- Стерляжья уха, осетрина на вертеле, жаркое из сайгака, - без запинки говорила блондинка. - Раки ставить варить или позже?
- Попозже. Я их люблю горячими. Федор достал березовых веников?
- Да. Проходите, там все готово, - сказала шатенка и, улыбнувшись, медленно пошла вперед. Они проследовали за ней. Николай Петрович отметил, что у шатенки стройные длинные ноги, и шов на чулках ровный, как стрелка.
Они парились долго и со вкусом. Николай Петрович давненько не был в бане, а он, признаться, очень любил этот русский обычай париться по субботам. Напоминало ему это детство, отца. Увы, сейчас он никак не мог до конца отдаться буйству пара и жара, смешанных со свежим березовым духом. Перед глазами стояли ноги, прочерченные сверху вниз ровными черными швами. Он все время старался прикрывать рукой свой срам - стыдно было Первого. Но тот тем не менее заметил.
- Здоровый ты, видать, мужик, Николай Петрович - при одном виде на бабу тебя заводит. А вот мой - он кивнул на свой обвисший и сморщенный член, - совсем потух. Его домкратом нужно поднимать. Партийная работа, я тебе скажу, она не только его сушит, но и мозги тоже. Серафима Антоновна уже и обижаться на меня перестала - все без толку. Да и ей в ее возрасте не пристало подобными вещами интересоваться. Там у нее, небось, все мхом позарастало.
Николая Петровича неприятно поразила откровенность Первого, но он, разумеется, смолчал.
А Первый между тем продолжал:
- Ну, женщины так устроены, что им вовсе не обязательно спать с мужиками. Их организм и без того каждый месяц очищается. Ну, а когда природа отнимает у них красное знамя, им уже секс не нужен. Нам же наше семя в голову ударяет, если его вовремя не излить. Да и болезни от этого всякие развиваются. Вплоть до рака. Тебе-то это не грозит - твоя Комсомолочка, небось, замучила тебя ночами. Ты по утрам другой раз с такими черными кругами под глазами приходишь, что я завидую. Ты только смотри, брат, чтобы она на стороне кого не завела - мало ли какой фортель может отмочить молодая красивая женщина, не обремененная домашним хозяйством и работой.
Первый шумно плюхнулся в бассейн и поплыл, фыркая, словно морж. А Николай Петрович машинально хлестал себя по ногам веником. На него слова Первого подействовали болезненно.
Они завернулись в длинные махровые халаты и вышли к столу. Он уже был накрыт всевозможными закусками и заставлен бутылками с коньяком, водкой, вином, "боржоми". Верхний свет погасили. Бра под желтыми абажурами создавали уютный, словно пронизанный солнечным светом, полумрак. Девушек видно не было.
- Давай закусим чем Бог послал, - сказал Первый, подвигая к себе блюдо с рыбным ассорти. - Балык пересолен, а вот осетринки рекомендую отведать, очень рекомендую. И икорка зернистая прямо-таки тает во рту.
Они пили, не чокаясь, "цинандали", "твиши" №№ 5 и 19, заедая салатами, балыком, красной рыбой. Наконец Первый отодвинул тарелку, вытер губы белоснежной салфеткой, хлопнул в ладоши и подмигнул Николаю Петровичу. Тут же раздвинулась портьера двери направо и на пороге появилась блондинка. Она была обнажена до пояса, но в трусиках и черных чулках с ажурными резинками.
Николай Петрович обомлел и даже выронил вилку. Первый весело рассмеялся и хлопнул его по плечу.
- Хороша, а? Но ты не спеши, Николай Петрович, не трать на нее весь запас своей мужской силы. Настоящий гурман должен не спеша отведывать понемногу от каждого блюда.
Он хлопнул два раза.
Раздвинулась портьера двери налево, и появилась шатенка. Девушка была нага, только коротенькая пелерина из черного шелка прикрывала ее грудь.
- Браво, Алла. Ставлю тебе пять с плюсом. Подойди-ка сюда.
Алла приблизилась к столу вихляющей походкой. Ее покрытое мелкими курчавыми волосами лоно оказалось рядом с блюдом, на котором возвышалась голова заливного осетра.
Первый положил руку ей на живот, скользнул ладонью вниз, закопавшись большим пальцем в кудряшках. Он прищурил глаза, как делал на бюро обкома, когда, по его мнению, выступавший товарищ говорил дельно.
- Ух ты, коза, - сказал Первый, просунув ладонь между ног Аллы. - Горячо-то у тебя там как - словно в аду. Чертовка, а не девчонка.
Алла улыбнулась жирно накрашенными губами и повела бедрами, раздвигая их пошире. Лицо Первого сделалось серьезным и сосредоточенным - он словно обдумывал свое резюме.
Николай Петрович затаил дыхание. Мысленно он проникал вместе с пальцами Первого в лоно Аллы, чувствуя каждую складочку, ложбинку, бугорок.
Первый вдруг сделал рывок всем телом. Алла вскрикнула, еще шире расставила бедра и покачнулась. Первый ущипнул ее другой рукой за ягодицу - на белой коже остался малиновый след, - тут он наклонил голову и впился в ягодицу Аллы зубами.
Казалось, она теряет сознание: голова запрокинулась, глаза закатились, но девушка тем не менее удержалась на ногах. Когда Первый отнял свой рот от ее ягодицы, по ноге шатенки сбегала струйка крови.
- И где только такие чертовки воспитываются? - довольно мурлыкал Первый. - Неужели в нашей советской школе?
Николай Петрович не спускал с Аллы глаз. Томным жестом она завела за голову обе руки, обнажив груди с овальными темно-розовыми сосками, расстегнула на шее застежку пелерины, взяла ее за края и, обернув вокруг бедер, застегнула на поясе. Края пелерины сходились на животе, оставляя открытым мохнатый лобок. Алла подперла ладонями свои слегка обвисшие груди, заставив их смотреть вперед. Первый схватил ее за талию. Она моментально задрала правую ногу в лаковой туфле на высоком каблуке и села верхом на колени к Первому, очутившись к нему лицом.
Николай Петрович заметил, что блондинка сняла трусы, оставшись в одних чулках. Она казалась полнее Аллы, да и грудь у нее была побольше.
И он почему-то вспомнил Нату, какой та была в ранней юности. Вот так же кто-то старый и развратный заставлял ее ублажать дряблую умирающую плоть. Но мысль эту захлестнул и унес поток все возрастающего возбуждения.
Блондинка приблизилась к нему, отчаянно вертя бедрами. Он медленно, словно против воли, встал. Она взяла его руку и приложила ладонью к округлому животу. Николая Петровича парализовало - ни пошевелиться не мог, ни слова вымолвить.
Наконец он выдавил:
- Тебя как зовут?
- Зина.
Ее пальцы уже проникли под полы его махрового халата. Они были прохладные, умелые и очень бесстыдные. Он набрал в легкие воздуха - вдруг сильно закружилась голова и онемели ноги. Зина встала на колени и, прильнув ртом к его хоботу, взяла его в рот, стиснула губами и стала тихонько щекотать острыми зубками. Николая Петровича обожгло блаженство. Он и представить себе не мог, что так бывает. Зина теперь уже тихонько покусывала его инструмент, забирая все глубже и глубже в рот. Николай Петрович превратился весь в наслаждение. Сейчас с ним можно было делать все, что угодно - он был беспомощен и, странное дело, наслаждался этой беспомощностью.
"Только бы не ей в рот, - думал он. - Вот будет позору-то…" И он крепился, изо всей силы стараясь удержать в себе кипящее семя.
Внезапно Зина выплюнула его член, встала с колен, прошла к низкой кушетке и села на нее, широко расставив ноги.
Он застонал точно раненый зверь и кинулся на Зину, на ходу распахивая полы халата. Она тем временем скинула туфли и легла на кушетку, свесив ноги. Николай Петрович сходу вошел в нее, натолкнулся на какую-то преграду и смял ее в одно мгновение.
- Не спеши, - прошептала Зина. - Сейчас шарик растворится, и тебе станет еще лучше.
И действительно - в чреве Зины становилось все горячее. Его охватил дурман, движения стали размеренными, отчего наслаждение волнами расходилось по всему телу до самой макушки. Зина протянула руку, взяла с пола бархатный валик и подложила себе под спину. Перед глазами Николая Петровича поплыли красные пятна, и за мгновение до того, как извергнуть семя, он полностью отключился. Пришел в себя, лежа на Зине ничком. В ушах стоял оглушительный треск. Первый громко хлопал в ладоши и кричал:
- Ай да Петрович, ай да Илья Муромец! А я и не подозревал, что в тебе столько силы бродит. Вот что значит иметь жену-комсомолочку!
Он вскочил, сбросив с себя Аллу. Ударил ее по заду, распахнул халат и велел: "Соси!", чем она и занялась очень старательно. Жестом он подозвал Зину - Николай Петрович к тому времени уже встал и, запахнув халат, наблюдал за происходящим. Зина поспешила к Первому, вихляя широкими бедрами. "Швы на чулках так и не перекосились, - отметил Николай Петрович. - Ну и деваха - высший класс!" Первый схватил ее за груди, стал жадно мять их, теребить.
- Ишь ты, как извивалась под ним. Поди, здорово он тебя распалил. А ведь у самого жена красавица, каких мало. Я другой раз смотрю на нее и думаю: хоть бы ночку в ее компании провести. И такое берет любопытство узнать, что делают в постели такие женщины, как Марья Сергеевна. Тебя спрашиваю, Петрович, что она делает в постели?
Николай Петрович промычал что-то нечленораздельное. До него не дошел смысл вопроса Первого.
- Да не прикидывайся дурачком. Говори честно: раком ее хоть раз ставил?
- Нет.
- Ну и дурак. Раком оно и тебе легче, и им приятнее. Правда, проказницы?
Зина улыбнулась и кивнула.
- Мы же от обезьян произошли, а обезьяны только так и харят. Сам видел в питомнике. У самца яйца кровью наливаются, а самка их лапами теребит… Они у нее длинные такие, чтобы везде доставать. Попробуй, Петрович, обязательно попробуй. Я Серафиму Антоновну смолоду только так и харил. Она аж кричала от восторга, а я ей рот ладонью зажимал - мы в ту пору в коммунальной квартире жили.
Вдруг лицо Первого побагровело. Он быстро и грубо повернул Зину спиной к себе, подтолкнул к кушетке. Алла встала с колен, облизываясь, точно кошка. Она провела указательным пальцем по промежности ставшей раком Зины, пощекотала ей между ног и с размаху вставила туда аппарат Первого. Он ойкнул, мгновенно испустил семя и, тяжело дыша, медленно сел на пол.
- Стар я совсем стал. А все еще хочется. Еще как хочется, - бормотал он.
Потом они ели рыбу на вертеле, жаркое из сайгака, кабаний бок с грибами, запивая все эти деликатесы сухими винами. Зина с Аллой вновь облачились в свои форменные платьица с крахмальными фартуками и как ни в чем не бывало им прислуживали. Николай Петрович уже склонен был подумать, что все это пригрезилось ему в пьяном сне, как вдруг Зина, меняя ему тарелки, шепнула:
- Ты здоровый мужик. Не то, что тот рохля. Я бы еще с удовольствием с тобой перепихнулась.
Он повернулся и посмотрел на девушку. Ее лицо оставалось невозмутимым, руки проворно собирали грязные тарелки.
Наконец подали чай с фруктами и большим свежеиспеченным тортом с шоколадными фигурами. Первый пригласил за стол девушек. Они к тому времени сняли свои форменные платьица и были в одинаковых ситцевых халатиках. "Ни дать, ни взять два невинных создания, - думал Николай Петрович, глядя на милые порозовевшие лица. - Надо же, близнецы и такие распущенные. Интересно, по сколько же им лет?"
Первый, пыхтя, пил из блюдца чай. Сейчас он напоминал Николаю Петровичу купца, чаевничающего в обществе двух дочерей. Николай Петрович украдкой нет-нет поглядывал на Зину. "Оно и эту, Аллу, неплохо бы попробовать, - вертелась дерзкая мысль. - Тоже, небось, хороша проказница. И где только они учатся всем этим штучкам?.."
И опять он вспомнил Нату - пятнадцатилетнего подростка. Было во всем ее облике что-то жалкое, просительное, чего никогда не было в ее родной сестре Агнессе. Ни в Зине, ни в Алле даже намека нет на забитость. Обе сытые, холеные, держатся спокойно, не без достоинства. Неужели им нравится отведенная им роль потаскух, да, да, именно потаскух при старых импотентах?..
Первый, напившись чаю, стал необычно словоохотлив. Он интересовался у девушек, чем они занимались всю неделю, как здоровье их родителей, выспрашивал, где они сейчас и прочие житейские подробности.
Выяснилось, что их родители живут в райцентре в двадцати километрах от "замка царя Соломона". Дома близнецы бывают раз, от силы два в месяц, потому что "не тянет", - как выразилась Алла. Работы у них здесь немного - гости наезжают не каждую неделю.
Летом они в свободное время купаются и загорают на пляже, зимой долго спят, играют в карты и в лото с другой обслугой дома.
- И мне чтоб ни-ни всякие там шашни с челядью, - наставлял Первый. - Я за вас, девочки, головой, можно сказать, отвечаю. Узнаю - домой отправлю. Будете в колхозе быкам хвосты крутить и курам банки ставить.
- Что вы, дядя Саша, ни за что мы не станем связываться с этими вонючими колхозниками, - заверила Первого Алла. - От Вовки так навозом несет, хоть нос прищепкой зажимай, Витька весь в мазуте, ну а дед Гаврила вечно с обсыканными штанами. Мы девушки чистые. Неужели вы думаете, что после таких людей, как вы, нам захочется иметь дело с простонародьем? Да они, простите, после того, как на двор по-большому сходят, сроду не подмоются.
- То-то же. - Первый миролюбиво погрозил пальцем сразу обеим сестрам. - А то, сами знаете, свято место пусто не бывает.
- Знаем, - хором сказали девушки и рассмеялись.
Первый говорил что-то о девичьей чести и прочих скучных вещах. Зина поглядывала на Николая Петровича, а он и на нее и, главным образом, на Аллу. Одолел его вдруг спортивный азарт, захотелось и вторую сестру попробовать, сравнить с первой. Наконец Сан Саныч совсем осоловел и, сопровождаемый обеими девушками, поплелся на второй этаж в спальню, предварительно пожелав Николаю Петровичу спокойной ночи.
Николай Петрович остался в столовой, лениво посасывая половинку апельсина. Ему ни о чем не хотелось думать и, как ни странно, сегодня это удавалось. Впервые за последние месяцы он почувствовал приятную расслабленность, удовлетворенность. Не подкачал, вызвал восхищение Первого, а ведь он, Николай Петрович, уже далеко не мальчик. Сейчас вернутся девочки и, быть может…
Что может быть, Николай Петрович ни в какие конкретные мысли не облекал. Просто прокручивал в голове все те, как он считал, изощренные ласки, которыми побаловала его сегодня эта проказница Зина. Что-то долго они укладывают Первого… Небось, щупает девчонок и хватает за все, за что можно ухватить. Молодец мужик. Интересно, а Крокодильша знает, чем занимается ее муж на рыбалке?..
Но ведь и Маша не знает и ни в коем случае не должна узнать. Николая Петровича даже в жар бросило, когда он представил себе Машу в одной комнате с Аллой и Зиной. Есть же на свете несовместимые вещи. Ну, к примеру, в выходном костюме не полезешь убирать навоз или, наоборот, в грязной замасленной спецовке не пойдешь в театр.
Николай Петрович налил полный бокал розового вина и залпом выпил, чтобы на раскисать и не философствовать по поводу и без повода. Завтра он вернется домой и снова станет прежним Николаем Петровичем Соломиным, главой семьи, единственным ее кормильцем, отцом, каменной стеной, за которой безбедно живут обе его Маши.
Зина бесшумно подошла к столу и тоже налила себе в бокал розового вина.
- Заснул старик, - сказала она, попивая маленькими глотками вино.
- А где Алла? - спросил Николай Петрович.
- Тебе одной меня мало, что ли? - Зина усмехнулась. - Сейчас придет. Душ пошла принять. Он ее обслюнявил всю, прежде чем заснуть. Слава Аллаху, пороху больше не осталось, не то бы и мне свою сраную пушку засунул.
Она говорила об этом без злости и гадливости - просто сообщала, как факт.
- Сколько тебе лет? - внезапно спросил Николай Петрович.
- Девятнадцать и три месяца. А Алла на полчаса меня старше. Близнецы мы с ней. Двойняшки.
- А родители знают… ммм… что у вас тут за работа?
- Охота тебе морали читать? Работа как работа. Зато спину гнуть по жаре не надо, и руки всегда наманикюренные. Да и людей мы с сестрой перевидали много. И все важные. Даже из самой Москвы другой раз заезжают.
И Николай Петрович невольно подумал о том, что и тот товарищ из Центрального Комитета, который проводил у них в городе встречу с партактивом и передовиками производства, тоже, наверное, побывал в этом "замке царя Соломона". Он вспомнил, что это был румяный упитанный человек неопределенного возраста - возраст цековских работников бывает очень трудно определить в силу их унифицированной стрижки (если, разумеется, нет лысины), одинаковой оправы очков, вечно розовых щек и бодрого уверенного тенора. И тот товарищ не устоял, наверное, перед чарами Аллы и Зины. Раскис, пустил слюни, превратился в ту самую обезьяну, о которой рассказывал Первый.
- Да они почти все импотенты, - говорила Зина, уплетая банан. - Им бы потрогать, пощупать, чтоб им пососали, а как дойдет до того, чтоб самому сучком подвигать, так он у него давным-давно сломался. Работа, наверное, такая. - И неожиданно заключила: - Лес рубят, сучки летят Вот ты - умелец. Давно мне такие не попадались. Мне же и самой удовлетворение нужно. Это Алке ничего не нужно - ей бы только побольше платили. Она у нас доска настоящая, хоть и умеет ерзать под мужиком и разыгрывать удовольствие. А они, дураки, ей верят. Вообще посмотрела я тут на вашего брата без штанов, и жалко мне вас стало, бедненьких. Потому что вы все у нас на крючке. И самый-самый ваш главный начальник.
Днем они с Первым прогуливались по заасфальтированной аллее, пересекавшей остров - он оказался длиной километра два с половиной, не больше, - из конца в конец. У Первого был довольный отдохнувший вид, Николай же Петрович спал мало, все время пробуждался от каких-то непонятных кошмаров и сейчас сам себе напоминал выжатый лимон. "Рыбалка", как понял Николай Петрович, была всего лишь условным кодом, либо семантика этого слова в русском языке уж слишком широка. Как бы там ни было, говорил сейчас Первый, а Николай Петрович его молча слушал.
- Смотри, какая вокруг красота, мы же из своих кабинетов видим жалкий пыльный скверик и клумбу с дохлыми гладиолусами. И женщины на природе совсем другими становятся. Природа, брат ты мой, она ото всех недугов цивилизации лечит. Кто мы? Да всего лишь больные наросты на ее мощном здоровом организме. Придумали себе всякие там законы морали. Откуда мы их взяли? Из Библии? Так ведь Ветхий Завет не возбраняет мужчине иметь несколько жен или наложниц. Я, брат ты мой, Библию в семинарии штудировал. Имел по закону Божьему пятерку с плюсом. - Первый засмеялся. - Так что, считай, идеолог я прирожденный. А ты читал Библию?
- Нет, - коротко ответил Николай Петрович. - Не пришлось как-то.
- Вот и зря. Советую взять в библиотеке. Много в ней мудреного и даже непонятного, но есть и такое, что не мешало бы взять на вооружение каждому коммунисту. Вот, например, послушай кое-какие заповеди древнееврейского пророка Моисея. - Первый остановился, выпятил живот и сказал, подражая творящему молитву попу: "Да не будет у тебя других богов перед лицом моим". "Я, Господь Бог твой, Бог ревнитель, за вину отцов наказывающий детей до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня". Крепко сказано, а? А наш вождь пролепетал что-то вроде "сын за отца не отвечает". И вскоре в ящик сыграл. Он под старость уж больно добреньким стал, окружил себя всякими людишками темными. Вот и…