– Вы не так поняли… Я думала, вдруг это конкуренты мужа, еще кто-нибудь…
– Конкуренты мужа? – удивился Аникеев. – Письмо было адресовано вам.
– Мало ли что мне. У нас много имущества на меня оформлено – я и привыкла, что бумаги на мое имя приходят. Из налоговой, по поводу машин, еще откуда-нибудь…
– А у вас не возникло подозрения, что это письмо написал ваш муж?
– Виталий?! – Она испуганно посмотрела на него. – С чего это он будет писать такие письма?!
– Там были слова про кровь…
– Я не помню. Какие слова?
– Что вы отравили кому-то кровь…
– Ну, и при чем здесь Виталий?
– У него лейкемия, кажется?
– А я что, виновата, что ли?
– Иногда у тяжело больных людей меняется психика.
– У него нормальная психика! – Катаева возмущенно передернула плечами. – Что вы выдумываете?
– Значит, мужа вы не заподозрили ни на секунду?
– Конечно! Ни на секунду!
– Хорошо. – Аникеев повозился немного, достал из кармана пуховика довольно мятую бумагу, протянул ее Катаевой. – Вот список людей, которым тоже пришли такие письма. Просмотрите, пожалуйста… Может, кто-то из них вам знаком.
Ольга Васильевна взяла бумагу (руки ее немного дрожали), несколько секунд смотрела на нее совершенно бессмысленно, потом внезапно побледнела.
– Александров – распространенная фамилия, – прошептала она. – Кто это? Депутат? Тот, что по телевизору?
– Именно.
– Да, тогда я знаю… Александров Женя… Евгений Владимирович… Это бывший партнер моего мужа… – Ольга заметила, что человек в пуховике вздохнул при этих словах. – Он тоже получил такое письмо? Значит, это не терроризм?
– Еще знакомые есть?
– Нет, больше нет… У меня мало знакомых… Я все время сижу дома…
– Вы давно знаете Александровых? Дружите с ними семьями?
– Мы не дружим! Я их вообще не знаю. Евгений Владимирович был партнером Виталия еще до того, как мы поженились. Раньше… Они начинали вместе, но потом разошлись. Мне Виталий его по телевизору показывал, говорил…
– Что говорил?
– Ну…
– Что говорил? – жестко спросил Аникеев.
– Мне показалось, они расстались не в очень хороших отношениях… Виталий считал себя обманутым… Но это обычное дело! У них у всех рано или поздно портятся отношения, понимаете?
– Значит, семью Александровых вы не знали?
– Нет!
– Жену не видели?
– Я же говорю: я его самого видела только по телевизору.
– Ольга Васильевна, постарайтесь вспомнить, пожалуйста, что именно говорил ваш муж, когда показывал вам Александрова.
– Да вы у него спросите!
– Спросим. А вы все-таки постарайтесь вспомнить.
– Он сказал… Он сказал, что помогал Александрову, и за это теперь страшно наказан… Да…
– Чем наказан?
– Я не знаю!
– Его преследует милиция?
– Нет!
– Он разорился?
– Нет, что вы! У нас стало меньше денег, это правда, но это потому, что он отошел от дел. Капает там что-то, тысяч десять в месяц, но нам мало, мы привыкли к другим доходам. У меня дом только солярки на тысячу долларов съедает, школа сына – полторы тысячи… Собака должна парную телятину есть… Десять тысяч мало, понимаете?
– Конечно, понимаю, – не удержался Аникеев, но Катаева не услышала его иронии: лишь кивнула, благодаря за сочувствие. – Тогда чем наказан? – спросил он. В этот момент мысль о болезни появилась у него в голове, но только в качестве бреда. Нельзя же всерьез полагать, что может существовать прямая связь между какими-то делами и лейкемией! Правда, в этом деле много потусторонних вещей… Вампиры, алхимический знак мышьяка, теперь вот некое наказание… Черт побери! Уж лучше бы гексаген, чем этот мышьяк! Тут он, впрочем, немедленно сплюнул…
– Все развалилось! – прошептала Катаева, закрывая лицо руками. Руки были немолодые, хотя и ухоженные. "Натуральная блондинка-то, – подумал Аникеев. – Кожа тонкая, стареет быстро…" Ему вдруг стало ее жалко. Живет такая птичка райская, обещан ей покой, цветистые ветви, плоды всякие без ограничений, а потом – хлоп! Разве она виновата, что такая? "Давай жалей! – развеселился внутренний голос. – Твоя жена, вообще, когда-нибудь маникюр в дорогом салоне делала? Нашел, кого жалеть!"
– А не мог Виталий Сергеевич иметь в виду свою болезнь? – спросил он. – Не считал он ее наказанием за какие-то совместные с Александровым грехи?
Он думал, что Катаева снова возмутится, но она лишь слабо кивнула головой.
– Если он говорил серьезно, то, скорее всего, это и имел в виду… – произнесла она. – Виталий – очень сильный человек, боец. Его ничто не может надломить. Ничто из того, что зависит от людей, от него самого. Он много раз поднимался, начинал с нуля и никогда не отчаивался… А тут… Он сказал это без всякой надежды… Словно смирился, что ничего нельзя поделать. Я думаю, он говорил про болезнь.
– Он имел в виду… – Аникеев запнулся. – Что его наказал Бог?
– Я думаю, да.
– Он верующий?
– Крестился, когда узнал о диагнозе…
– А какую помощь он оказывал Александрову, не рассказал?
– Нет, что вы! Он мне о делах вообще ничего не говорил!
"Ну да, – внутренне согласился Аникеев. – Иначе ты бы лучше знала жизнь…"
– Ольга, – сказал он вслух. – А вы показывали мужу это письмо?
– У меня же его милиция изъяла.
– Но рассказывали?
– Да, конечно. Я хотела посоветоваться.
– Что он посоветовал?
– Он сказал, что уже заплатил за все… И чтобы я не беспокоилась.
– Значит, он понял, о чем говорилось в письме?
– Значит, понял…
"Ну и ну! – Аникеев угрюмо вздохнул. – Все поняли! У каждого своя версия! А мне что делать?"
– Может, все-таки терроризм? – с надеждой спросила Катаева.
… К окнам прильнул весь салон красоты. Она это видела. Она знала, что сейчас в салоне нет ни одного клиента, и они рады хотя бы такому развлечению: ее допросу после всего этого крика и швыряния чашек с кофе. "Радуйтесь!" – злобно подумала она.
Мир, действительно, рушился. Бедность, бедность… Ведь потом будет девять тысяч, потом восемь… "Ох и времена настали! – пряча глаза, сказал Глыба. – "Промэкспо", вообще, соскочило! Выкупили нашу долю, мы даже пикнуть не успели! Там такие дяди вмешались!.." Как жить? Было бы хотя бы тридцать лет! Ах, какая она была в тридцать! Виталий тогда потерял дар речи. Увел ее у такого любовника – по черной икре любовника, вот какого… Сказал: "Таких ног не бывает! Такие ноги противоречат всем законам анатомии!" Тот, что по черной икре, полез в драку, но ему шепнули что-то на ушко, и рука провисла в воздухе, словно он хотел всего лишь крикнуть "Хайль Гитлер!" "Вот это мой мужчина!" – сразу поняла она тогда. А теперь… Тридцать восемь лет! Старуха! Злорадствуйте теперь! Обсуждайте мое падение!
Салон красоты, прильнувший к окнам, обсуждал не ее, а Аникеева. Кто он такой, было непонятно. Но он всем понравился. "Ах, какой мужичок! – сказала маникюрша. – Плечи-то какие!" "Любовник?" – предположила массажистка. "Да она ему в мамы годится!" – возмутилась администратор. "Жиголо!" – догадалась уборщица. Маникюрша вздохнула.
Вздохнул и парикмахер. Аникеев был и в его вкусе.
* * *
– Ну что? Подведем итоги? – сказал Левицкий, оглядывая подчиненных, сидящих вдоль стола. – Отвратительная работа! К чертовой матери всех гнать, погоны снять, идите работайте охранниками в супермаркете. Там ваше место!
В отделе Григорьева был свой штатный мальчик для битья. Его звали Борис Николаевич. Когда сгущались тучи, Борис Николаевич выходил вперед и так сокрушенно качал головой, что даже самое суровое начальственное сердце смягчалось.
Борис Николаевич был маленький, щуплый, интеллигентный на вид очкарик. Все знали, что у него тяжелые семейные обстоятельства (кто-то многодетный или больной или то и другое вместе). Борис Николаевич был первым кандидатом на получение квартиры (дом уже достраивался) и, следовательно, первым кандидатом на ее лишение. Лишить же Бориса Николаевича жилья мог только человек из гранита, человек-памятник. В Левицком были некоторые признаки каменности, но и они легко крушились, когда маленький и щуплый майор подслеповато вглядывался в него, всем своим видом напоминая о страдающей в этот самый момент семье. Такой номер с участием Бориса Николаевича никогда не давал сбоев.
Он и сейчас двинулся вперед на своем стуле, но опытный Левицкий сразу же погрозил ему пальцем.
– Сиди на месте! – сказал он. – Сдвинешься хоть на миллиметр, пеняй на себя. А лучше выйди! Уйди с моих глаз к чертовой матери!
– Что это он разбушевался? – шепотом спросил Аникеев у Григорьева.
– Вставили ему сегодня, – пояснил тот. Это было правдой.
Гроза пришла откуда не ждали. Ни с того и ни с сего позвонил генерал – заместитель министра. Вяло порасспрашивал о текущих делах и вдруг проявил недюжинное знание истории с письмами.
– Вообще-то, это уголовное дело, – осторожно объяснил Левицкий свою позицию.
– Ты уже достаточно знаешь, чтобы делать такие выводы? – притворно восхитился генерал и вдруг заорал, как на параде. – Вы с депутатом этим поговорили?! Вы у него были?! Он первый получил письмо, у него жену убили, он сам – шишка такая, что ты и не слышал, что такие шишки бывают! Вы уже две недели мудохаетесь, а главному фигуранту даже не позвонили! Это работа?! Нет, ты мне скажи, это работа?!
Вообще-то, Левицкий не любил, когда с ним так разговаривают. Его крутой нрав был известен даже на самом верху. Но он также умел читать между строк: генерал был умный мужик. В серьезных случаях он не кричал, а молчал. "Рядом с ним, что ли, этот депутат сидит?" – подумал Левицкий.
Но в целом, генерал был прав. Первым человеком, получившим письмо, был именно Евгений Александров. Депутат и чиновник. Пароход и человек… Если бы дело ограничилось письмами, к нему бы поехали в первую очередь. Но ведь было еще убийство Ледовских. А Ледовских имел брата, который учится у Мордовских. А Мордовских имеет сына, который мечтает от него освободиться… Такой вот дом, который построил Джек.
– Депутат у нас в списке следующий, – спрятав гонор подальше, сказал Левицкий. – Завтра собирались поехать. Зато появилась новая зацепка – как раз в связи с депутатом. Письмо получил и его бывший друг.
– Бывший друг, – сказал генерал куда-то в сторону. Тот, кто в стороне, наверное, успокоительно махнул ему рукой, мол, напугали подчиненных, спасибо. Дальше они сами. Их ведь пока не подстегнешь, работать не будут. Россия матушка…
Хоть это все и являлось спектаклем, но спектаклем унизительным. Поэтому Левицкий был не в духе. Он проводил взглядом Бориса Николаевича и обернулся к сотрудникам.
– Докладывай! – сказал он Аникееву.
– Следуя вашему указанию, мы, в основном, проверяли, как могут быть связаны между собой все шестеро, получившие письма, – тоном бывалого бюрократа начал тот. (Указание было следующее: "Найди между ними связь, и мы избавимся от этого дела немедленно! Спихнем его обратно, в УВД!") – Насколько я могу судить, некоторая связь существует только между Александровым и Катаевым.
– А этот преподаватель и брат убитого художника?
– Связь менее явная, – с неудовольствием пояснил Аникеев. – Сам этот брат художнику – седьмая вода на киселе, из университета отчислен, да если бы и не отчислен – их там тысяча, в университете. Это вполне может быть совпадением. Что касается сына Мордовских, то это вообще несерьезно. Профессор утверждает, что сын ставил целью довести его до инфаркта, но я поспрашивал соседей: у них через день устраиваются такие концерты, что письмо с мышьяком и угрозами – это цветочки. Они расчленением друг другу грозят, и при этом никакого инфаркта! А ведь интеллигентные люди…
– Но он, тем не менее, получил это письмо! напомнил Григорьев. – Что ж ты делаешь вид, что никаких писем не было?
– Евгений Петрович, – не обращая на него внимания, сказал Аникеев полковнику. – Честно говоря, я не вижу никакой связи между всеми этими людьми. Даже Катаев с Александровым здесь притянуты за уши. Ну, общались они когда-то. Разумеется, делали какие-то дела. А какие дела могли быть в начале девяностых? Не самые законные, правда? Катаев в прошлом бандит. Сейчас он практически легализован, имеет небольшие доли в нескольких бизнесах, но был он бандитом, это абсолютно точно. Ну, вот судите сами: человек два года назад заболел. Страшно тяжелое лечение, почти никакой надежды. Вспомнил Бога, крестился. Подолгу лежит в больнице, все думает, вспоминает жизнь… Там есть что вспомнить, правда ведь? Так постепенно он пришел к мысли, что его болезнь – это наказание за прошлые преступления. Вполне возможно, что самый бурный период его жизни пришелся на годы общения с Александровым. Тот, конечно, депутат, все такое, но мы же не поручимся, что он всегда был с крыльями? Да, некоторая связь есть, но связь-то эта существует только в голове самого Катаева! Умирающего человека. И то – существует только со слов его жены.
– А с ним самим не разговаривали?
– Его к операции готовят… По пересадке спинного мозга. Там должна быть полная стерильность. Ему иммунитет подавляют…
Половина отдела поежилась на своих стульях, словно у людей внезапно заболела поясница.
– То есть ты считаешь, что письма были разосланы бессистемно? – наконец, сказал Левицкий то, что сам Аникеев сказать не решался.
– Да, я так считаю, – твердо произнес тот. – Для нас это плохо, но это так.
– Кто-то балуется?
– Или серийный, – влез Григорьев.
– Мда… – Левицкий помолчал немного. – Но ведь три смерти, ребята, три смерти…
– Какие смерти, Евгений Петрович! Вот ведь в чем вопрос! Старуха, которая не заметила мышьяк, была одинокой женщиной. Поздно вызвала "Скорую", а врачи не стали возиться с пожилым человеком. Это они ее убили, чего уж там… Далее, жена Александрова…
– Правильнее было бы называть первой ее, – вмешался Федор Марков. – Ведь она погибла еще накануне Нового года!
Левицкий нахмурился: вспомнил генерала, кричавшего ему в трубку о том, что депутат Александров первым получил письмо.
– Да хоть первой, хоть последней! – ответил Аникеев. – Если связи нет, то какая разница, в какой последовательности называть? Женщину сбила машина. Преступника ищут.
– Запроси все данные по этому происшествию, – приказал Левицкий.
– Хорошо… Третье преступление: убийство художника. Похоже на случайное нападение отморозков. Парень был абсолютно нищий, сирота, почти ни с кем не общался, расписывал церкви. Блаженный он был. Кому выгодна его смерть? Никому! Скорее всего, было так: они залезли к нему в дом, потребовали денег, он что-то сказал, не заботясь о том, какое это произведет впечатление, а они в тот момент были неадекватны. Вот и все.
Никто в отделе не знал того, что знал Левицкий. Он же о своем знании молчал: не потому, что не верил Анюте, а потому, что не хотел запутывать дело еще больше.
Действительно, связь можно найти между кем угодно и чем угодно. Обладая прекрасным аналитическим умом, Левицкий это понимал, как никто другой. Он был абсолютно уверен, что можно связать одной ниточкой всех шестерых фигурантов. Все они живут в одном городе и хоть раз их дорожки пересеклись – а гигантский архив, хранящийся как раз в здании, где Левицкий работает, сохранил эти перекрестки почти наверняка. Ну и что? Владея огромными объемами информации, поневоле учишься отсекать ненужное, иначе потонешь, уйдешь на дно, запутаешься в этих сетях…
И все-таки, все-таки… Шесть человек получили письмо с мышьяком. Трое из них уже пострадали. Двое сами погибли, а третий потерял жену: как там написано в письме? "Получи удар по самому больному"? А если Катаев не перенесет операцию, будет четвертая смерть… Это что ж за совпадение такое?
Тревожил его и брат погибшего художника. Разумеется, в каждой семье есть свои тайны. Все шестеро, получившие письма, почти не удивились, а как-то объяснили их себе. Левицкий был уверен, что если бы письма получили шесть миллионов, то было бы шесть миллионов объяснений. Да получи он сам такое письмо, что бы он подумал? "Я бы подумала, что это твоя жена!" – призналась ему вчера Анюта… При мысли об Анюте в сердце потеплело.
Да, свои тайны были и у самого Ледовских (даром что блаженный) и у его брата. Но почему такое расхождение между официальными показаниями и суматошной беседой у калитки? У художника все-таки была знакомая женщина. Любовница? То есть не такой уж он девственник? Правда, эта знакомая была секретной. Самый близкий Ледовских человек – брат – не знал ее в лицо, раз принял за нее Анюту. Но почему она была секретной? У женщины есть муж? Но он же сказал: "Денежные дела". Какие денежные дела?! Какие денежные дела мог иметь блаженный и нищий художник с неведомой Ольгой? Она, кстати, молодая? Такая, как Анюта?