Я оценила кожаную мини-юбку, английскую блузку, не в киоске купленные полусапожки и решила – не врет. Действительно, получает немало, и действительно, зарабатывает сама. Интересно, как?! В девятнадцать-то лет?! – ворохнулось в донном осадке малосимпатичное существо.
– Ладно, проходи в комнату. Сейчас я чайник соображу. Потом ты мне все и расскажешь.
Рассказ у Женечки получился короткий и бесхитростный. Сразу после школы пробовала поступать на истфак (Ну надо же! А я думала – мальчики!). Сдала все на тройки, естественно, недобрала баллов. Закончила курсы секретарей. Работала сначала в какой-то конторе по продаже колбас и сосисок, параллельно училась на компьютерных курсах и курсах личного имиджа. Денег колбасники почти не платили, но отпускали на курсы, к тому же – опыт работы по специальности. Потом сменила сосисочную фирму на совместное русско-турецкое предприятие. Там платили больше, но, чтобы работать, надо было спать с начальником. Наконец, подвернулась нынешняя фирма, которая тоже работает с заграницей (Но это же Европа, не Турция – сами понимаете!), делает что-то компьютерное, а главное, сотрудники – солидные, порядочные люди, бывшие инженеры, и все к Женечке по-человечески относятся. И все бы хорошо, но – надо же о будущем думать! И вот Женечка решила хорошенько подготовиться и предпринять еще одну попытку штурма цитадели питерской науки. А от меня она хочет ни больше, ни меньше – чтобы я ее подготовила к поступлению в Университет. Естественно, по предмету история.
– Женечка! – попыталась объяснить я. – Чтобы сдать в Университет историю, как профилирующий предмет, лучше иметь репетитора из Университета же, с исторического факультета. Я же вообще биолог по образованию. К тому же программы по истории ежегодно перекраиваются, а у университетских умников наверняка есть собственная концепция…
– Ну и что! – Женя капризно надула губки, и я невольно посочувствовала добивающимся ее благосклонности кавалерам. – А я не хочу других! Вы только, пожалуйста, согласитесь, Анжелика Андреевна, а я все буду делать, и у меня все получится! Вот увидите! Вы же мне первая про историю рассказывали. Я через ваши уроки и интересоваться ей стала. И Дети Перуна! Вы думаете, я забыла? Я же все-все помню! И я не хочу всю жизнь секретаршей! Я бы раньше пришла, но у меня раньше денег не было. А теперь я могу… могу платить как надо… вы только не обижайтесь… то есть, согласитесь, пожалуйста… Вы же очень хороший учитель! И я так хотела, чтобы вы…Я столько думала, представляла себе… И можно же на вечернем учиться, туда поступить легче… – смятение и румянец были поистине устрашающи.
– Что-то слишком уж она волнуется! – мелькнула на мгновение мысль. Мелькнула и погасла, словно устыдившись сама себя. Наверное, девочка и в самом деле мечтала об этом своем триумфе. Вернуться прекрасным, платежеспособным, прочно стоящим на лапах лебедем к той, что помнит тебя гадким утенком, принести дорогие конфеты, рассказать о блестящих перспективах…
– Ну, ладно, Женя, давай попробуем, – вздохнула я. – Только, сама понимаешь, гарантировать я ничего не могу. И… право слово, лучше бы ты поискала кого-нибудь из университетских…
– Не хочу, не хочу, не хочу! Спасибо, спасибо, спасибо! – затараторила Женечка, и опять в ее чрезмерной для ситуации экзальтированности и явном стремлении закрыть тему почудилась мне некая недоговоренность. – Давайте, пока вы согласились, скорее чай пить.
– А мне чаю можно? – раздался вкрадчивый голос из коридора и на пороге во всей своей красе воздвиглась Антонина. – Ой, а что это у вас тут вкусненькое есть? – с насквозь фальшивым удивлением пропела она.
Нюх на сладкое у моей дочери феноменальный. Аппетит тоже. Однажды в новогоднюю ночь она съела семь шоколадок. Без малейших последствий.
– Это ведь Тоня, да? – искренне удивилась Женечка. – А я тебя помню. Ты тогда еще совсем маленькая была. А сейчас уже совсем взрослая. И рост – прямо фотомодель.
– Да, расту помаленьку, – меланхолично заметила Антонина. – Так я конфетку возьму? И еще вот эту, ладно? Чтоб потом не ходить…И вам разговаривать не мешать. Вы у мамы учились, да? – светски-равнодушно поинтересовалась она у Жени.
Многие коллеги учительницы рассказывали мне, что их собственные дети ревнуют мам к ученикам. В нашей семье ничего подобного не наблюдалась. Всех моих учеников, попадающих в ее поле зрения, Антонина расценивала с позиций сугубо материальной выгоды, которую можно с них поиметь. Сначала это были конфеты, цветная проволока, стеклянные шарики и прочая детская муть, ценность которой забывается вместе с детством, потом – жвачки, в последнее время – кассеты, диски, журналы и другая сопроводиловка молодежных музыкальных увлечений. Никаких иных чувств и мыслей по поводу маминой профессии до сих пор на горизонте не наблюдалось.
– Да. Тебе очень повезло, что у тебя такая мама, – серьезно сказала Женя.
Лицо Антонины скривилось в неописуемой гримасе. Пока мы с Женей пытались ее (гримасу) расшифровать, дочь шулерским движением цапнула из коробки еще одну конфету, крокодильски улыбнулась Жене и растворилась в полутьме коридора.
– Да-а… Дети растут… – философски заметила Женя. Я не выдержала и расхохоталась.
* * *
Количество бумаг, которые производит и бережно хранит любое казенное учреждение (например, школа) превосходит всяческое воображение. Кто сам не видел – не поверит. Я знакома с оптимистами, которые считают, что компьютеризация все изменит. Не знаю, почему, но мне в это как-то не верится. В бумажке, подколотой скрепочкой, подшитой в скоросшиватель или попросту сложенной в папочку, есть что-то успокаивающе-архитипическое. Намек на вечность. Выцветшие чернила, загнутый уголок, неистребимый мышиный запах… Серый ящик компьютера, черт знает как и на какой основе работающий – на такое пока не тянет…
Я и сама от этого не свободна. После двух недавних разговоров (с Вадимом и Женечкой) мне вдруг захотелось прикоснуться, подержать в руках свои, когда-то почти заветные папки, вновь услышать и увидеть то, что встает с изрядно пожелтевших страниц… "Неужели история Полоцкого княжества?! – с ноткой издевки спросила я сама себя. – Или все-таки твоя собственная молодость?"
Дверцы старого шкафа заскрипели и распахнулись, клубы нежной, тончайшей бумажной пыли полетели мне в лицо. Откуда-то сверху прямо мне на голову спланировала картонная картина, посвященная восстанию Спартака. Вернув ее на место, я зажмурилась, так как глаза уже щипало от подступающей аллергии и, не глядя, протянула руку туда, где лежали папки с материалами о Полоцком княжестве.
Некоторое время с тупым недоумением изображала Иоланту и вслепую шарила по шершавой (но чистой!) поверхности полки.
Потом открыла глаза и поморгала ими.
Папок не было.
Нигде.
В течение двадцати минут (большая перемена) я обшаривала шкаф, в общем-то ни на что не надеясь. Три разноцветные пухлые папки – не иголка в стогу сена, не имеют собственной воли к передвижению и окончательно потеряться даже в очень большом шкафу не могут – все это было ясно изначально.
Но куда же, черт побери, они подевались?!
После, во время двух оставшихся уроков я безуспешно пыталась вспомнить, когда видела папки в последний раз. Давно. Не помню. Год, два назад? Еще раньше? Позже? Все бесполезно…
Жалко пропавших материалов было так, что едва ли не слезы к глазам подступали. Как будто бы потеряла кусок себя. Да так, в сущности, и было. Никакие разумные утешения ("да зачем они тебе теперь? Ну и что бы ты с ними стала делать? и т.д.") – не помогали. Вика Крылова (вот удивительно – от кого бы не ожидала!), уже уходя из класса после урока, вдруг остановилась у моего стола и сказала в нос (последние недели она говорит только так – либо хронически простужена, либо подражает какому-то неизвестному мне секс-символу):
– Анжелика Андреевна, может, у вас голова болит? Могу цитрамону дать…
– Спасибо, Вика, не надо, – удивленно поблагодарила я. – Голова у меня не болит, просто…
– Ну и ладно, – не дослушав, пробурчала Вика и покинула класс.
Я осталась наедине со своими переживаниями.
Поскольку здравых объяснений произошедшему не находилось, в голову лезла какая-то исключительная чепуха.
Особенно привязчивой оказалась мысль о том, что вот, Вадим почему-то интересовался моим увлечением, и тут же папки исчезли. Опять в голову полез Штирлиц и шифровки от Мюллера. На этот раз было не смешно, а злобно. Попробовала представить себе, как Штирлиц-Вадим тайком, никем не замеченный проникает в кабинет истории (через окно, что ли? Но ведь четвертый же этаж) и похищает папки с материалами по Всеславу (да зачем они ему сдались-то?!)… Убедилась, что представить себе подобное решительно невозможно, но ничего более разумного в голову тоже не лезло, и от безысходности ситуации я злилась все сильнее…
На всякий случай опросила уборщицу и Александра Евгеньевича – молодого преподавателя истории, который работал в нашей школе чуть меньше года. Оба клятвенно заверили меня, что злополучный шкаф даже не открывали. Я им, разумеется, поверила. Другим членам педколлектива картинки про Спартака и таблицы по развитию промышленного производства в Новом времени нужны еще меньше.
Дома не удержалась и позвонила единственному знакомому мне милиционеру – Ленке. Просто пожаловаться.
Ленка, как я и надеялась, внимательно меня выслушала. И утешать тем, что пропавшие папки все равно никакой объективной ценности не имели, не стала. За что я ей была ощутительно благодарна.
– Понимаешь, я принесла их в школу, – рассказывала я, возбужденно бегая вокруг телефона, как телок на привязи. – Показывала своим обормотам из клуба. Им Всеслав очень понравился, они разыгрывали сцены из его жизни. Потом, уже после прекращения деятельности клуба они лежали в кабинете, в моем шкафу, вместе со всей другой документацией и учебными материалами. Иногда я что-то добавляла туда. Собиралась отнести их домой, но все было как-то несподручно, да и в школе я провожу гораздо больше времени, чем дома. Кроме того, всегда есть ребята, которые по настоящему интересуются историей, им можно показать, рассказать… И вот сейчас полезла – их нет. Сначала не верила, грешила на себя, перерыла все, у всех спросила. Потом поняла – стащили. Но кто, а главное – зачем?! Я понимаю, дети залезли в учительскую, могли взять личное дело, вещественные доказательства каких-нибудь школьных "преступлений", журнал с двойками (это у нас обычное дело), магнитофон, в конце концов… Но ведь ничего же больше не пропало!
– Хочешь обратиться в милицию?
– Да не смеши меня! У них на убийства-то времени не хватает, а тут они кинутся разыскивать папки с хобби какой-то учителки! И главное, понимаешь, там же ничего секретного не было! Все только из открытой печати, да из летописей, которые в БАНе, в Публичке…
– Может быть, кто-нибудь из твоих учеников-"историков"? Чем самому трудиться, собирать, можно воспользоваться готовым?
– Нет, нет. Нет у меня таких, да и что он с этим будет делать? Ни показать кому, ни похвастаться, даже самому взглянуть – и то страшно. Родители же могут догадаться, что взял чье-то чужое… Конечный смысл любого хобби – в возможности показать, поделиться с другими.
– Но что-то ты все-таки подозреваешь… – прозорливо заметила Ленка.
Я, стесняясь, рассказала про Вадима, состоявшееся свидание, поход в концерт, и, под конец, про его странный интерес к моим увлечениям. Ожидала вполне, что Ленка высмеет меня, и даже того хотела. Но Ленка отнеслась к сообщению совершенно серьезно.
– Непонятно, зачем ему это могло понадобиться… – задумчиво протянула она. – Но… в принципе, весьма возможно. Что-то в нем такое есть – мне сразу показалось… У тебя его телефон имеется?
– Нет, – смутилась я. – Он обещал сам позвонить.
– Сколько прошло времени?
– Две недели…
– Вполне возможно, что – он! – неожиданно припечатала Ленка. – Как, для чего конкретно – пока не знаю, но не без него… Значит, так: бери у Любаши телефон и звони сегодня же. Говори все, как есть. Жалуйся, не скрывай подозрений. Потом мне перезвонишь. Жду.
* * *
До половины одиннадцатого никого не было дома. Потом чем-то взбудораженный голос (может быть, отловила человека прямо на пороге) ответил:
– Да, я у телефона. Слушаю вас. Анджа?.. Простите?… Ах, да… Здравствуйте. Чем могу?…
Почувствовала я себя, мягко говоря, странно. Потому что человек на том конце провода явно с трудом вспомнил, кто я такая, и как бы совсем уж не мог сообразить, что мне от него могло понадобиться. Но голос, несомненно, принадлежал Вадиму и никаких ошибок быть не могло. Что у него, старческий склероз, что ли? Да вроде бы еще рано… Или болезнь Альцгеймера? Чепуха какая-то! Я взяла себя в руки. В конце концов, у меня совершенно деловой, а не романтический интерес к этому разговору.
– Вадим, вы обещали мне позвонить… С тех пор, как мы с вами расстались… произошла одно поистине удивительное событие, и я…
– Ах, да, да… Вы знаете, Анджа, как-то так завертелся и не успел… То есть, в общем-то, я собирался, конечно… А о каком, собственно, событии вы говорите?
Я рассказала сухо и кратко, сама слыша в своем голос шорох сминаемой бумаги.
Вадим ответил. Окончание реплики звучало приблизительно так:
– Знаете что, Анджа? Ведь вы сами говорили, что ничего такого недоступного в этих бумагах не было. То есть, что-то вы наверняка помните, что-то можно восстановить… И, вы сами мне говорили, что уже, пожалуй, переросли все это. Заведите себе следующее хобби. А это выбросите из головы и… и живите спокойно… Извините, ради бога, я только что пришел, и мне нужно сделать срочный звонок и покормить кота… Мы обязательно еще созвонимся… Извините…
Я опустила трубку на рычаг, а руки сами собой опустились вдоль тела. В голове было гулко и звонко, как в опустошенной копилке. Надо признаться, что кормежка кота меня почему-то почти доконала.
– Он с трудом вспоминает, что со мной знаком, – сообщила я Ленке. – И одновременно помнит наш с ним разговор о папках и Всеславе почти дословно. Заверил меня, что бумаг не крал. При этом все время мерзко подхихикивал, так, знаешь, как только мужчины умеют… Ну, представь любовника, которого муж отыскал в шкафу в своей спальне. Он разумеется, в курсе всех дел, но одновременно не ожидал попасть в такую ситуацию, и ему мучительно неловко. Понимаешь? Я бы сказала, что он очень удивился и даже расстроился, узнав, что папки украли, но вместе с тем – что-то об этом знает. И еще: ему как будто жутко неудобно, что я оказалась такой дурой, и он хочет побыстрее от меня отделаться, чтобы я не путалась под ногами…
– Почему ты – дура? Потому что заподозрила его? Или потому, что рассказала ему о своих подозрениях? – уточнила Ленка.
– Не знаю…
– Звони Любаше и спрашивай, где он сейчас работает, – распорядилась Ленка. – И вообще, все подробности, откуда этот Вадим взялся, как оказался на твоем дне рождения и так далее…
После всех своих и ленкиных умозаключений, и того, как Вадим со мною обошелся, я была слегка на взводе. И потому с Любашей особенно не церемонилась. Но, честно говоря, строгим голосом задавая вопрос:
– Ответь мне немедленно, где теперь работает твой приятель и бывший шеф Вадим? – я отнюдь не ожидала той реакции, которая последует.
Любаша тихо заплакала в трубку.
– Любаша, ты что?! – ошеломленно спросила я. Ответа не было. – Да что у тебя там?! – заорала я. – С Мишкой?… Что?!!
– С Мишенькой… все в порядке… – всхлипнула Любаша.
* * *
Когда я снова набирала ленкин телефон, руки у меня слегка дрожали. Последействие.
– Ничего, что поздно?
– Ничего. Правильно. Я Леночку уже уложила, и все о тебе думаю… Ну, что там?
– Бред и полная ахинея. Этот Вадим, судя по всему, ушел из их проектного института прямо в органы. Прости, не знаю, как они на текущий момент называются, тебе виднее, все-таки в некотором смысле твои коллеги (в этом месте Ленка многозначно фыркнула в трубку). Любаша ничего точно не знает, и Вадима никогда напрямую о работе не спрашивала, но слухи, сама понимаешь… После его ухода они действительно изредка перезванивались, поздравляли друг друга с новым годом и даже пару раз встречались – пили кофе и ели пирожные в кафе и ходили в концерт. Еще он устроил Мишке какое-то редкое обследование, и с Любаши даже не взяли за него деньги. Легенда, которую Вадим в последний раз, накануне моего дня рождения навешал Любаше: развелся с женой, холодно, одиноко, хочется семейного праздника. Сама понимаешь, наша сентиментальная Любаша тут же растаяла и притащила его "отогреваться"… Говорит, хотела как лучше, и подумать не могла, что он на работе и будет меня использовать… Но, Ленка, ты можешь себе хоть как-то представить, на хрена органам мои папки?! Там же все из библиотеки, с полок открытого доступа! Да и не мог он незамеченным попасть в нашу школу и взять их! Никаким образом! И подкупить кого-нибудь из учеников не мог! Я бы про это наверняка узнала! – говоря последние фразы, я постепенно повышала голос, и в конце почти кричала.
Из комнаты высунулась всклокоченная голова Антонины.
– Мам, ты чего орешь на ночь глядя? – протяжно, в зевке спросила она. – Что, твой 8б наконец-то поджег школу?
– Уйди! – я истово махнула рукой.
Антонина в пижаме, которая была ей мала, похожая на видение героев Набокова, проследовала в туалет.
– Девочка права, – спокойно сказал в трубке Ленкин голос. – Мы можем хоть всю ночь орать и всех близких перебудить, но ничего не решим. Слишком мало информации. Завтра я после работы отведу Леночку к бабушке и к тебе зайду…
– Ты зайдешь? – удивилась я.
Я знала, что Демократ, возвращаясь с работы, предпочитает, чтобы Ленка ждала его на пороге с подносом горячих пирожков, в крахмальном передничке. Ленка же старается по мере возможности соответствовать (пирожки, впрочем, она покупает в подвальной кафешке, но Демократ об этом не догадывается).
– Вот вы все такие эмансипированные, интеллектуальные, самопроявившиеся, – объясняла она нам в ответ на наши возмущенные фырканья. – Но где же оценившие все ваши достоинства мужики? Либо днем с огнем не сыщешь, либо пьют горькую. Результат – дети без отцов, вокруг глаз морщины, к тридцати пяти – половина головы седая. У меня другая точка зрения. Приличного мужика надо приманить, приручить, прикормить и каждый день кидать ему, как хищнику в клетке, ма-аленькие подачки. Тогда он будет собой доволен, не сопьется и никуда не убежит.
Все, что говорит Ленка, верно на сто процентов. Демократ вообще не пьет, и вот уже восемь лет никуда убегать не собирается. Жаль только, что он и ему подобные мне даром и даже с приплатой не нужны…
– Я приду, – подтвердила Ленка. – Помнишь, я сама еще на дне рождения хотела с тобой поговорить. Ты в ментовскую интуицию веришь?
– Безусловно, – сказала я.
Про ментовскую интуицию я ничего не знаю, а вот лично ленкину с детства ценю очень высоко. Она всегда безошибочно угадывала, когда будет самостоятельная по математике и часто – даже какой вопрос будет в билете.
– Я принесу сладкое, – сказала Ленка. – Так что ты этим не заморачивайся, деньги не трать. Кофе у тебя есть?