Я расскажу вам эту историю, господин Шварц, так, как если бы я ее где-то прочел. Я поведаю вам события из разных отрезков времени, а вы уже сами составите из них общую картинку - словом, так, чтобы не выдавать вам сразу уже ставших известными после интересных подробностей, - прервался водитель и после короткой паузы, бросив многозначительный серьезный взгляд продолжил: - Но, видимо, это будет уже после того, как Вы поужинаете, месье. Мы подъехали к ресторану.
- Ко всъем чегртям этот кассуле! Сегодня на ужин я пгредпочту истоггрию!
Глава 2
Перенесемся на время вперед, в 1997 год, в день, когда все это случилось. На тот момент я работал на Маргарет уже шесть лет, и мне, откровенно сказать, жаловаться было не на что. Все шло, как обычно, до тех пор, пока прямо в шикарное здание, освещенное со всех сторон диодными лампами, с огромными, во все четыре этажа окнами, демонстрировавшими роскошь переливающихся в их свете золотых нитей ковров, не вломились два здоровенных полицейских, уводя ничего не понимающую женщину под руки и зачитывая вслух ее права на глазах у оторопевшего персонала. Здание имело статус главного офиса Маргарет, который она арендовала для продажи ковров, уже ставших брендом во всей Северной Англии. Оно находилось прямо в центре города, между зданием суда и нашей гостиницей. Не правда ли, необычное совпадение? Этакий британский сюр.
Подозрения в отношении Маргарет Страйзберг были беспочвенны и абсолютно надуманны. По крайней мере, все соседи, знакомые и прочие жители города (среди них был и ваш достопочтенный слуга) утверждали, что никакой связи с убийством Джона Айвери она не имела и иметь не могла, ибо это была любящая супруга и добропорядочная подданная своей страны. Она была примером для подражания для тех, кто, только вступая во взрослую жизнь и не имея за душой ни гроша, мог добиться, если бы только постарался, процветания.
Жарким летним днем 20 июля 1997 года ровно в семь часов вечера она вышла из дома по улице, находившейся параллельно площади Спасения, и, сев в свой красный "Вольво", отправилась в гости к матери, где пребывала ровно до 11 вечера 20 июля того же года. Соседи видели ее подъезжающий к подъезду автомобиль, а за парковку в неположенном месте дорожная полиция в 21:45 обязала ее выплатить штраф.
В зале суда среди присяжных заседателей шло активное обсуждение. Среди одиннадцати человек, мистер Шварц, вы бы не обнаружили ни одного, если можно так выразиться, необычного. Все эти люди были из среднего класса: толстые и худые; с озабоченными проблемами лицами и с беспечным розовым блеском щек; с шифоновыми шарфиками и атласными галстуками; противные до безобразия и вполне даже приятные. Но двенадцатый присяжный был особенным. Это была женщина, лет пятидесяти пяти, афроамериканка, с ярко выраженными чертами лица, в светло-розовом брючном костюме и с неверно подобранной в тон событию прической, напоминавшей что-то среднее между модой 50-х и современной. То была не случайная женщина, но об этом чуть позже.
Шло уже восьмое заседание по делу, растянувшемуся на три долгих месяца, последние две с половиной недели из которых Маргарет Страйзберг пребывала в месте временного заключения осужденных.
Длинная черная мантия судьи, прошуршав от двери к столу, нарушила волнение зала, призывая своим присутствием к молчанию. Всего пятнадцать минут назад присяжные, удалившись в особую комнату, вынесли свой приговор подсудимой. Затаив дыхание, знакомые, коллеги и родственники молодой женщины (и я в том числе) ловили каждое движении судьи, молясь и уповая на справедливость цитадели Фемиды и на Господа Бога. В голове не укладывалось, чтобы это красивейшее существо могло навредить кому-то. Я знал Маргарет уже семь лет, шесть из которых проработал на нее, видя ее каждый божий день, и я был уверен в ее невиновности. Тем более у нее было алиби, да и убийца был найден, к тому же признал свою вину. Что же здесь непонятного, правильно?
Но прокурор считал по-другому. Первые шесть заседаний Маргарет обвиняли в соучастии в убийстве, а на седьмом по каким-то непонятным причинам ей предъявили новое обвинение, заключавшееся уже непосредственно в самом убийстве Джона Айвери. Якобы были обнаружены новые улики по делу, доказывающие неоспоримую вину Маргарет. Якобы мать подсудимой являлась слишком близким родственником, а посему ее подтверждения алиби были совершенно не убедительны. Якобы мужчина, ранее обвиненный в убийстве Айвери, страдал каким-то редким расстройством, типа легкой стадии шизофрении, и пистолет, лежавший рядом с телом жертвы, чья пуля оказалась последним свидетелем преступления, взял в руки по нелепой неосторожности и житейской растерянности. Якобы этот мужчина ночью в густом хвойном лесу, скорее всего, просто прогуливался, а случайная патрульная машина молодого сержанта, решившего в тот вечер похвастаться перед своей подружкой, застигла его рядом с телом Джона Айвери по еще одному фатальному совпадению. Якобы свою вину мужчина признал лишь под жестким полицейским прессингом. Из таких вот "якобы" и "если бы" следствие пришлось возобновить и расширить до размеров, достигших восьмого заседания по делу Страйзберг/Айвери. Поговаривали, что прокурор входил в тот неудачливый лагерь заключенных в сети Маргарет, кого ее образ преследовал по ночам и не оставлял в покое, иными словами, тех, кому она когда-то отказала.
- В отношении по делу об убийстве Джона Айвери, - начал главный судья города Тонни Сьют, - в ночь на 20 июля 1997 года суд признал Маргарет Страйзберг невиновной ввиду отсутствия основных доказательств и наличия алиби…
Подсудимая упала на стул в изнеможении, опустив голову и закрыв лицо руками. Легкий вздох облегчения вырвался из ее томящейся груди, и она, слегка поводя плечами, нервно задергалась. В зале раздались радостные возгласы ожидавших приговора, а присяжные заседатели улыбались ей, чувствуя ответственность за совершенное, определенно, хорошее дело и за чью-то спасенную жизнь. Знаете, месье Шварц, человеку намного легче чувствовать себя спокойно, знай он, что освободил виновного, чем иметь всю жизнь сомнения, что сломал судьбу абсолютно непричастного к преступлению человека. Так, все они чувствовали громадное облегчение, а в мыслях уже распивали по бутылочке сладкого эля, каждый по отдельности со своими друзьями: "За хорошее дельце!"
Все, кроме одного - той самой двенадцатой присяжной, с большим усердием скрывающей презрительный взгляд, обводивший волны черных волос еще совсем недавно обвиняемой в убийстве женщины. И хотя минуло уже семь лет со дня, когда я впервые увидел Маргарет, она не переставала оставаться роковой красавицей. Лишь слегка сбросив вес и закрашивая чуть седые виски, она все так же пылала изнутри своим необычайным огнем, освещая все вокруг. Возможно, то был взгляд завистницы, коих у Маргарет было почти половина города; список возглавлялся женой главного судьи; возможно, у темнокожей женщины был от природы такой взгляд - никто не знал, да и всем было наплевать.
Многочисленный персонал, столпившийся в зале суда, а также знакомые и престарелая мать Маргарет собрались вокруг освобожденной, рассыпаясь в радостных поздравлениях. Все были весьма довольны, ведь Маргарет являлась отличным шефом: под ее рукой не только фирма процветала с каждым годом и становилась все более популярной, но и люди, окружавшие Страйзберг, в короткие сроки достигали такого достатка, о котором и мечтать не могли. В городе даже ходила поговорка: "Хочешь подняться - держись Маргарет". Она помогала многим обездоленным семьям, кому-то давала в долг, кого-то принимала на работу. Она была строгой и категоричной, но сердобольной и справедливой одновременно. Как это все в ней уживалось, одному только Богу известно.
Выходя из здания суда, оцепленного со всех сторон полицейскими, сдерживавшими жесткий натиск вездесущих журналистов, Маргарет надела темные очки, закрываясь от вспышек папарацци и прикрывая одну сторону лица воротником кожаной куртки. Одной рукой ее обнимал высокий, крепкого телосложения полицейский, расчищая дорогу от назойливой прессы.
- Как вы себя чувствуете Маргарет? - Каково это - быть осужденной за убийство мужа? - Что вы можете сказать по данному вопросу? - Вы еще собираетесь замуж? - Вы не боитесь, что теперь мужчины будут вас опасаться?
Выкрикивая со всех сторон и тыча в лицо микрофонами, молодые и не очень мужчины и женщины рьяно пытались выудить хоть какое-то слово или комментарий от цели своего ожидания. Хоть что-то, что могло принести им славу или известность, ну или хотя бы бонус к зарплате. - Без комментариев, - отрезала Маргарет и села в подъехавший черный БМВ 89-го года. - О, господин Сари! Что вы можете сказать по данному вопросу? Каково это - защищать женщину, убившую собственного мужа?
И под тревожащие душу автолюбителей звуки мотора отъезжающего БМВ вся толпа, включая и сопровождающего-полицейского, которого вихрем затянуло в ее водоворот, кинулась к адвокату, выходившему из здания суда.
Глава 3
Приблизительно в 19:00, после суда, в тот роковой день мы подъехали к ее дому, находившемуся на улице, параллельной площади Спасения. Заглушив мотор, я сочувственно посмотрел на Маргарет. Лицо ее дышало какой-то глубокой печалью и неопределенным волнением. Мне показалось, что это волнение не относилось ко всему пережитому; с какой-то болезненной тревогой она смотрела на свой одинокий дом и какое-то время мешкала, не решаясь выйти из машины. Это было в духе Маргарет. За всею своей веселостью и непринужденным общением, которым она обычно располагала к себе всех: от простых людей до крупных клиентов, золото в карманах которых исчислялось миллиардами, - скрывалась какая-то истинная суть ее пребывания в этом мире. Порой на нее наступали необъяснимые приступы раздражительности на пустом месте или какая-то мысль внезапно омрачала темной вуалью ее светлое красивое личико, придавая ему мистическую мрачность и нераскрытую тяготящую загадочность.
Я, как истинный француз, знаю толк в хорошеньких женщинах и убежден, что все они хранят какие-то свои личные загадки: постыдные связи, порочащие события, неловкие моменты. Ну, как правило, это пустяковые ситуации, которые не вызвали бы интереса общественности (даже если бы были описаны рукою Дюма), того самого осуждающего интереса, которого так боятся молоденькие девушки. Поэтому я редко придавал такой изменчивости значение, к тому же, откровенно говоря, поскольку Маргарет позволяла мне изо дня в день любоваться собой наедине, возводя меня в ранг избранного, я был единственным, перед кем происходили эти внезапные смены настроения. Ослепленный таким доверием, я принимал эти резкие спады и подъемы как должное, хоть иногда они меня и пугали. Но что это за красота, что своим сладостным безумием не пугает обычных людей, таких, как мы с вами?
Поэтому я приписал это, неосознанное ею, помрачневшее настроение ко всему, что с ней случилось за последние три месяца. Ведь это и понятно: ни в чем не повинную молодую женщину осудили за убийство собственного мужа и промотали по судам в период, когда она должна была переживать и лелеять свое горе, окруженная семьей и вниманием.
С Джоном Айвери они были женаты два года, но по ее нежному взгляду на него я понимал, как сильно она его любила. Молодые познакомились на одной из сделок, заключаемых компанией Маргарет, и, как говорили люди, полюбили друг друга с первого взгляда. Признаться, эта свадьба стала для меня полной неожиданностью и даже каким-то разочарованием, ведь я все еще питал надежду, как и многие другие, на то, что неоправданная холодность Маргарет по отношению к мужчинам в целом однажды прольется всей своей страстью на меня.
Но не только для меня одного эта свадьба стала неожиданностью, она повергла в шок абсолютно всех, кто был знаком с Маргарет, ведь никто даже не подозревал, что у нее кто-то был. На работу она приезжала первая, а уходила самая последняя. Приблизительно два раза в неделю она задерживалась допоздна в офисе и отпускала меня домой. Теперь я знаю почему. Нет, не только потому, что встречалась с Джоном, там было еще одно исключительное по изощренности и до абсурда веское обстоятельство, о котором я расскажу чуть позже.
Помешкав перед выходом из машины, Маргарет неожиданно как-то странно посмотрела на меня и одарила меня той же самой улыбкой, которая семь лет назад пронзила мое истинно французское сердце острием рапиры своего очарования. На секунду мне показалось, что она сошла с ума, но, опираясь на твердые факты, а вернее, на шаткую эмоциональность всех женщин в целом, я сочувственно и как будто бы даже извиняясь, что не разделяю ее веселья, посмотрел на нее и неловко улыбнулся в ответ. Удрученная и слегка состарившаяся за эти три месяца, Маргарет поплелась подкашивающимися ногами к своему дому. Я смотрел ей вслед с сожалением и, если можно так выразиться, с французским трепетом.
Сзади можно было бы подумать, что это идет обессиленная и очень уставшая женщина, возможно, даже немного выпившая после тяжелого рабочего дня. Но тот, кто увидел бы глаза Маргарет в этот самый момент, повстречай она на своем пути случайно заблудшего в этот район прохожего, обратил бы внимание на то, какой волнующий омут и тревожный блеск отражался в их медовых заливах при свете ночных фонарей, скудно поедавших тусклым светом (в отличие от пожиравших тьму глаз женщины) каждый темный уголок рядом с домом. Она шла, если можно так выразиться, вкрадчиво, не спеша, короткой, еле заметной глазу замедленной поступью, будто бы чего-то опасалась.
На ней был серый деловой костюм, который накануне ей привезла мать специально для суда. Идеально сидящий пиджак со слегка заостренными плечиками смыкался на тонкой талии Маргарет золотой брошкой в виде ящерицы, усыпанной бриллиантами; из-под него просматривалась кремово-бежевого цвета шелковая блузка с именными инициалами на изнанке возле воротничка "М.С.". Строгая узкая юбка-карандаш, достигавшая той самой пикантной части женских ног, когда картинка прерывается на самом интересном месте и в дело вступает мужское воображение, достигала линии колен, идеально подчеркивая округлые бедра, которые, покачиваясь на высоких каблуках, останавливали множество мгновений жизни вашего рассказчика. В руках у нее практически ничего не было, кроме ключей от дома.
Представьте, за шесть лет добропорядочной службы, будучи самым приближенным к ее жизни после мужа, хотя и не думаю, что при нем она показывала вспышки своего настроения, тучами негатива заволакивающего все вокруг, мне ни разу не была оказана честь побывать в ее доме, даже в холле. Как вы уже убедились, месье Шварц, женщина вела довольно затворническую и удаленную от всех посторонних глаз жизнь. Любая информация о любой сфере из жизни Маргарет, кроме профессиональной, страдала анорексичностью реальности и лишним весом домыслов. Иными словами, помимо того, что она была прекрасным руководителем - требовательным, но достойно поощряющим своих сотрудников, - больше о ней никто ничего не знал.
Подчиненные любили ее за щедрые бонусы, поэтому и не питали особого интереса к изобличению в их идеальной начальнице каких-либо адских недостатков. Остальным жителям города, особенно жительницам, хотя Маргарет и затмевала красотой все их очарование вместе взятое и была какое-то время одинока, посудачив немного, ничего не осталось как в скором времени перестать жевать тему "чудом обогатившейся полусицилийки". В конце концов, победителей не судят.
В тот момент за Маргарет следили две пары глаз: одни из них принадлежали мне, пока я провожал взглядом ее покачивающийся, как на волнах, силуэт. Другие, маленькие и глубоко посаженные, держали женщину на прицеле своими чернее ночи расширяющимися зрачками, прищуриваясь и моргая в такт прицокиванию языка. Они находились где-то рядом, но я о них ничего не знал.
Маргарет открыла дверь, но прежде чем переступить порог дома, просунулась внутрь лишь наполовину, напряженно всматриваясь в темноту и ощупывая правой рукой на стене рядом с дверью выключатель со светом. Убедившись, что поблизости никого нет, она сняла дом с охраны и закрыла за собой дверь.
Это был не сказать чтобы роскошный, но красивый дом, выдержанный в британском стиле. Он был ни большой, ни маленький, но уютный и обставленный со вкусом. Дом отлично вписывался в аллею подобных ему в благополучном и завидном районе города. Состоял он из двух этажей, с зеленой под мрамор отделкой и небольшими колоннами напротив парадной двери. Третий этаж, нещадно отданный архитектором под чердак, покрывал зеленый неядовитый плющ, придавая городскому дому вид этакого деревенского спокойствия и какого-то философского созерцания.
Прежде чем Маргарет прошла по коридору, огибающему широкую лестницу на второй этаж, и направилась в кухню, она зажгла свет во всем доме. Уж очень боялась женщина темноты, но в этом ведь нет ничего предосудительного, не правда ли? Кто из нас иногда не пугается темных углов?
Беззвучно она открыла небольшой шкафчик на кухне, где обычно хранилось вино - своя небольшая коллекция. Налив себе немного Шато Марго 75-го года, она побрела в гостиную с бокалом в руке, наматывая прядь черных шелковых волос на палец.
Сперва женщина медленно и бесцельно бродила по зале, вперев волнующийся и что-то обдумывающий взгляд в пол, постепенно неосознанно ускоряя шаг. Со временем, поддаваясь будто бы вращению маятника, она начала быстро метаться из стороны в сторону, нервно смотря вниз и что-то бормоча себе под нос. Ее черные зрачки увеличились настолько, что практически полностью закрыли собой всю радужку глаз, оставляя лишь тонюсенькую линию медового карего цвета. Неизвестно, сколько прошло еще времени, пять минут или целый час, но неожиданно она остановилась как вкопанная, губы ее слегка дрогнули в какой-то странной неровной улыбке, издав что-то наподобие короткого дерганого смешка. Маргарет поставила бокал на столик, так и не отпив ни одного глотка, быстро взяла ключи от своего красного "Вольво" в прихожей и выбежала на улицу.