- Вовсе необязательно, - возразил Грег серьезным тоном, - вполне возможно, что аромат, который ты создала, может быть использован в психиатрии. Ему могут найти применение в различного рода тестах, и если он действительно, как ты говоришь, оказывает влияние на настроение и поведение, то, возможно, его смогут употреблять специалисты по депрессиям и врачи, которые занимаются вопросами самоубийств. Я не знаю точно все направления, но, мне кажется, не стоит отбрасывать эту идею. Это в самом деле может оказаться серьезным, очень важным научным открытием.
От этих слов мне стало немножко лучше, но не совсем. Я считала, что если все начнут душиться "Объятиями", то очень скоро люди станут добрее и весь мир улучшится в целом. Однако Грег своими рассуждениями просто убил меня. Я почувствовала, что впадаю в депрессию.
Этой ночью, лежа одна в своей постели, я все еще пыталась понять, как же я не догадалась о том, что духи с подобными компонентами, конечно же, не будут допущены к продаже.
Я перепробовала столько различных вариантов, стараясь получить неподражаемый аромат. Весь мой замысел, так блестяще выполненный, оказался почти что под угрозой срыва.
Но, черт побери, сказала я себе, это была прекрасная идея, великолепная идея, я смогла осуществить ее, и мне нечего стыдиться того, что произошло. Я много работала, и я преуспела. В конце концов, как сказал Грег, вполне возможно, что моя формула окажет большую помощь в лечении различных поведенческих кризисов и прочих психических расстройств. Разумеется, после тестирования. К тому же я знала, что есть еще одна проблема, которую я буду пытаться решить при помощи "Объятий".
Герман вернулся вскоре после полуночи. Я слышала, как он, громко топая ногами, поднялся вверх по лестнице и захлопнул дверь в спальню для гостей, совершенно не стараясь не шуметь. Он не боялся разбудить ни меня, ни Таню. Я слышала, как он готовится ко сну и смывает с себя все следы его любовных похождений, в этом я не сомневалась.
У меня абсолютно не было угрызений совести либо сомнений по поводу того, что я намеревалась сделать.
На следующее утро, когда мы завтракали, он выглядел как задница осла. Его лицо было опухшее, глаза налились кровью, и он с трудом мог держать чашку кофе - так дрожали его руки. Но я не стала комментировать его внешний вид.
- Герм, - сказала я, как можно более обыденно, - я разработала новый одеколон для мужчин и, похоже, добилась того, чего хотела. Если ты не возражаешь, я бы попросила тебя попробовать его и затем сказать мне, что ты думаешь.
Он посмотрел на меня со скучающим видом. Я часто давала ему образцы новых одеколонов и лосьонов после бритья, так же как Грегу Бэрроу и другим знакомым мужчинам, чтобы проверить их реакцию и выслушать их отзывы.
- Конечно, кошечка, - отозвался Герман, - оставь это в ванной комнате, и я обязательно попробую. Надеюсь только, это не цветочный запах?
- Нет-нет, - воскликнула я, - это настоящий мужской запах. Острый, полный аромата мяты и очень освежающий. Я думаю, он тебе должен понравиться. Наш клиент хочет что-нибудь особенное, вызывающее ощущение силы.
- Звучит заманчиво, - произнес он. - Как они собираются назвать его?
- "Мустанг", - ответила я.
- Отлично! - одобрил мой муж, подмигивая мне. - Это как раз для меня.
46
Честер Бэрроу
Девчонки могут быть ужасно надоедливыми. Вы согласны со мной? Например, убежать из дому была моя идея, это я все придумал. Но, когда я рассказал об этом Тане Тодд, получилось, что это ее идея. Я хочу сказать, она решила уйти со мной, затем стала указывать мне, что я должен упаковать, и даже назначила день нашего побега. Неужели все девчонки такие?
Конечно, я признаю, что она упросила своего дядю одолжить нам сто долларов, в которых мы остро нуждались. И, вообще, во всем остальном она тоже была права. Просто мне не нравилось, что она ведет себя так, как будто она главная и запланировала все сама. Иногда я думал, что без нее, может быть, было бы и лучше. Но я не мог сказать ей об этом, она начала бы плакать, и мне пришлось бы отказаться от этой идеи.
Итак, мы собирались убежать в среду второго сентября. Дату назначила Таня. Я уже упаковал все свои вещи и засунул сумку под кровать, потому что моя мама никогда не вытирает там пыль. Я решил взять с собой большое количество сандвичей, чтобы первое время мы были обеспечены едой. Таня на это сказала:
- Очень хорошая идея, если бы мы могли достать ветчину и сыр.
Видите?
Самое смешное, что в течение этой последней недели мой отец был очень дружелюбным и говорил со мной абсолютно обо всем. Он даже захотел выделить один день, чтобы мы могли что-нибудь поделать вместе. Я не мог понять, почему он так странно ведет себя. И подумал: а не узнал ли он, что я собирался убежать? И пытается таким образом дать мне понять, что этого делать не следует.
Я рассказал Тане об этом и о том, какой неожиданно счастливой стала моя мама. Она все время смеется и шутит со мной. Может быть, она тоже знала о предстоящем побеге? Но Таня продолжала говорить, что это фаза, что они пройдут через все это и в чрезвычайно короткий срок вернутся к своим прежним позициям, то есть начнут относиться ко мне так, как относились всегда. Что и привело меня к моему решению.
- Наверное, ты права, - сказал я.
- Я знаю, что права, - заявила Таня. - Иногда мой отец тоже со мной приветлив, когда он помнит, что ему следует быть таким. Но затем он опять начинает выкидывать все свои штучки. Я надеюсь, ты не собираешься идти на попятную, Чет?
- Конечно, нет, - ответил я.
- Имей в виду, если ты изменишь свое решение, то я нет. Я все равно убегу, даже одна.
- Да не собираюсь я менять свое решение, - воскликнул я. - Сколько раз можно повторять тебе об этом?
Мы сидели в нашем гараже, где нас никто не мог увидеть. Я завел разговор о том, какой лучше выбрать путь в "Диснейуорлд", после того как мы уедем от ее дядюшки. И что лучше сделать, взять такси или все-таки поехать на автобусе. Неожиданно в совершенно неподходящий момент, без всякой связи с предыдущим, Таня сказала:
- Тебе совершенно на меня наплевать.
Боже мой! Она окончательно смутила меня.
- Да как же мне плевать на тебя? Ведь я же поцеловал тебя, не так ли?
- Да, но это для тебя абсолютно ничего не значит.
- Ну конечно же, значит.
- Держу пари, ты поцеловал уже очень многих девочек.
- Да никого я не целовал.
- Никогда?
- Ну, может быть, одну или двух, - ответил я.
- Кто они? Я их знаю?
- Боже мой! Да не знаешь ты их.
На самом деле это была чистая ложь. Никаких девочек не было.
- Почему ты целовал их?
- Ну-у-у, - я поднялся на ноги, чувствуя себя абсолютно растерянным, - я не помню, почему я поцеловал их. Ты довольна?
- Ты абсолютно не заботишься обо мне, - заявила она.
И все началось с начала.
- Послушай, - сказал я. - Я ведь не спрашиваю тебя, сколько мальчиков тебя целовали.
- А меня никто не целовал. Ты был единственным. Это доказывает, как много я забочусь о тебе. Потому что ты единственный мальчик, которому я позволила это сделать.
- Послушай, скажи мне, что ты хочешь от меня услышать?
- Нет, так нехорошо, - ответила она, - ты должен сам мне сказать, что ты думаешь.
Вот и весь разговор, который произошел у нас в гараже. И я совершенно не понимал, чего же она добивается. Я был очень растерян и чем больше думал о случившемся, тем меньше я что-нибудь понимал. Я никак не мог уразуметь, зачем она говорит все эти вещи. Я не сделал ей ничего плохого, наоборот, она мне очень нравилась.
Я надеялся, что она вскоре забудет обо всем этом, но она не забыла. Каждый раз, когда мы говорили о чем-то, она неожиданно вставляла, что я не забочусь о ней. Она буквально третировала меня всем этим.
- Послушай, - сказал я, - если мы собираемся убегать вместе, это ведь доказывает, что я забочусь о тебе. И я всегда буду заботиться о тебе, не волнуйся об этом.
- Это не то, что я имею в виду, Чет.
- Ну, так а что же ты подразумеваешь?
- Когда я сказала, что ты не заботишься обо мне, я хотела сказать, что я тебе не нравлюсь.
- Ну, конечно же, ты мне нравишься.
Она помолчала какое-то время, затем спросила:
- Ты меня любишь?
Боже ж ты мой! Она была просто неподражаема. Сначала оказалось, что я не забочусь о ней, потом, что она не нравится мне, а теперь требовалось выяснить, люблю ли я ее.
- Послушай, детям полагается любить своих родителей и, может быть, еще каких-нибудь родственников. Например, сестру или брата, если таковые есть. Но детям не полагается любить других детей.
- Кто это сказал? - спросила Таня.
- Да каждый знает. Когда ты вырастешь, это будет совершенно нормально любить другого человека, и тогда ты можешь пожениться. Но дети ведь не могут пожениться. Какой же смысл кого-то любить? Это не принесет тебе ни малейшей пользы.
- Ты можешь любить кого-то и не обязательно жениться, - возразила Таня. - Фредди Вошхрум сказал Вельме Баккет, что он любит ее, а они тоже дети и не могут пожениться.
- Кто сказал тебе это?
- Что?
- Что Фредди сказал Вельме, что он ее любит?
- Вельма сказала.
- Послушай, Фредди абсолютный болван, каждый знает это, и он постоянно врет.
- Нет, он не врет, - сказала Таня. - Фредди подарил Вельме кольцо дружбы, в которое вделан маленький голубой камешек. Это доказывает, что он любит ее, Чет.
- Ну, может быть, он это кольцо нашел где-нибудь.
- Да, но он отдал его ей, вот что главное.
- Послушай, ты что хочешь, чтобы я дал тебе кольцо дружбы?
- Это было бы здорово, - ответила Таня. - Это бы доказывало, что ты меня любишь.
- Но я ведь этого не говорил.
- Так что же, значит, ты меня не любишь?
- Я не говорил ни того, ни другого. Неужели это все так важно?
Она вздохнула:
- Ты просто не понимаешь.
- Абсолютно не понимаю, - сказал я, - объясни мне, пожалуйста.
- Ну, смотри, если мальчик говорит, что он любит девочку, тогда она его девочка и он не может любить никого другого. А если девочка любит мальчика, тогда она тоже никого больше не может любить. Их просто двое. Вечно и навечно.
- Что за ерунда, - сказал я. - А что, если один из них переедет?
- Тогда они могут писать друг другу или разговаривать по телефону.
- Ну а если один из них уедет, например, в Россию, тогда они не смогут больше увидеться. Что же тогда?
- Это не важно, Чет, - ответила Таня. - Они будут продолжать любить друг друга просто потому, что они так сказали.
- Ерунда, - возразил я. - В этом нет никакого смысла.
- Нет, есть. И это вовсе не глупо. Это означает, что мальчик и девочка принадлежат друг другу. И если один из них заболеет или ушибется, другой будет о нем заботиться.
Я ничего не ответил на это.
- Чет, а если я ушибусь или заболею - я имею в виду, когда мы убежим, - ты будешь заботиться обо мне? - спросила Таня.
- Разумеется, - ответил я, - конечно, буду. И я никогда не брошу тебя.
- Ну вот видишь, это доказывает, что ты меня любишь. И если ты дашь мне кольцо дружбы, это будет как знак.
- Знак чего?
- Того, что мы принадлежим друг другу.
- О, черт побери, - сказал я, - здесь ужасно жарко. Давай разденемся и пойдем к бассейну.
- Хорошо, - согласилась Таня.
Я был рад, что она прекратила разговор. Весь этот треп про любовь и про все такое прочее действовал мне на нервы.
47
Чес Тодд
Я весь день проводил в своем инвалидном кресле и постоянно думал о том, почему же никто не изобрел способа отращивать ноги. С другой стороны, может быть, следовало взять тот протез, который мне предлагали. Сам не знаю, почему я предпочел кресло. Наверное, потому, что я не хотел выставлять свою ущербность напоказ, или потому, что решил немного сыграть на жалости. Кто знает? Вы ведь не всегда можете объяснить, почему делаете те или иные вещи.
Вообще люди часто сталкиваются со всякими неожиданностями, никто никогда не даст заглянуть вам в карту вашей жизни. Вот, допустим, вы рождаетесь. Предполагается, что вы должны получить прекрасное образование, научиться хорошим манерам, приобрести жизненный опыт. Но иногда вы сталкиваетесь с такими вещами, о которых вам ничего не известно. Вас никто не предупреждал, что такое может быть, и никто не учил, как вы должны вести себя в той или иной ситуации. А здравый смысл, он часто отступает перед лицом большой беды.
Ну вот, например, какой опыт мог подсказать мне, что надо делать, когда мне позвонила моя племянница Таня, сообщив, что собирается убежать из дому. Я был уверен, что, если бы я предал ее, Таня никогда не простила бы мне этого. Но если бы я продолжал держать ее планы в секрете, как и пообещал, то поставил бы под угрозу ее физическую безопасность. Я совершенно не мог понять, почему такие хорошие ребята, как она и Честер Бэрроу, должны убегать из дому, рискуя попасть под машину на какой-нибудь из оживленных дорог.
Не зная, как правильно поступить, я катался по своей студии взад и вперед и, наконец, все же решил проинформировать их родителей. Я сообщил Черри Ноубл, что собираюсь сделать это.
- Я рада, Чес, - сказала она. - Дети - это ведь даже не подростки, и они совершенно не умеют вести себя так, чтобы отстаивать свои интересы.
- Я тоже так считаю, - вздохнул я. - Единственное, на что я надеюсь, это что Таня простит меня и забудет о моем предательстве. Может быть, это заставит ее родителей стать хоть чуточку повнимательнее. Просто чертовщина какая-то!
- Многие наши серьезные решения оказываются чертовщиной, - мягко произнесла Черри. - Разве не так? Мы пытаемся просчитать все возможные варианты и все неожиданности, которые могут встретиться на нашем жизненном пути, для того чтобы добиться наибольшего успеха, но иногда все случается прямо наоборот. И что делать в данной ситуации, не понятно.
- Спасибо, доктор, - сказал я.
- Когда ты собираешься связаться с ее родителями? - поинтересовалась Черри, игнорируя мой сарказм. - Ты будешь звонить им?
- Нет, это не телефонный разговор. Герман придет ко мне в четверг, вот тут я ему и скажу.
- Ну что ж, это разумно, - одобрила Черри. - Ты должен сказать ему, что решение Тани и Чета вызвано неправильным и невнимательным отношением со стороны их родителей. Я думаю, тебе также следует поговорить и с матерью девочки.
- Придется, - простонал я. - Я попрошу Германа передать ей, чтобы она заехала сюда - здесь я смогу переговорить с ней один на один. Боже мой, как мне не нравится все это!
- Ну и правильно, - сказала Черри. - Во всяком случае, ты дашь им еще один шанс.
Вот такие дела. Очередной кризис, с которым приходилось сражаться, очередное решение, которое следовало принимать.
Теперь относительно той книги, которую я тогда писал, - "Роман Томми-Муравья". Это было не самое приятное озарение - понять, что я пытаюсь писать про самого себя. Все сомнения, приключения, колебания, идеи Томми отражали мои собственные. Все его надежды были моими. Они включали сюда любовь, свадьбу, дом, семью - всю эту обычную галиматью.
Это было не потому, что я чувствовал себя несчастным от того, как развивались наши отношения с Черри. Но наша дружба, которую я высоко ценил, казалась мне какой-то пустой, неполной, как будто в ней что-то отсутствовало. И это "что-то" не являлось только сексом.
Я добрался до того момента в своем повествовании, когда Томми-Муравей решает прекратить свое холостяцкое существование и попросить Люси выйти за него замуж. Мне с трудом удалось написать сцену объяснения в любви - до того все это казалось мне смешным.
Тем не менее я справился с задуманным, и Томми проводит всю сцену очень эмоционально и красиво. Однако это не говорит об однозначности принятого им решения. Он очень боится потерять свою независимость и свободу, он боится также ответственности и того, что не сможет справиться со своей ролью главы семьи.
Я также опасался всех этих вещей. Плюс к тому, я страшно боялся, что так и не сумею преодолеть свою импотенцию. Нет нужды говорить о том, что я ставил на карту очень многое и еще большее мог проиграть. Но мог проиграть не только я, могла проиграть Черри. Я не стеснялся говорить с ней о всех этих моментах. Может быть, потому, что мы несколько лет провели с ней, общаясь как аналитик и его пациент.
- Прежде всего, - сказал я, - мне хочется, чтобы ты знала, что это будет не только моим решением. Я не понимаю, что хочешь ты, но я знаю, что это так же важно, или даже более важно, чем то, что хочу я. Я знаю, что ты готова протянуть мне руку помощи и помогать изо всех сил, и я знаю, что я буду пытаться соответствовать твоим представлениям настолько, насколько смогу. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.
- Я понимаю, - спокойно ответила она.
Наступило первое сентября, но по-прежнему Южная Флорида оставалась сонной. Я наконец-то поставил новый кондиционер, самый лучший, который только можно было купить. И воздух внутри моей комнаты был прохладным и свежим.
Я не делал его максимально холодным, как мог, но держал на той температуре, при которой Черри, когда она приезжала ко мне, надевала на себя легкий свитер. Мы сидели рядом друг с другом, потягивали "фраскати", и тут я начал свое повествование.
Я прекрасно помню, что в этот день дверь в ванную была открыта и свет оттуда падал в комнату. Он недостаточно освещал помещение, но стояла светлая ночь, на небе была почти полная луна, и ее жемчужное сияние проникало сквозь окна. Казалось, мы находились под водой, воздух шевелился и переливался прозрачным матовым светом.
Черри выглядела очень бледной при таком освещении. Ее глаза были громадными и черными. Мне казалось, что я смотрю на нее не отрываясь, хотя я знал, что это не так.
- Ты, должно быть, знаешь, что я беспокоюсь о тебе, - начал я.
- Беспокоишься? - сказала она с легкой улыбкой. - Это как-то неопределенно - то, что ты говоришь, Чес, не так ли?
- Ну а если сказать, что я обожаю тебя? Это будет лучше?
- Не намного.
- Послушай, ты очень упрямая леди. Хорошо, ты мне нравишься. Это подойдет?
- Существует еще кое-что, попробуй вспомнить.
- Сначала позволь мне сказать, что тревожит Томми-Муравья.
И я передал ей все его страхи и всю его борьбу, которую он прошел, перед тем как сделать предложение Люси.
- Эти страхи мои, - проговорил я.
Бутылка с вином стояла в ведерке возле ее ног. Она наклонилась и наполнила наши стаканы. При свете луны вино выглядело совершенно бесцветным.
- И что же Томми решает?
- Это выдумка, а вот мы - это не выдумка.
- Я думаю, что ты уже принял решение, - сказала Черри, - помимо всего прочего, ты сказал, что я нравлюсь тебе.
- О Боже мой! - вскричал я. - Заботиться, обожать, нравиться, иметь чувства - это ведь одно и то же. Не так ли?
Она посмотрела на меня. Была она удивлена или обижена?
- Ну а где находится слово "любовь"?
- А-а, - протянул я. - Слово из шести букв. Что это? Расскажи.
Мне показалось, она рассмеялась.
- Однажды кто-то спросил Луиса Армстронга: "Что такое джаз?" Он ответил: "Приятель, если ты спрашиваешь, ты не узнаешь никогда".