечность.
И тут я понимаю, что Изюмка может быть где угодно. И совсем не обязательно в Лондоне.
В этот момент звонит мой мобильный. Это Джеки. Я говорю, что у меня пока никаких новостей нет, но не стоит отчаиваться, пусть она отправляется в Банстед и там ждет моего звонка. Она хочет помочь мне в поисках, но я резонно заявляю, что один из нас должен обязательно сидеть на городском телефоне, потому что Изюмка может позвонить сама. Или еще кто-нибудь. Джеки нехотя соглашается.
Потом, естественно, я интересуюсь, как прошел экзамен. Но Джеки не хочет даже разговаривать на эту тему. Я настаиваю. Она сердится. Ей теперь начинает казаться, что все, о чем она мечтала и считала смыслом жизни, - и продолжение учебы, и книги, и даже любимый роман "Сердце - одинокий охотник" - разом стало корнем всех ее внезапно возникших проблем.
Как будто за мечты наказывают.
Солнце садится, и город меняет свой облик.
Офисные работники спешат по домам, а наружу выходят те, кто ведет ночной образ жизни. Эти люди заполняют улицы в районах Сохо, Ковент-Гарден, Оксфорд-стрит. Я даже не могу представить себе Изюмку где-нибудь в престижном кафе среди громко смеющихся и болтающих ни о чем ночных гуляк. Нет, тут ей уж совсем не место.
Поэтому я решаю прочесать вокзалы, начиная с востока, с Ливерпуль-стрит, куда приходят поезда из Банстеда. Постепенно я передвигаюсь по городу. Лондон-Бридж, Кингс-Кросс, Паддингтон, Виктория… Мне повсюду встречаются группы ребят с рюкзачками и спальными мешками. Но я вдруг понимаю, что не могу точно определить, кто из них бездомный, а кто просто ждет своего поезда. Позже это становится более очевидным. Собирающиеся уезжать то и дело посматривают на доску с расписанием отправления поездов. Которые никуда не торопятся, пялятся в пустоту или тоскливо рассматривают прохожих. Однако и на вокзалах Изюмки не оказывается.
Я уже собираюсь позвонить Джеки, но тут вспоминаю, что еще не побывал на Сент-Панкрас, который своим оформлением напоминает огромный праздничный торт. Конечно, у меня нет причин полагать, что Изюмка окажется именно там. Меня лишь привлекает внешний вид вокзала, с его шпилями, башенками и узкими окошками, словно он возник из волшебной сказки. Здесь добро должно побеждать зло и все просто обязано хорошо заканчиваться. Конечно, вовсе не обязательно Изюмка должна была выбрать это место. Просто ДАННЫЙ вокзал слишком уж отличается от всех остальных. Он уникальный.
Как и сама Изюмка.
Сент-Панкрас размерами меньше других вокзалов. Он больше похож на станцию где-нибудь в пригороде, например в Банстеде, чем на высоченные и бездушные городские соборы. Но, разумеется, ее здесь тоже нет. Уже поздно, народ спешит на последние поезда.
Я собираюсь закончить поиски и отзвониться Джеки, посоветовав ей обратиться в полицию, как вдруг замечаю небольшую фотобудку, в которой автомат делает моментальные снимки.
Рядом с грязными кроссовками лежит книга. Та самая книга, которую я подарил Изюмке. "Почуй страх, слабак!", написанная Скалой. Я стучусь в будку и аккуратно отодвигаю занавеску. Вот и беглянка. Она спит, и волосы надежно закрывают ее лицо. Я зову ее по имени, и Изюмка тут же пробуждается.
- Почему вы так одеты?
- Из-за бабушки.
- А-а-а… Понятно.
- Твоя мама очень переживает за тебя.
- Я больше не смогла выдержать. Это было уже чересчур. Да и никто на моем месте не выдержал бы.
- Ты говоришь про Сэди и Мика?
- После того как вы появились возле школы, мне стало совсем невыносимо там находиться.
- Прости, Изюмка.
- Они от меня больше не отставали и постоянно дразнили. Они доставали меня насчет старенького бойфренда. Они твердили: "Где ты отхватила такое чудо, Булка с изюмом? Он, наверное, тебя подкупил бесплатными обедами?" Я объяснила им, что вы учитель, но это их почему-то еще больше развеселило. Мик сказал, что, может быть, вы и учитель, но все свои конспекты уже давным-давно где-то растрясли и теперь из вас один только песок сыплется. Ну и так далее…
- Вот ведь негодяй этот Мик! И вовсе я не такой уж и старый.
- Я знаю. Вы мужчина среднего возраста.
- Спасибо, Изюмка. Большое тебе спасибо.
- Пожалуйста.
- Прости, если я только усложнил тебе жизнь. Я не хотел.
- Я знаю. Вы просто хотели сообщить мне про бабушку. Я рада, что вы так поступили. И не ваша вина в том, что эти идиоты набросились на меня. Если бы вас не было, они бы придумали что-нибудь еще. Они найдут повод. Для этой компании повод всегда отыщется.
- Так куда же ты собралась?
Изюмка неопределенно пожимает плечами, откидывает с лица прядь волос и внимательно всматривается в табло с расписанием поездов, словно у нее в кармане уже лежит билет.
- Не знаю. Но сейчас мне любое место будет приятней, чем Банстед.
- Ну а я лично в этом не уверен. Там тебя любят. Там твой дом. А новый найти не так-то просто. Уж поверь мне на слово. Ну что, поедем домой, к маме?
Она снова пожимает плечами, надувает губы и прячет глаза за челкой:
- А мне нравится здесь.
- В этой фотобудке?
- Ага.
- Уютная будочка.
- Нормальная.
- Правда?
- Ничуть не хуже всех остальных фотобудок. Самая обыкновенная. Прекратите меня доставать.
Я беру в руки ее книгу:
- Все еще интересуешься Скалой?
- Конечно.
- Я и сам понемногу начинаю проникаться к нему симпатией. Не такой уж плохой пример он подает подрастающему поколению. - Я пролистываю "Почуй страх, слабак!" и понимающе киваю. - Тебе нравится его высказывание, что всегда нужно поступать по-человечески?
- Нормальное высказывание. Но мне больше нравится смотреть, как он локтями и кулаками забивает на ринге своих противников.
- Верно. Ну а как бы поступил Скала, окажись он в таком же положении?
- В каком?
- Ну, если бы над ним начали издеваться. Что бы он сделал? Неужели тоже сбежал бы куда подальше и устроился на ночлег в фотобудке? Или лицом к лицу встретился бы с наглецами, которые его оскорбили?
- Перестаньте. Я же не Скала. Я просто толстуха-неудачница. А он даже и не человек уже, а почти что супермен. Вот почему он такой особенный.
- А мне кажется, что ты намного круче. Мне кажется, что ты смелее и сильнее его.
- Вы с ума сошли?
- Тебе ведь пришлось немало перенести в своей жизни. Сначала расстались твои родители. После их развода начались сплошные неприятности. Теперь твоей маме приходится работать не покладая рук с утра до вечера, чтобы содержать и себя, и тебя. Ты каждый день встречаешься с Сэди, Миком и их прихвостнями. Ты не выдержала бы всего этого, если была бы слабой. Вот почему мне кажется, что храбрости тебе не занимать. А все хулиганы, как правило, большие трусишки. К тому же ты очень милая девочка.
- И что с того, что милая? Это не очень-то помогает в жизни.
- Ну не скажи. Возьмем, к примеру, мою бабушку. Мы же не любили бы ее за то, что она избивала бы всех пенсионеров в округе, правда? И не уважали, если бы умела прокладывать себе путь локтями в автобусе, чтобы занять лучшее местечко. Мы любили ее совсем за другое.
- Конечно. Ну и как прошли эти, как их называют… похороны?
- Это была кремация. Все прошло так, как и должно было пройти. Не лучше и не хуже. Там было много народу. Некоторых людей я не видел долгие годы. Собрались все наши родственники. А еще присутствовали те, кого я не знал раньше. Соседи, друзья. У нее было очень много друзей, Изюмка. Ее любили все. Она вызывала в окружающих любовь. Потом играли гимны. И еще прозвучала песня, которая бабушке очень нравилась. "За мою любимую". Ее поет Синатра.
- Меня такая старая музыка вгоняет в депрессию.
- А что бы ты хотела услышать на похоронах? Рок-н-ролл? Синатра был очень даже к месту. Если бы присутствовала там, ты бы все поняла.
- Я не люблю похороны.
- Это своеобразное прощание с человеком.
- А я не люблю прощаться.
- Никто не любит. Но такова жизнь. Она состоит из цепочки приветствий и прощаний.
Я вспоминаю наши с Джорджем упражнения в парке, когда мы демонстрировали коллегам Джоша "толчки ладонями", и думаю о том, как он учил меня жить с переменами, которые указывают путь в будущее, нравится тебе это или нет, как важно отыскать в себе смелость, чтобы стать именно тем человеком, которым ты должен стать.
- Послушай, Изюмка, ты, наверное, считаешь, что только тебе одной пришлось пережить нечто подобное? Но ведь многие другие испытывали то же самое. Гораздо лучше бояться хулиганов и грустить в одиночку, чем стать такой же, как Сэди или Мик. Ты нормальный человек, а вот они с серьезными отклонениями. Я понимаю тебя. Тебе сейчас кажется, что эти издевательства никогда не кончатся. Но настанет день, и все пройдет. - Я осторожно убираю ее волосы с лица и вижу, что в глазах у нее стоят слезы. - Что случилось, Изюмка? В чем дело?
- Мне ее не хватает. Вашей бабушки. Мне ее очень не хватает.
- Мне тоже очень плохо без нее. А ты с ней сразу нашла общий язык. Ты сделала ее жизнь гораздо лучше. Это правда. Ты так о ней заботилась… Не многие дети твоего возраста сумели бы так. Да и взрослые тоже. Ты можешь по праву гордиться собой.
- Я все это делала для нее только потому, что она мне очень нравилась. Ваша бабушка была такая забавная. - Впервые за все время Изюмка улыбается. - Маленькая старушка, поклонница боев без правил. Надо же! Она была клевая.
- Ты ей тоже нравилась. Она увидела тебя настоящей. Такой, какая ты есть на самом деле.
- Вы действительно так считаете? Или просто решили выманить меня из будки?
- Я действительно так считаю, - говорю я совершенно искренне. - Послушай, так мы едем к твоей маме или не едем?
- Едем. Только давайте еще немножко побудем здесь. Просто посидим и помолчим, ладно? Немножко.
- Сколько угодно, Изюмка.
38
Садовник-новозеландец, похоже, произвел впечатление на мою маму, и она буквально засияла. Между нами говоря, я не совсем понимаю, что Джулиан (ну и имечко для выходца из Новой Зеландии, которых мы тут зовем "киви", подразумевая отнюдь не фрукт) имеет в виду, когда читает моей маме лекции по садоводству. Например, недавно он рассказал ей, что там, где огороды берегут не только от птиц, но и от набегов зайцев, придумывают разные приспособления, которые называются "противозачаточными средствами".
Они много проводят времени вдвоем в нашем саду. Я ему покажу "противозачаточные средства"! Тоже мне, специалист отыскался!
Поздняя весна постепенно переходит в лето, и Джулиан постоянно отпускает комплименты моей маме по поводу ее глубоких познаний в области садоводства. Особенно его удивляют ее способности к мульчированию и другим процедурам, которые необходимо проводить в это время года.
Мама действительно знает в садоводстве толк. И Джулиан относится к ней с большим уважением. Этого у него не отнимешь. Если, например, моя мама пьет чай со мной или с Джойс, Джулиан никогда не войдет, не постучавшись. Мы спокойно сидим за кухонным столом и наслаждаемся чаем, как вдруг раздается скромный стук в дверь. Затем в проеме появляется Джулиан. Рубашка плотно облегает его мускулистый загорелый торс. Джулиан застенчиво улыбается и каким-то опьяненным взглядом смотрит на мою маму.
- Послушай, этот парень к тебе, часом, не клеится? - какой раз строго спрашиваю я, когда мы с мамой остаемся наедине. - Этот твой садовник?
Мама заливается невинным детским смехом.
- Джулиан? Клеится ко мне? Что это значит? Это все равно что строить глазки?
- Ты прекрасно знаешь, что это означает, мам. Ты великолепно ориентируешься в молодежном жаргоне. Даже лучше, чем я. И все это благодаря школе Нельсона Манделы и твоим "деткам", конечно.
- Разумеется, он ко мне не клеится. Мы с ним подолгу разговариваем, это верно. Но только о садоводстве.
- Он посматривает на тебя.
- Что? - Похоже, маме приятно мое замечание.
- Он смотрит на тебя так, как будто ты ему нравишься.
Я счастлив за нее, но при этом мне становится и немного страшновато. Я, конечно, рад, что мама не заперлась в своей комнате и не стала закрываться от мира. Но, не буду скрывать, мне не слишком бы понравилось, если бы она вдруг начала ходить на свидания или этот самый "киви" положил бы на нее глаз и начал осуществлять задуманное.
- Он тебя никуда еще не приглашал?
- Он? Меня? То есть не звал ли он меня сходить с ним в кино, или вместе пообедать, или еще что-нибудь в этом роде?
- Ну да.
- Нет. Пока что нет.
- Пока? Значит, в дальнейшем собирается?
- Ну, я даже не знаю.
- Если ты сказала: "Пока нет", значит, в конце концов это произойдет?
- Наверное, дорогой.
- Я же вижу, как он смотрит на тебя, мам. Боже мой! - И тут мне приходит в голову какая-то пошлость. "Что это? У него из кармана торчит маленькая тяпка или он так рад видеть мою маму?" - Кажется, он очень скоро перейдет к решительным действиям.
Мама протягивает руку через стол и касается моей ладони. Она больше не смеется. Она улыбается.
- Не волнуйся, дорогой. Я с этим завязала.
Она имеет в виду вовсе не то, что не пойдет с ним обедать или в кино. Она хочет сказать, что навсегда покончила с сексом, романтическими встречами, любовными свиданиями и так далее. Но я в этом не уверен.
Чем старше я становлюсь и чем больше раздумываю на данную тему, тем яснее осознаю, что полностью "завязать с этим" никому не удается.
Маленькая съемная квартира моего отца выглядит как место, где живет всего один человек. Здесь нет следов посторонних. Лена ничего не оставила после себя.
Теперь я навещаю его раз в неделю. В квартире у него тесновато, поэтому мы, как правило, почти сразу же отправляемся в маленький китайский ресторанчик на углу, где отлично готовят утку по-пекински, а у официантов идеальное лондонское произношение.
Я смотрю на этих юношей с лицами китайцев и голосами англичан, и мне кажется, что все перемешалось и мир стал одним общим домом.
В квартире моего отца теперь уже не так грустно. Как-то раз я спросил, что же все-таки произошло у них с Леной. Он ответил, что ей все время хотелось пойти куда-нибудь потанцевать, а ему - остаться дома и посмотреть гольф. Сейчас никто не мешает отцу смотреть гольф по телевизору. Он может заводить свою любимую музыку. Он слушает пластинки, где поет Марвин Гэй и Тамми Террел, Смоки Робинсон и "Мираклз", Дайана Росс и "Сьюпримз". И никто ему не скажет, что он старомодный. "Крошка, крошка, куда подевалась наша любовь?" Отцу до сих пор нравятся такие мелодии.
А еще он проводит много времени, рассматривая бесконечные фотографии, которые мы обнаружили в бабулиной квартире.
Некоторые люди на этих снимках до сих пор остаются загадкой. Другие - кажутся знакомыми и даже внешне похожи на отца. Но и эти знакомые лица тоже хранят свою тайну. Отец подолгу рассматривает их, размышляя над течением времени и над тем, как он сам попал из Ист-Энда в это тихое местечко на зеленом холме северной части Лондона. Вернее, его можно было бы назвать тихим, если не обращать внимания на Смоки Робинсона и "Сьюпримз".
Отец ничего не пишет. Он до сих пор не созрел. Пока я наблюдаю, как он перебирает эти старые снимки и вспоминает о родителях, и доме, в котором вырос, и о той жизни, которая уже прошла, мне кажется, что он начнет писать в самом ближайшем будущем.
Потому что отец понял: если он собирается продолжать жить, то ему придется начинать все с самого начала.
Я подхожу к парку и сразу же замечаю Джорджа. Он совсем один. Рядом с ним больше нет снобов из крупной финансовой компании, разглагольствующих об избавлении от стресса и расширении сознания. Нет и безмозглых волосатых хиппи, которые почему-то считают, что тайчи можно запросто овладеть за пару занятий. Нет рядом с ним и меня. Мы все, заносчивые англичане с благородными намерениями довести дело до конца, понемногу оставили его. Он совершенно один, как это было в тот самый день, когда я с ним познакомился.