Спасти ее могло только одно: если Повелитель выздоровеет, причем чем скорей, тем лучше, а значит, только чудо, потому что Сулейман по-прежнему лежал с закрытыми глазами.
Роксолана присаживалась рядом, брала его теплую руку в свои руки, подолгу рассказывала о том, что происходит, что сделала, какие решения приняла, говорила о своих сомнениях, о том, как трудно женщине справляться с мужчинами, особенно такими, как этот мерзкий толстяк Кара-Ахмед-паша… Спрашивала совет, но, понимая, что Повелитель ответить не может, пыталась рассуждать сама, прикидывая, как бы он поступил в таком случае.
Ей хорошо работалось в его спальне, потому по ночам часто засиживалась допоздна. Причем это началось еще с того фирмана, иногда обнаруживала, то даже не помнит, как разобрала какие-то бумаги, как выделила важное…
– Я становлюсь султаном, тебе не кажется? Если ты и дальше будешь лежать, я просто возьму власть в свои руки, не отдавать же ее Кара-Ахмед-паше.
Шутка вышла мрачноватая, понимая это, Роксолана вздыхала:
– Сулейман, я становлюсь брюзгой, давно не смеялась… Я помню, как ты не брился три года, пока не одержал победу, которая была для тебя важна. Я не буду смеяться до тех пор, пока ты не встанешь. Мне очень трудно одной, если бы ты только знал, как мне трудно…
Его пальцы вздрагивали, но Роксолана, раньше та радовавшаяся малейшему движению, теперь просто поглаживала руку, если честно, уже ни на что не надеясь.
Однажды так и сказала:
– Вот вернется Рустем, уничтожив проклятого самозванца, изловлю Махидевран… Нет, я не буду приказывать ее ловить, если она и признала самозванца своим сыном, то от отчаянья. Но когда Рустем расправится с самозванцем, позову Селима, пусть он опоясывается мечом Османов.
Мятежников во главе с тем, кто выдавал себя за Мустафу, привезли в Стамбул. Услышав об этом, Роксолана возмутилась:
– Джафер-ага, немедленно позови сюда Рустема-пашу!
Пока евнух искал султанского зятя, Роксолана металась по султанской спальне, это единственное место, где разговаривать можно без опасения, что подслушают, потому последние недели она привыкла все секретные разговоры вести именно там. Присутствия Хамона не боялась, понимая, что они связаны не просто одной нитью, но целым толстым канатом.
Рустем-паша все не шел. Боялся?
Роксолана стояла у окна, глядя сквозь вязь решетки на листву, подрагивающую на ветру с моря. Шел месяц зулькаада, месяц, когда все сидят дома. Но не зелень в преддверии осени занимала ее, все поглощено единственным вопросом: что делать?
Махидевран пошла до конца, она все же ездила в Румелию и признала своим сыном чужого человека. Все ради того, чтобы опрокинуть все, создаваемое Роксоланой столько лет. Мать Мустафы не поверила в непричастность многолетней соперницы даже не к казни ее сына, а в то, что Роксолана не получала письма с просьбой спасти жизнь внука.
Махидевран предпочла, погибая сама, утащить на дно и ее тоже.
А что еще можно было ожидать от несчастной матери? Умом и даже сердцем Роксолана все это понимала, если бы знала, кто убил Мехмеда и могла отомстить, разве не отомстила бы любой ценой? Или за лежащего пластом султана? Знай она кто или по чьему приказу дали яд, разве не пожертвовала бы собственной жизнью, чтобы наказать виновного?
Нет, она не осуждала Махидевран за попытку отомстить, но проклинала за то, что кадина не остановилась даже после предупреждения. Выбрала самый тяжелый момент, когда уже почти никто не верил в способность Сулеймана подняться с постели и снова сесть на трон Османов, и нанесла удар.
Мятежников привезли в Стамбул. Впереди них бежала молва, что мать признала в главаре сына, значит, это настоящий Мустафа.
Эстер уже сообщила султанше о слухах на рынках Стамбула, мол, мать шехзаде Мустафы, любимая кадина Повелителя, которую ведьма Хуррем сначала прогнала в Манису, потом в Амасью, а потом и вовсе сжила со света, перед самой смертью признала этого человека своим сыном Мустафой!
На каждый роток не накинешь платок, не отправлять же глашатаев, чтобы кричали на улицах, мол, Махидевран Султан жива и здорова, а настоящий Мустафа казнен за измену и связь с сефевидским шахом. А, может, привезти саму Махидевран и возить по улицам в клетке, чтобы все видели, что она жива? Роксолана горько усмехнулась: вот был бы повод для толпы растерзать саму султаншу.
Почему-то возникла мысль о валиде Хафсе. Невольно проговорила вслух:
– Что бы ты сделала на моем месте, валиде Хафса Айше? Как бы ты поступила?
К тому времени, когда Рустем-паша все же пришел (казалось, что прошло полдня, в действительности не больше получаса, едва рассвело окончательно), Роксолана уже сама все решила.
На стук в дверь ответила не сразу, почему-то испугала мысль, что это может быть… Махидевран!
– Войди.
– Госпожа…
Вошел Рустем-паша. Обернулась к нему так резко, что в ушах взлетели серьги, сделанные собственноручно еще молодым Сулейманом. Ноздри маленького носика возмущенно раздувались (не столько была возмущена, сколько старалась быть такой, чтобы легче озвучить свой приказ).
– Я вам, Рустем-паша, что приказала? Уничтожить самозванца там, а не везти в Стамбул!
– Госпожа, но не было возможности сделать это, чтобы не вызвать бунт. В Румелии слишком многие поверили в то, что это не самозванец. К тому же Махидевран Султан признала самозванца своим сыном.
– Чтобы уничтожить нас, она признает своим сыном и Джафера, и Кара-Ахмед-пашу, не только двойника Мустафы! У него есть шрам на предплечье?
– Нет… Но банщик мог ошибиться…
– Ты казнишь самозванца и его сообщников сейчас! Немедленно! Это приказ Повелителя.
Рустем осторожно оглянулся на постель, где все также неподвижно лежал Сулейман. Роксолана перехватила взгляд зятя. Чертов трус! Вот кому не быть султаном. Вопросительно приподняла бровь:
– Или тебе тоже нужна тугра на фирмане по этому поводу? Рустем-паша, пойми, у нас просто нет другого выхода, уже сегодня самозванца освободят, и никакая охрана не сможет удержать половину Стамбула, которая штурмом возьмет тюрьму.
– Но Диван…
– А его отрубленную руку принесешь на заседание Дивана в доказательство обмана. И чтобы ни единого не осталось в живых! Иди!
– Да, госпожа.
Роксолана понимала, какую ответственность взвалила на плечи зятя, но знала и другое: ни у нее, ни у него выбора нет. Невесело усмехнулась: исполнялось желаемое, у нее есть возможность казнить пусть не самого Мустафу, но хотя бы его двойника. Хотела ли она этого? Честно призналась себе, что хотела. Только раньше, чтобы освободить путь к трону своему сыну, неважно какому, а теперь, чтобы… сохранить жизнь не только свою, но и султана.
Присела на край ложа, взяла руку Сулеймана в свои руки:
– Простил бы ты меня, если бы знал, что я делаю? Сулейман, но у меня нет другого выбора. Ты ведь тоже приказал казнить Мустафу, верно? Понимаю, что это не оправдание, но если завтра освободят этого человека, то мы все погибнем. Селим не успеет в Стамбул, и Баязид тоже. Наша защита слишком слаба, чтобы удержать не только трон, но и сами наши жизни.
Снова показалось, что пальцы султана дрогнули, пожимая ее руку. Снова удивилась тому, что безжизненная не подвижная рука такая теплая.
Раньше это давало надежду, что все изменится, сейчас она не имела времени даже задуматься над этим. Все в воле Аллаха, будь что будет, но она должна сделать все, чтобы спасти Сулеймана, спасти трон, спасти себя и сыновей.
Устало поднялась, вздохнула:
– Только бы Рустем справился, не струсил… Я пойду переодеться и отдать распоряжения на сегодняшний день.
Рустем-паша не струсил, он осознал опасность и, выйдя из покоев султана, прямиком направился в подземелье, где сидели только что привезенные мятежники. Следом шла личная охрана и десяток янычар из тех, на кого он мог положиться. Это на случай, если сопротивление окажет охрана тюрьмы.
Но сопротивление не оказали, ведь это Рустем-паша пару часов назад распределял по отдельным камерам привезенных мятежников, которых якобы ждал суд.
Коротко бросил начальнику охраны тюрьмы:
– Выполняю приказ Повелителя!
Пока не опомнились, поспешил к камере лже-Мустафы, на ходу, выхватывая меч. Охранник усмехнулся в усы: ишь как боится паша за свою шкуру, не рискует даже к скованному цепью преступнику без обнаженного меча входить.
И так и остался с открытым ртом, когда этот самый меч вдруг уверенно отсек голову главарю мятежников, а потом зачем-то левую руку.
– Запри снова, – кивнул на залитую кровью камеру, пряча руку в мешок.
А остальные пришедшие с султанским зятем вооруженные люди, уже расправлялись с сообщниками мятежника. Большинство спало вповалку после изнурительного пути, но первые же крики разбудили, кто-то пал под ударами мечей, там не проснувшись, кто-то попытался сопротивляться. Но как сопротивляться скованными руками?
И все же трое людей Рустем-паши пострадали, двое тяжело ранены, один убит.
Однако пашу мало интересовали раны, кто их считает?
– Проверьте, не осталось ли живых.
– Нет, паша, уже проверили…
– Тела всех на свалку собакам, предатели нашего султана не имеют права быть похоронены с честью. Тело главаря оставить, как есть, пусть пока валяется в камере.
– Крысы доберутся, – равнодушно поскреб небритую щеку глава охраны.
– За один день не съедят, а съедят – не велика потеря. Мы приказ Повелителя выполнили.
– Рустем-паша, а можно задать вопрос?
– Говори.
– А правда, что Повелитель столько дней уже не встает с постели? Как его здоровье?
– Повелитель бодр, хотя очень устал в походе. Скоро совсем поправится.
Несмотря на бодрый тон паши, было видно, что слышавшие его речь не очень верят ей. Рустем-паша нахмурился:
– Ты что не веришь?
– Верю, верю, – замахал руками охранник. – Да продлит Аллах дни нашего Повелителя!
Остальные присоединились к пожеланию, Рустему показалось, что на всякий случай.
Да, султанша права, стоит только сейчас показать свою слабость, и погибнешь. Но как же Повелитель? Легко говорить, что он почти здоров и полон сил, а что в действительности? Когда он встанет?
И ведь у султанши не спросишь, огрызнется сильней, чем он сам только что.
Дурные вести разносятся быстрей хороших.
Рустем-паша не успел сообразить, куда теперь девать мешок с отрубленной рукой, как к нему во дворе уже подскочил Кемальзаде Мустафа:
– Рустем-паша, вы казнили мятежников? Казнили того, кто… выдавал себя за Мустафу…
– Да, – мрачно подтвердил паша.
– Без согласия на это Дивана?
– По приказу Повелителя!
Секретарь чуть смутился…
– Но в Диване потребуют… Что это?! – он почти в ужасе кивнул на капли крови из мешка. – Голова преступника?
– Нет, его рука.
– Рука?
– Как доказательство того, что это был не шехзаде Мустафа, а самозванец! У шехзаде на руке шрам, – Рустем вытащил руку из мешка, продемонстрировав Кемальзаде.
Того передернуло…
– Вам не кажется, что пора вмешиваться? – голос тревожный.
– Пора, господин…
– Тогда помогите мне и поскорей.
– Да, господин…
Роксолане уже сообщили, что Рустем-паша казнил мятежников.
– Слава Аллаху, хоть тут не испугался. Нужно сообщить Повелителю…
Но стоило ей переступить порог спальни, чтобы ждать развития событий рядом с Повелителем, как …
– А?! – больше ничего произнести не успела, крепкая мужская рука зажала ей рот.
– Тише, тише… Все будет хорошо…
А в комнате заседания Дивана уже бурлили страсти. Весть о том, что Рустем-паша по распоряжению своей тещи-ведьмы казнил чудом избежавшего смерти в шатре отца шехзаде Мустафу, которого даже кадина Махидевран признала своим сыном, разнеслась по дворцу мигом. Кемаль-заде рассказал и об отрубленной левой руке казненного.
Паши были возмущены, уже столько недель султанша никого не допускает к Повелителю, не позволяет поговорить с ним…
– Да, Повелитель поставил свою тугру на фирмане, но его ли это рука?
– Вы правы, паша, кто знает?..
Высокие шапки склонялись друг к другу, передавая чужие слова, добавляя свои, все вполголоса, почти шепотом…
– Эта ведьма султанша поит нашего Повелителя чем-то, держа его все время во сне, а сама правит за него…
– Где это видано, чтобы женщина постоянно находилась в спальне Повелителя?
– Э… Касим-паша, вы забываете, что она уже давно в Топкапы живет!
– Да-да, а ведь еще Мехмед Фатих повелел, чтобы женщина не смела ночевать там, где проходят заседания Дивана!
Великий визирь Кара-Ахмет-паша пока помалкивал, прислушивался. Сейчас этот глупец Рустем-паша принесет на заседание Дивана отрубленную руку, которая должна свидетельствовать о том, что это рука не Мустафы.
Конечно, не Мустафы, но и рука не та, у шехзаде шрам был на правой, а не на левой руке. Когда перепуганный расспросами банщик прибежал к Великому визирю, Кара-Ахмед-паша щедро одарил его за сообщение и принял меры – тут же отправил распоряжение, чтобы правая рука двойника оказалась украшена шрамом. А банщик припрятать свои деньги не смог… не успел… бывает, когда лихие люди нападают очень кстати… Полученные им монеты стали платой за убийство теперь опасного человека…
У Кара-Ахмед-паши не было причин бояться. Сегодня Рустем-паша окончательно вырыл могилу себе и своей теще. А Повелитель? Пусть лежит себе дальше, без него обойдутся.
Султанша хотела, чтобы он помог ее сыну, правда, не сказала какому. Кара-Ахмед-паша не столь глуп, чтобы не поразмыслить над этим. А, подумав, пришел к выводу, что это просто ловушка, султанша возомнила себя самой умной и решила таким способом привязать его к себе? Пусть тешит свое самолюбие, недолго осталось.
Он не намерен помогать ни одному из сыновей, пусть оба погибнут в предстоящей войне друг с дружкой. Кара-Ахмед-паша ничуть не сомневался, что шехзаде немедленно сцепятся меж собой, а там, где война, да еще и такая, легче легкого отправить на тот свет обоих, обвинив в этом соперника.
Жаль, что у них с Фатьмой Султан сын такой никчемный оказался, а ведь племянник Повелителя, причем старший…
Но у Кара-Ахмед-паши был и другой претендент. О… об этом человеке не знал никто, Великий визирь много лет готовил его втайне от всех, даже своей сумасшедшей женушки. Фатьме Султан ничего рассказывать нельзя, тем более поверять такие секреты, непременно в запале выболтает. А это тайна из смертельно опасных…
Паша окинул взглядом гудящий Диван. Пусть поярятся, тем послушней потом будут.
На острове, там, куда не заглядывают даже пираты Хайраддина Барбароссы, у него жил внук султана Джема, брата султана Баязида. Когда-то дед Сулеймана, не желая казнить своего младшего брата, позволил тому бежать в Европу и жить там на положении почетного пленника, не слишком обремененного ограничениями у папы римского Александро Борджиа. За то, чтобы брата султана не выпускали из этого плена, султан Баязид платил немалые деньги папе римскому.
Также когда-то султан Мехмед Фатих платил византийцам за содержание своего брата Орхана почетным пленником. Император Константин тогда увеличивал и увеличивал требования оплаты, доведя сумму до абсурдной, на такую можно было содержать половину Константинополя. Жадный может потерять все, что и случилось с императором Византии, он потерял сам Константинополь.
Сын Мехмеда Фатиха поступил похоже – он много лет платил папе римскому и королю Франции за содержание султана Джема.
Но потом, когда папа не поделил Неаполитанское королевство с французским королем, Джем то ли был казнен по недосмотру, то ли просто умер от постоянного поноса.
У султана Джема остался сын, а у того свой сын, который получался двоюродным братом султану Сулейману.
Это Сулейман думал, что казнил внука султана Джема, захватив крепость Родоса. Там действительно выпустили всех рыцарей, казнив только никому неизвестного мужчину и мальчика. Но Кара-Ахмед-паше стало известно, что мальчик-то не тот! Ребенка еще во время осады сумели подменить. Это все Аласкар, это он сумел обнаружить уже не мальчика, а достаточно взрослого парня, рыбачившего на соседнем с Родосом островке, и привезти его к Кара-Ахмед-паше.
Паша помнил о существовании особой приметы, которую имел султан Баязид, но о которой знали только его банщики (хвала банщикам, благодаря ним многое можно узнать). Обнаружив такую же у доставленного парня, Кара-Ахмед-паша, конечно, не стал открывать ему тайну его происхождения и причину интереса к его персоне, но поселил в секретное место и приставил учителей, которые тоже не ведали, кого воспитывают.
Аласкар разыскал парня через двадцать лет после разгрома Сулейманом Родоса, с тех пор прошло еще четырнадцать. В тайном месте жил взрослый мужчина, твердо уверенный, что сам Кара-Ахмед-паша его тайный отец, и он всем паше обязан.
Это хороший запасной вариант. Когда еще через пару лет шехзаде передушат друг друга, внук султана Джема очень пригодится… А еще… тогда он непременно разведется с этой толстухой султанской сестрой и наберет себе гарем, которого был лишен все годы брака с Фатьмой Султан.
Кара-Ахмед-паша так задумался о своем великолепном будущем, что не сразу услышал, что к нему обращаются.
– Что?
– Кара-Ахмед-паша, Рустем-паша пришел. Может, мы начнем заседание Дивана? Пусть объяснит, что натворил без нашего разрешения?
– Да, конечно!
Когда султана не было на заседаниях, Великий визирь занимал его место, это повелось еще со времен Ибрагима-паши, следующие Великие визири с удовольствием следовали примеру.
Кара-Ахмед-паша тоже не отказывал себе с такой малости – посидеть на троне, ведя советы Дивана. И на сей раз устроился поудобней.
Призвав к порядку, озвучил волнующий всех вопрос:
– Рустем-паша, нам сообщили, что вы казнили доставленных из Румелии людей. По какому праву?
Паши заметили две особенности: Кара-Ахмед-паша говорил о себе во множественном числе, как султан, и назвал мятежников "этими людьми".
Но Диван поддержал своего Великого визиря, паши загалдели. Кара-Ахмед-паша позволил им немного пошуметь, чтобы наглец понял, что превысил свои права, потом поднял руку, призывая к тишине.
Но Рустема-пашу, похоже этот ропот не испугал, он вскинул голову:
– Я действовал по приказу Повелителя!
– И где же этот приказ?
– Он… у султанши Хуррем Султан.
По комнате прокатился насмешливый ропот. Кара-Ахмед-паша тоже позволил себе улыбнуться:
– Ах, у султанши… так бы и сказали, что выполнили ее распоряжение. Но султанша может распоряжаться в гареме, к которому вы, Рустем-паша, не принадлежите. – Снова выждал, позволив пашам посмеяться и зорко следя за тем, кто смеется, а кто нет. – Вы казнили человека, который, возможно, и был шехзаде Мустафой, ведь даже его мать, Махидевран Султан, признала в этом человеке своего сына.
Вот теперь в Диване было тихо…
– К тому же перед смертью не лгут, а Махидевран Султан поклялась, что это ее сын.
Рустем-паша чувствовал, как по спине течет липкий пот. Так можно и голову потерять, на заседаниях Дивана султанша не спасет… Но он держался. Ответил чуть насмешливо: