- Я и представить себе не могла, что со мной когда-нибудь произойдет такое.
- Все бывает.
Генрих улыбнулся мне. В этот момент он походил на счастливого ребенка, не умеющего вести себя за столом. Третий бутерброд он сделал из крабового мяса, намазав его майонезом. Когда он впился в него зубами, по краям выступила белая масса и потекла по его руке. Меня затошнило, и я вскочила с места, чувствуя, что сейчас начнется рвота. Генрих последовал за мной в ванную комнату, где стоял унитаз, и, пока меня рвало, держал мою голову. Когда я выпрямилась, он вытер мне лицо влажным полотенцем.
- Какой я идиот, - промолвил он. - Тебе сейчас необходимо поспать.
Мне не хотелось спать, но я чувствовала себя смертельно усталой. Пока он перестилал постель, я сидела на полу рядом с кроватью и думала о том, что, возможно, могла бы полюбить Генриха, если бы он согласился голодать. Когда постель была готова, я сняла купальный халат, взяла Генриха за руку и попросила его остаться. Я чувствовала себя маленькой слабой девочкой, а он был счастливым ребенком, удивительно мягким и нежным. Почему бы мне не переспать с этим странным парнем, который приходит на помощь женщинам, доводит их до рвоты, а потом держит им голову над унитазом?
Генрих улыбнулся, когда я легла на кровать и положила его руку себе на грудь. Он долго ласкал ее, а потом я закрыла глаза и почувствовала, как он лег на меня. Ощущение приятное, успокаивающее. Генрих молча целовал мое тело, каждый его уголок, не предпринимая более решительных действий. И тогда я в конце концов взяла его член и ввела туда, куда следует в подобной ситуации. Боль была менее резкой, чем я ожидала.
Приподнявшись, Генрих склонился над моими бедрами, по которым текла липкая кровь.
- О Боже! - ахнул он.
Я подумала, что отец не одобрил бы мой выбор. Впрочем, теперь это не имело никакого значения. Я стала взрослой и сама решу, что приносит мне счастье, а что нет. Генрих находился в таком смятении, что мне стало жаль его. Я положила его голову себе на грудь и стала гладить его по жестким светлым волосам.
- Все в порядке, - сонно промолвила я. - Нам никто не сможет сделать ничего плохого.
В детстве, когда я не могла заснуть, Клара часто рассказывала мне стихотворение о сливе. Сливовое деревце было таким маленьким, что его обнесли решетчатой оградой. Солнце не освещало его, и деревце не давало плодов, лишь по листьям можно было узнать, что это сливовое дерево.
Мне больше не нужна Клара, мне больше никто не нужен, кроме Генриха, который сейчас плакал на моей груди. Я заснула с мыслью о том, что люблю его.
Глава 4
Данное мне родителями имя предвещало счастье, однако я не считала это справедливым. Никто не вправе ожидать от меня, что я непременно стану счастливой. Но Генрих по-детски верил в чудо, в силу чувств, и некоторое время мы оба находились во власти иллюзии счастья. Это была почти безмолвная, нежная, бережная любовь. Мы прощали друг другу все недостатки и промахи.
Несмотря на замедленность своих реакций и медленный темп речи, Генрих вовсе не был идиотом, он никогда не старался сказать что-нибудь только для того, чтобы заполнить паузу или нарушить молчание. Он был боксером во всем, даже в том, что касалось словесного общения. Генрих выжидал, маневрировал, уклонялся и пользовался подходящим моментом, чтобы нанести точный удар. К словесным атакам он оставался совершенно равнодушным, они не трогали его. Казалось, между ним и миром висела боксерская груша, которая перехватывала слова и превращала их в молчание. Генрих сознавал свою недюжинную физическую силу и всегда применял ее с крайней осторожностью.
- Порой достаточно всего лишь взглянуть на соперников, дать им почувствовать, что ты не боишься вступить с ними в бой. Но если этим нельзя ограничиться, надо успеть нанести удар первым. Это очень важно, поскольку второго шанса у тебя не будет.
На день рождения он подарил мне боксерские перчатки, и мы стали тренироваться прямо в комнате. Те, кто ходил в боксерский клуб, раздражали Генриха. Ему необходим только один соперник - он сам. И еще тот, кого он любил. Я не расспрашивала его о женщинах, о его прошлом, и он тоже не интересовался, кто я и откуда. Главное для нас - настоящее: еда, питье, любовь, бокс. Мне нравилось наблюдать за ним во время тренировок. Генрих преображался, работая с боксерской грушей. Неуклюжесть и грубость манер спадали, словно ненужная, сковывающая движения одежда. Боксер должен уметь концентрироваться, обладать быстротой реакции и хорошо развитым интеллектом. Все эти качества в полной мере присущи Генриху. Работая швейцаром и вышибалой, Генрих вынужден терпеть свою кличку Кинг-Конг, нести многочасовые дежурства у дверей бара, применять время от времени физическую силу, чтобы утихомирить разбушевавшихся посетителей. Он должен был зарабатывать себе на жизнь. Но деньги не имели для него большого значения, они нужны были ему лишь для удовлетворения его скромных потребностей.
У Генриха не было ни машины, ни телевизора, ни стереоаппаратуры. У него в квартире стоял лишь старый радиоприемник. Мой приятель носил потертые вельветовые брюки, клетчатые рубашки и пуловер, а также спортивные ботинки, которые выбрасывал только тогда, когда у них отлетали подметки. Он неимущий чудак, то есть идиот в глазах окружающих. И они посмеивались над нами - над Кинг-Конгом и Джейн, красавицей и чудовищем. А Генрих не обращал на их шуточки никакого внимания. Его непробиваемое спокойствие раздражало меня так же сильно, как шарканье ногами и чавканье за столом. Правда, я уже немного привыкла к его манерам. Во всяком случае, меня больше не рвало, когда я наблюдала, как он ест.
Генрих обретал совершенство, лишь когда боксировал. И я часто думала, что, чтобы не пропасть в этой жизни, нужно концентрироваться на одном, самом ярком своем таланте. К сожалению, я не обладала выдающимися способностями. Я была всего лишь молоденькой, хорошо сложенной девушкой с серыми глазами, черными волосами и лицом, которое можно назвать миловидным. Генрих считал меня красавицей. Восхищаясь мной, он ставил меня на такой высокий пьедестал, что сам рядом с ним казался маленьким и лишенным всяких достоинств. Это, конечно, льстило моему самолюбию и укрепляло мою уверенность в себе. Однако для опытного боксера отсутствие тактики в любви было непростительным упущением. Он чрезмерно расточал свои чувства, поэтому следовало ожидать, что мой финальный удар будет эффективным и принесет ему полное поражение.
Теперь больше никто в "Ките" не осмеливался лапать меня, потому что Генрих на глазах у всех каждый вечер или утро заходил за мной в ресторан. Мои обидчики сообщили прибывшей на место происшествия полиции, что между ними возник небольшой спор и один из них пострадал в результате неосторожного обращения с ножом. Свидетели подтвердили версию. Напавшие на меня парни оказались не греками, а албанцами, известными в порту дельцами. Наткнувшийся на нож албанец быстро залечил колотую рану, о чем я искренне сожалела. До меня дошли слухи, что бандиты поклялись отомстить Кинг-Конгу и ждали только удобного случая, чтобы рассчитаться с ним. Однако в "Ките" я часто слышала подобные истории о клятвах мести и считала, что ими можно запугать только слишком робких и боязливых людей.
В порту нет секретов. Эльфи как-то рассказала мне, почему внезапно закончилась боксерская карьера Генриха. Оказывается, он отправил в нокаут одного из руководителей боксерского клуба, и тот потом основательно лечился в больнице.
- Кинг-Конг долго не понимал, в чем дело, - сказала Эльфи, покрутив указательным пальцем у виска. - Однако, как известно, чокнутые хороши в постели.
- Мы занимаемся любовью раз двенадцать в сутки, - заявила я, прочищая зубочисткой отверстия в солонке.
- Врешь.
- Нет. Он просто не может остановиться. И если Генрих при этом надевает презерватив, то он приобретает форму боксерской перчатки.
Был один из тех дней, когда мне ужасно не хотелось вставать. И все же я встала с постели, правда, уже после полудня, после очередного полового акта, во время которого Генрих не пользовался презервативом. Завтрак, как всегда, он подал мне в постель. Я не испытывала никакого страха перед Кинг-Конгом. Его забота казалась мне назойливой, а молчание угнетало, как немой упрек. Постепенно я осознала ту власть, которую имела над ним. Я могла безнаказанно унижать его словами и отказами. Я не злая по натуре, но порой на меня что-то находит. Кроме того, меня раздражал бесконечный, непрекращающийся гамбургский дождь. Провожая меня на работу, Генрих заботливо держал над моей головой зонтик, словно щит. Неужели он считает, что дождевая капля может убить меня? Его чрезмерная опека действовала мне на нервы.
В "Ките" царило нездоровое возбуждение. Посетители спорили и ругались друг с другом, заявляли свои претензии официанткам и возмущались поданными блюдами. Когда один из них подставил мне подножку и я, неся уставленный тарелками поднос, споткнулась и растянулась на полу, моему терпению наступил предел. Было нестерпимо обидно, что присутствующие громко смеялись надо мной, а вышедший в зал шеф во всем случившемся обвинил меня. Что оставалось делать?
- Я немедленно ухожу из этого вонючего ресторана! - заявила я в сердцах и тут же выполнила свою угрозу, несмотря на уговоры шефа остаться.
Я отправилась на квартиру к Генриху. В это время он был на работе в баре, где женщины потворствовали эротическим фантазиям мужчин, за что мужчины платили немалые денежки в кассу заведения. Боксер неохотно брал меня с собой на работу. А мне нравилось бывать в стриптиз-баре. Я с любопытством наблюдала за его посетителями. Это можно делать незаметно, так как в зале царит полумрак, а я садилась у прожектора, освещавшего сцену. На лицах мужчин были написаны все их чувства. Это тоже своего рода стриптиз - откровенный выплеск тщательно скрываемых в жизни эмоций.
Наблюдая за происходящим в стриптиз-баре, я думала о силе женской власти над инстинктами и похотливыми желаниями мужчин. В конце концов я пришла к выводу, что выступающие в стриптизе женщины не могут воспользоваться плодами своей победы над мужчинами, потому что лишены права распоряжаться собственным капиталом. Пока игра идет не по их правилам, пока львиная доля доходов достается владельцам баров и сутенерам, сексуальное превосходство женщин ничего не стоит. Постарев и подурнев, они переходили на работу в садомазохистские клубы, где, надев неудобные кожаные костюмы, хлестали плетками жалобно повизгивающих извращенцев. Причем делали это с тем же скучающим или отсутствующим выражением лица, с каким выступали на сцене стриптиз-бара.
Когда дела идут все хуже и хуже, человек начинает беззастенчиво обманывать самого себя и окружающих. Нет, мне не нравилась подобная карьера. Мне вообще не хотелось работать в сфере услуг, поскольку это сковывало свободу действий, мешало самоопределению человека. Я не хотела бы стать такой, как Клара или отец, я не желала быть одной из официанток в "Ките", стриптизершей или проституткой в порту. Меня не прельщала участь боксера, наивного, покорного и сильного, изолировавшего себя от мира. Я не обладала свойственной Генриху силой, он научил меня только точно бить в цель, ловко уходить от ударов и смиряться с тем, чего нельзя избежать.
Собрав свои вещи, я ударила по боксерской груше, чувствуя, что меня душит ярость. Слезы выступили у меня на глазах. Я не хотела причинять боль Генриху и тем не менее наносила ему страшный удар. Я положила на стол боксерские перчатки. Мысль о том, что в носках Генрих прячет несколько тысяч марок, была для меня сильным искушением, но я отогнала ее. Взяв листок бумаги, я написала ему, что он должен положить свои деньги в банк и что я одержала над ним верх в нечестной борьбе, о чем очень сожалею, но ничего не могу изменить. Я выводила печатные буквы, потому что Генрих читал с большим трудом.
Взяв такси, я поехала на виллу. Дверь мне открыла Клара, и по ее бодрому настроению я поняла, что начался очередной финансовый кризис.
- Отец заперся в кабинете, не беспокой его, пожалуйста, - прошептала Клара.
Подхватив мой чемодан, она двинулась в мансарду, и я последовала за ней. В моей комнате ничего не изменилось. Я знала, что Клара не станет расспрашивать меня о том, где я пропадала четыре месяца.
- Как идут дела? - спросила я, когда она наконец поставила мой чемодан на пол.
- Не самым лучшим образом. - Клара улыбнулась. - Новых клиентов нет, а старые не хотят ждать.
Я легла на кровать. Наконец-то можно спать в постели одной. Я ничего не имела против секса, но монотонность половой жизни начала мне надоедать. Когда мужчина наваливается на тебя всем своим телом, возникают не слишком приятные ощущения. С Генрихом вообще было трудно во всех отношениях. Но особенно меня беспокоило то, что я не испытываю к нему никаких серьезных чувств. Я с большой охотой поговорила бы с Кларой о боксере, но ее больше интересовал отец.
- Надеюсь, он уже поссорился с Беатой? Наверное, она захотела, чтобы он женился на ней.
- Эта история давно уже в прошлом. Беата оказалась на редкость легкомысленной девицей. Сейчас у нас возникли серьезные трудности. Одна дама из Мюнхена, инвестировавшая деньги в проект, оказывает на нас сильное давление. Речь идет о трехстах тысячах марок! Ее бывший муж занимается строительными подрядами. Недавно он побывал в Кении и сегодня позвонил мне. Он угрожает обратиться в полицию. Это очень серьезно!
- Ты хочешь сказать, что он посетил несуществующий пансионат на кенийском побережье?
Клара распаковывала мой чемодан и вешала одежду в шкаф. Покрывавший мебель тонкий слой пыли являлся еще одним подтверждением того, что дела шли неважно.
- Ну да, - ответила она. - Я попыталась объяснить ему, что мы ждем разрешения властей начать строительство. Когда речь идет о таком масштабном проекте, можно столкнуться с разными проблемами, в том числе и с перенесением сроков начала строительства. Это необходимо принимать во внимание.
- Но он не поверил тебе, верно?
Клара поджала губы. Она не чувствовала иронии в моих словах.
- Доктор Фрайзер прибывает в Гамбург, чтобы получить вложенную его бывшей женой сумму наличными плюс дивиденды. Он оказался настоящей акулой капитализма. Черствой и холодной.
Это забавно, но Клара не обладала чувством юмора и не видела ничего смешного в сложившейся ситуации.
- Отец еще поторгуется с ним, - успокоила я ее. - Подобные ситуации возникали уже не раз. Среди инвесторов всегда попадались неуступчивые люди.
Клара улыбнулась:
- Однако на сей раз все обстоит иначе. Твой отец играл на бирже. Он хотел провернуть выгодное дельце и получить большую прибыль. Знаешь, он собирался купить мне маленький театр…
Я, конечно, не поверила в то, что отец намеревался сделать Кларе такой подарок. Впрочем, это теперь не важно. Главное, что отец, по словам Клары, понес огромные убытки. На его банковских счетах осталось всего лишь двести пятьдесят тысяч марок. Человек, считавший себя Господом Богом, обанкротился. Он, конечно, не нищий, подобно обитателям порта. Но если он не достанет денег, чтобы вести переговоры с инвесторами, если ему не удастся заключить с ними полюбовные соглашения, то он может попасть в очень неприятную ситуацию.
"Он стареет, - подумала я, - должно быть, отец хотел провернуть выгодное дело, получить большой куш и удалиться на покой. Но оказалось, что Вондрашек не годится для крупных дел".
Теперь Кларе не на что надеяться, она не получит долгожданный театр. Быть может, отец действительно хотел сделать широкий жест и навсегда расстаться с ней. Теперь он не сможет поселиться в тихом райском уголке и жить без забот. Никаких престижных клубов, никакой охоты, никаких молоденьких женщин, обожающих щедрость и великодушие пожилых мужчин. Клара, по-видимому, недооценивала серьезность положения. Она с невозмутимым видом курила одну из своих плохо пахнущих сигарет без фильтра.
- И что вы собираетесь делать?
- Твой отец заперся в кабинете и пьет коньяк. Надеюсь, он придумает, как выйти из создавшегося положения.
- Бедность карается смертью, Клара, - напомнила я ей слова одного из персонажей ее любимого Брехта.
В ответ на это замечание Клара назвала меня бессердечной.
- Лучше быть бессердечной, чем иметь такое сердце, как у тебя, Клер. Ты стремишься к несбыточным целям. Пролетариат никогда не одержит победу, ты никогда не будешь актрисой, и отец никогда не женится на тебе.
Однако мое последнее утверждение было ошибочным. Отец вступил в брак с Кларой, когда сел в тюрьму. Его осудили на шесть с половиной лет за обман инвесторов. Хотя он прекрасно держался на суде и его речь произвела более сильное впечатление, чем речь адвоката, судья все же вынес довольно строгий приговор. Юстиция не знает снисхождения, когда речь идет о больших деньгах. В обосновании приговора говорилось, что обвиняемый - закоренелый мошенник, не склонный к раскаянию. Эти слова довольно точно характеризовали моего отца, однако судья упустил главное: Вондрашек считал себя Господом Богом и потому полагал, что обладает полной свободой действий.
Во время судебного разбирательства я воспользовалась своим правом отказаться от дачи свидетельских показаний. Но Клара решила выступить в суде как свидетель защиты, и это явилось настоящей катастрофой. Марксистская диалектика не могла опровергнуть выдвинутого против отца обвинения. Клара очень увлеченно играла роль ярой защитницы угнетенных и не заметила, как прокурор своими вопросами направил ее речь в нужное ему русло. Не в пользу обвиняемого было и то, что он время от времени весело улыбался, как будто находил все происходящее забавным.
Одетый в темно-синий костюм, отец выглядел на скамье подсудимых очень элегантно. "Он прекрасно справляется со своей ролью", - думала я, подбадривая его улыбкой. Вондрашек сохранял достоинство, несмотря на то что его действия и мотивы во всеуслышание порицались и осуждались. Однако во время судебных слушаний не было сказано о главном: о безграничной вере отца, что может случиться чудо и деньги волшебным образом действительно приумножатся. В тот момент, когда он стоял перед судом, я испытывала к нему искреннюю любовь. И мне кажется, отец впервые в жизни оценил нашу с Кларой преданность ему. Когда после вынесения приговора его под конвоем выводили из зала суда, он успел обнять меня и шепнуть на ухо:
- Что бы ты ни сделала, Фелиция, никогда не попадайся.