- Он закончил колледж, и был первым в своем выпуске. Его взяли бы на работу в любую самую крупную инженерную компанию, но он хотел иметь собственный бизнес. Какое-то время я была его секретарем.
- Подумать только, собственный секретарь! Когда он решал что-то сделать, то добивался своего, даже тогда, когда был мальчиком.
- Он все тот же! – засмеялась Анна. – Он говорит то, что подразумевает, и подразумевает то, что говорит. С Саксоном всегда знаешь, чего ожидать.
- Он мало говорил, когда жил здесь, но мы с этим смирились. Ребенку пришлось вытерпеть столько, что удивительно, что он вообще разговаривал. Мы старались не давить на него и ни к чему не принуждать. Порой просто сердце разрывалось, глядя как он кидался выполнять малейшую работу, о которой мы упоминали, а затем держался в сторонке и смотрел, считаем ли мы, что он все сделал, как надо. Думаю, он считал, что мы вышвырнем его, если он не будет делать все идеально, или даже начнем избивать, как в тех других семьях.
Анна так ясно представила его, совсем ребенка, худого и такого беспомощного, с настороженными и лишенными надежды зелеными глазами, что у нее ручьем полились слезы.
- Не плачьте, - отрывисто сказала Эммелина, и следом сама промокнула глаза. – Ему было двенадцать, когда мы взяли его, тоненького и неуклюжего. Он пока не начал тянуться вверх и все еще прихрамывал из-за того, что женщина, у которой он жил до нас, столкнула его с крыльца ручкой метлы. У него нога плохо двигалась в лодыжке. А на спине было несколько длинных, тонких синяков, похоже, по ней прошлась та же ручка от метлы. Думаю, там это было обычным делом. На руке у него была отметина от ожога. Понимаете, он никогда никому об этом не говорил, но соцработник сказал, что мужчина тушил на нем сигареты.
Ничто в его поведении никогда не говорило что он нас боится, но очень долго, когда мы пытались приблизиться к нему, он напрягался так, словно готовился драться или бежать. Казалось, ему спокойнее, если мы остаемся на расстоянии. Что мы и делали, хотя мне хотелось притянуть его к себе и сказать, что никто и никогда больше не причинит ему боль. Но он походил на побитую собаку. Он потерял к людям всякое доверие.
У Анны перехватывало горло, когда она сказала:
- Он все еще до некоторой степени держит дистанцию. Ему трудно выражать свои чувства, хотя здесь намечается кое-какое улучшение.
- Вы действительно хорошо его знаете? Вы сказали, что были его секретарем. Вы уже не работаете на него?
- Нет. Я работала у него в течение двух лет, - ее слегка щеки порозовели. – Мы ждем ребенка, и он попросил меня выйти за него замуж.
Глаза Эммелины поблекли, но взор остался таким же острым. Она окинула Анну оценивающим взглядом.
- В мое время мы делали это в обратном порядке, но времена меняются. Нет позора в чьей-то любви. Ха, ребенок? Когда ждете? Я так понимаю, что скоро получу внука?
- В сентябре. Мы живем в Дэнвере, так что это недалеко. Будет удобно нас навещать.
Морщинистое лицо Эммелины стало печальным.
- Мы всегда считали, что Саксон потом не захочет с нами знаться. Когда он закончил школу, то сказал нам "Прощайте", и мы знали, что именно это он и имел в виду. И, по-хорошему, его нельзя в этом винить. К тому времени, как он попал к нам, годы кошмарного детства так сильно сказались на нем, что мы понимали, он никогда больше не захочет вспоминать ни об одной приемной семье. Соцработник рассказал нам о нем все. Женщина, родившая его, должна за многое ответить. Ответить за то, что сделала с ним, за тот ад, в который она превратила его жизнь. Клянусь, если бы кто-нибудь узнал кто она, я бы выследила ее и прибила.
- У меня была эта же мысль, - мрачно сказала Анна, и на мгновение ее бархатные глаза утратили свою мягкость.
- Мой Гарольд умер несколько лет тому назад, - сказала Эммелина, и кивнула в признательность на тихое Аннино сочувствие. – Жаль, что его здесь нет, чтобы услышать, как преуспевает Саксон, но, полагаю, что он и так это знает.
Ее грубоватая, простая вера трогала больше, чем какое-нибудь многословное рассуждение. Анна обнаружила, что улыбается, потому что в уверенности Эммелины было что-то радостное.
- Саксон говорил, что вы потеряли собственного сына, - сказала она, надеясь, что не бередит все еще живую старую боль. Ни один родитель не должен испытать потерю своего ребенка. Эммелина кивнула, ее лицо приобрело отсутствующее выражение.
- Кенни… Боже, прошло тридцать лет с тех пор, как он заболел в последний раз. Он был слабеньким с самого рождения. Сердце. Тогда не могли многое из того, что делают сейчас. Когда он был еще малюткой, доктор говорил нам, что долго он не протянет, но осведомленность не всегда помогает вам подготовиться. Он умер, когда ему было десять. Бедный маленький крошка, он выглядел как шестилетний.
Через минуту задумчивое выражение покинуло ее лицо, и она улыбнулась.
- Саксон, это было заметно сразу, был сильным, даже при том, что истощал и был весь в синяках. Он начал расти на следующий год после того, как мы его взяли. Может быть, этому послужило нормальное питание. Видит Бог, я запихивала в него все, что только могла. И он так вымахал, что за шесть месяцев прибавил в росте целый фут. Едва мы покупали ему новые джинсы, как на следующую же неделю он из них вырастал. В мгновение ока он стал выше Гарольда, одни руки и ноги. Потом он стал набирать вес, и на него стало приятно посмотреть. Внезапно здесь появилось столько молодых девушек, разгуливающих по улице туда-сюда, что я представить не могла, как много их в пределах квадратной мили возле нашего дома. Они хихикали друг с дружкой и не сводили глаз с двери и окон, чтобы хоть мельком увидеть его.
Анна в голос расхохоталась.
- И как ему понравилось быть центром такого внимания?
- Он никогда не подавал виду, что замечает их. Ну, я уже говорила, он очень серьезно относился к учебе. И очень подозрительно относился к попыткам людей сблизиться с ним, так что думаю, что знакомства были не по нему. Но те девочки продолжали ходить мимо, и я не могу их за это осуждать. Он заставлял мальчиков его возраста чувствовать себя малолетками. Он начал бриться в пятнадцать, и это была настоящая растительность на лице, а не несколько неопрятных волосков как у большинства мальчишек. Его грудь и плечи стали широкими, и он нарастил отменные мускулы. Так что парень хоть куда.
Анна поколебалась, но потом все-таки решила снова вернуться к вопросу о Кенни. Эммелина имела привычку увлекаться, рассказывая о Саксоне, вероятно потому, что долгие годы была лишена такой возможности. И сейчас она наконец-то встретила того, кто знал его, и воспоминания хлынули потоком.
- Саксон говорил мне, что всегда чувствовал, что вы сторонились его, потому что он не Кенни.
Эммелина удивленно посмотрела на нее.
- Сторонились его? Не его вина, что Кенни умер. Позвольте заверить вас, если ваш ребенок умирает, вы никогда не перестаете по нему страдать. Но Кенни умер за несколько лет до того, как мы взяли Саксона. В любом случае, после того, как Кенни оставил нас, мы собирались усыновить или взять ребенка под опеку. После того, как у нас появился Саксон, вспоминать о Кенни стало не так больно. Словно Кенни был счастлив, что у нас появился кто-то еще о ком надо заботиться, и что присутствие Саксона спасает нас от тягостных мыслей. Как мы могли сторониться его, когда он прошел через такой ад? У Кенни не было здоровья, но он всегда знал, что мы любим его. И хотя он умер таким маленьким, в чем-то он был удачливее Саксона.
- Ему так сильно нужна любовь, - горло у Анны снова перехватило. – Но ему так трудно выказывать ее кому-то или позволить кому-то выказывать ее по отношению к нему.
Эммелина кивнула.
- Думаю, после того, как он понял, что мы не собираемся причинять ему боль, мы должны были быть понастойчивее, но к тому времени мы как бы привыкли держаться от него подальше. Казалось, что ему так удобнее, и мы его не трогали. Сейчас, я вижу, что мы могли бы что-то сделать, но в то время нам казалось, что мы поступаем так, как хочет он.
С минуту она посидела на деревянном кухонном стуле в тишине, слегка покачиваясь взад-вперед. А потом сказала:
- Сторонились его? Ни минуты. Никогда. Видит Бог, мы полюбили его с самого начала.
Глава 9
Когда Анна рассказала Саксону, что Гарольд умер, его лицо напряглось, а яркие глаза потускнели. Она боялась, что он вообще не захочет слушать о Брэдли, но этого не случилось. Но, если ему и было любопытно, он очень хорошо это скрывал, потому что не задал ни одного вопроса. Известие о смерти Гарольда заставило его проявить интерес, хотя и неохотно.
- Эммелина все еще живет в том же старом доме одна?
Она назвала ему адрес и он кивнул.
- Да, это тот самый дом.
- Кажется, она чувствует себя неплохо, - сказала Анна. – Она заплакала, когда я сказала, что знаю тебя. - Она глубоко вздохнула. – Ты должен ее навестить.
- Нет, - нахмурившись, резко ответил Саксон.
Он отвергал саму мысль об этом.
- Почему нет?
Анна почувствовала, как он отдаляется, видела, как замыкается его лицо. Она потянулась к нему и взяла его за руку, помня слова Эммелины о том, что они позволяли ему отдаляться вместо того, чтобы приближать к себе.
- Я не позволю тебе отгораживаться от меня. Я люблю тебя и мы с тобой заодно.
В глазах Саксона ничего нельзя было прочесть, но его вниманием она завладела.
- Если бы у меня была проблема, захотел бы ты помочь, или бросил бы меня расхлебывать все самой? – нажимала она.
У него мелькнуло какое-то выражение, слишком быстрое, чтобы она успела его расшифровать.
- Я бы позаботился о тебе, - и он сжал ее руку. – Но у меня нет проблем.
- Думаю, что есть.
- И ты настроена помочь мне решить их, независимо от того, считаю ли я, есть они или их нет, не так ли?
- Вот именно. Так и строятся близкие отношения. Люди встревают в дела других людей, потому что заботятся о них.
Когда-то он посчитал бы такое вмешательство в его личную жизнь невыносимым. И хотя ее настойчивость все еще раздражала его, но, как ни странно, в то же время заставляла чувствовать себя защищенным. Она была права: именно так и строятся отношения. Он понимал это, хотя такое происходило с ним впервые. Так или иначе, их "соглашение" превратилось в "отношения", полные сложностей, запросов и обязательств, но возврата к прежнему он не хотел. Впервые в жизни его принимали таким, каким он был. Анна знала о нем все, что только можно было знать, все отвратительные детали его рождения и детства. Она знала все самое худшее, но не бросила его.
В неожиданном порыве он посадил ее верхом себе на колени, так, чтобы видеть ее лицо, когда будет говорить. И физически, и эмоционально это была в высшей степени интимная поза для разговора, но он чувствовал, что так надо.
- Это было не лучшее время в моей жизни, - попытался объяснить он. - И я не хочу вспоминать его или снова там оказаться.
- То, что ты помнишь, искажено тем, что произошло с тобой до них. Ты вспоминаешь о них как о черствых людях, которые сторонились тебя, потому что ты не был их сыном, но они чувствовали совсем не это.
- Анна, - терпеливо сказал он. - Я там был.
Она обхватила его лицо руками.
- Ты был напуганным мальчиком. Не думаешь, что, может быть, ты настолько привык быть отвергаемым, что ждал этого и поэтому это и видел?
- А ты теперь психиатр-любитель?
- Для того, чтобы делать умозаключения, степень не требуется. - Она наклонилась вперед и сорвала быстрый поцелуй. – Она говорила часами, рассказывая мне о тебе.
- И теперь ты считаешь себя экспертом.
- Я эксперт по тебе, - фыркнула она. – Я годами изучала тебя. С той самой минуты, как стала на тебя работать.
- Ты так прелестна, когда психуешь, - заметил он, вдруг начиная наслаждаться их беседой. Он с удивлением понял, что, забавляется, дразня ее. Он мог ее разозлить, но, тем не менее, она будет его любить по-прежнему. Оказывается, обязательства имеют свои преимущества.
- Тогда я стану еще прелестнее, - предупредила она.
- С этим я как-нибудь справлюсь.
- Ты так думаешь, большой парень?
- Да, мэм. – Он подсунул руки под ее бедра и провокационно подвигал ее. - Вполне уверен.
На мгновение ее веки тяжело опустились в ответ, но затем она широко раскрыла глаза и впилась в него взглядом.
- Не пытайся отвлечь меня.
- Я и не пытаюсь.
О нет, он без малейших усилий добился своего. Хотя Анна не продвинулась в своих усилиях убедить его, она попыталась встать. Его руки сжали ее бедра и усадили на место.
- Сиди, где сидишь! – скомандовал он.
- Мы не можем разговаривать в таком положении. Ты переводишь все на секс и куда мы так придем?
- Вероятно, прямо сюда, на эту кушетку. Между прочим, не впервые.
- Саксон, пожалуйста, будь серьезнее! – простонала она, и замолчала, поразившись тому, что сама только что сказала. Она не могла поверить, что умоляла его стать серьезнее. Он был очень серьезным человеком, редко смеющимся и даже просто улыбающимся. Однако за последнюю неделю она видела больше его улыбок, чем за все три года их знакомства.
- Я совершенно серьезен, - ответил он, - и насчет нашего положения, и насчет Эммелины. Я не хочу возвращаться назад. Я не хочу вспоминать.
- Она любит тебя. Она называла тебя "мой мальчик" и сказала, что наш малыш будет ее внуком.
Она завладела его вниманием, и он слегка нахмурился.
- Она так и сказала?
- Ты должен поговорить с ней. Твои воспоминания однобоки. Они понимали, что после того скверного обращения, которое тебе пришлось перенести, ты не любишь, когда взрослые приближаются к тебе. И именно поэтому они старались не трогать тебя. Они считали, что так тебе будет легче.
Его взгляд становился пустел по мере того, как всплывали воспоминания.
- Хотел бы ты, чтобы они обнимали тебя? – спросила она. – Позволил бы ты им сделать это?
- Нет, - медленно выговорил он. – Я этого не выносил. Даже тогда, когда я стал заниматься сексом, в колледже, я не хотел, чтобы девушка обнимала меня. Так продолжалось до… - Он прервался, его взгляд стал рассеянным. Только Аннины руки он хотел чувствовать на своем теле, только ей позволял прижимать его к себе. Руки всех других женщин он удерживал у них над головой, или же устраивался на коленях, не давая им коснуться себя. И это был только секс. С Анной же, с самого начала, они занимались любовью. Только ему понадобилось два долгих года, чтобы понять это.
Он никогда не позволил бы Эммелине или Гарольду обнимать себя, и они это знали.
Может он ничего не осознавал и поэтому его воспоминания были так искажены прежним жизненным опытом? Если то, что он видел, было отражением в кривом зеркале его разума, тогда ничто не являлось тем, чем казалось. Он всегда ждал, что его отвергнут. К этому его приучили побои и постоянные издевательства, которые он терпел в других приемных семьях, а он был слишком мал, чтобы все это анализировать.
- Ты действительно сможешь продолжать жить, не зная ничего наверняка?– спросила она, поближе наклоняясь к нему. Ее темно-медовые глаза были озерами, в которых он мог утонуть, и вдруг он крепко прижал ее к себе.
- Я пытаюсь жить дальше, - бормотал он ей в волосы. – Я пытаюсь строить жизнь с тобой. Позволь прошлому уйти. Бог знает сколько лет мне потребовалось, чтобы все забыть, и теперь, когда это удалось, зачем ворошить все снова?
- Потому, что ты не можешь его отпустить! Ты не можешь забыть свое прошлое. Оно часть того, что сделало тебя таким, какой ты есть. И Эммелина любит тебя. И это не только для тебя, но и для нее тоже. Она осталась одна на целом свете. И не жалуется, не плачется, что ты исчез почти двадцать лет тому назад и с тех пор ни разу не вернулся повидать ее. Ей только хочется знать, что с тобой все хорошо. Она так гордилась, услышав, что ты преуспеваешь.
Саксон закрыл глаза, чтобы помешать образам предстать перед мысленным взором, но это было бесполезно. Эммелина всегда была сильной личностью, Гарольд – мягче и спокойнее. Он все еще представлял себе ее костистое лицо, невзрачное, как скудный пустынный пейзаж. Она никогда не злилась, но была строгой и прямой. И еще у нее были высочайшие стандарты чистоты. Впервые за всю его жизнь у него была хорошая, чистая одежда. Одежда, в которой ему было не стыдно пойти в школу.
Ему не хотелось задумываться о том, что она прожила двадцать лет, задаваясь вопросом, как там он, и волнуясь за него. Никто и никогда прежде не волновался за него, так что возможность этого просто не приходила ему в голову. Все, чего он хотел, это покончить со своим прошлым, добиться чего-то в жизни и никогда не оглядываться назад.
Анна считала, что нужно оглянуться назад, посмотреть, откуда ты, как будто пейзаж изменился, едва только ты покинул его. И, возможно, так и было. Возможно, сейчас все будет казаться другим.
Он привычно отстранил от себя эмоции, и внезапно ему открылась логика происходящего. Он не хотел возвращаться. Он хотел, чтобы Анна вышла за него. Анна хотела, чтобы он вернулся. Эти три желания сошлись в одной точке, и теперь он знал, что сделает.
- Я вернусь, - мягко сказал он. Она вскинула голову и глянула на него большими кроткими, нежными и вопрошающими глазами. – При одном условии.
Какое-то мгновение они молча смотрели друг на друга. Он вспомнил начало их отношений, когда она сказала, что будет его любовницей при одном условии, а он отверг его, вынудив ее принять его требования. Безусловно, она тоже вспомнила это, и он задался вопросом, не откажется ли она из принципа. Нет, только не Анна. Она был бесконечно великодушной и достаточно мудрой, чтобы понимать, что одно к другому не имеет никакого отношения. Он также признал, что не всегда будет побеждать, но, пока Анна была победителем, все было хорошо. Пока она побеждала, он тоже выигрывал.
- Что ж, давай послушаем, - сказала она, хотя все уже поняла. – Какое условие?
- То, что ты согласишься выйти за меня замуж.
- Ты низвел наш брак до условия, которое нужно выполнить?
- Я сделаю все, что угодно, использую любые доводы, которые у меня есть. Я не могу тебя потерять, Анна. Ты знаешь это.
- Ты не потеряешь меня.
- Я хочу, чтобы это было за подписью и печатью, с регистрацией в окружном суде. Я хочу, чтобы ты была моей женой, а я твоим мужем. Я хочу быть отцом наших детей. – Он криво улыбнулся ей. - Отчасти, это будет возможностью восполнить мое паршивое детство, возможностью дать моим детям что-то лучшее, и с их помощью прожить настоящее детство.
Из всего того, что он говорил, эти последние слова подкосили ее. Она уткнулась лицом в его шею, чтобы он не увидел слез, навернувшихся на глаза, и несколько раз сглотнула, пытаясь вернуть способность нормально говорить.
- Хорошо. У тебя есть жена.
***
Из-за его деловых обязательств они не смогли сразу же поехать в Форт Морган. Глядя на календарь, Анна улыбалась и строила планы на следующее воскресенье. Она позвонила Эммелине, чтобы ее предупредить. Не в характере Эммелины было бурно выражать восторг, но Анна услышала в ее голосе неподдельную радость.