– Теперь не знаю, когда прилечу, – старательно выговорила оная супруга. – Говорят, следующего рейса не будет, пока тучи не рассосутся. Или как там это называется… Чего делать-то, Ефимыч? Я тут от тоски сдохну.
Это правда. Пожалуй, это самая правдивая правда, которую ей приходилось говорить за много лет. Сдохнет.
– Валентина, чего ты мудришь? Возьми билет на ближайший поезд, и через двое суток точно будешь дома. Пока едешь, сможешь работать. Если, конечно, больше пьянствовать не будешь.
– Не буду, не буду, – машинально пообещала Тина и, опомнившись, завопила на весь бар: – То есть как на поезд? Отсюда до Москвы не меньше трех суток!
– Ты в Иркутске?
– Я в Новосибирске, – призналась она.
Ничего страшного. Он все равно не поймет. Впрочем, она сама не понимала. Тринадцать лет – слишком большой срок, чтобы дрожать при упоминании этого города.
Однако, она сказала – Новосибирск, и сердце сделало очередной невероятный прыжок, и во рту стало сладко.
Ефимыч, конечно, не понял. Ничего, сказал, тише едешь, дальше будешь. И почему-то Тина ему поверила.
Она все-таки допила свой коктейль – не пропадать же добру?! – и, остановив первую попавшуюся машину, поехала на вокзал, сокрушаясь, что ничего комфортней СВ еще не придумали, и в любом случае придется делить с кем-то пространство купе. Может, приобрести на будущее свой, отдельный вагон, а? Говорят, у какого-то олигарха имеется в собственности целый поезд. Что она, хуже что ли? Ну, ладно, поезд, может быть, и чересчур, а вот вагончик – самое то. Пригодится. Прицепит она его к какому-нибудь экспрессу и будет колесить по нашей необъятной родине. Ксюшке с Сашкой просторы покажет, они же нигде кроме чистенькой Праги да райских островов Средиземноморья и не были. Пора бы ознакомиться с родной реальностью, ну и это… с красотой тоже. "Золотое кольцо", кавказские хребты, алтайские степи, таежные непролазные леса… Куда ее понесло? Еще о Сибири вспомни! Сюда детишек свози! Заодно о детстве своем расскажи, и о юности не забудь. Опыт твоей первой любви может уберечь их от ошибок. Так и скажи: "Не верьте, дети, в любовь! Никогда!
То есть, в любовь между женщиной и мужчиной. Материнская любовь есть, чисто человеческая есть, еще любовь к родине, например, а вот другой – нету! Хорошее же отношение между полами определяется степенью доверия, уважения и многолетней проверкой. Слышите? Многолетней! Вот мы с папой, допустим. Четыре года встречались. Общались, узнавали друг друга, помогали друг другу, учились друг у друга и…"
Когда она успела стать занудой?
Бедные дети! Лучше язык себе вырвать заранее, чем в действительности произнести вслух нечто подобное.
Самое страшное, что она именно так и думает. За много лет привыкла. Уважение, доверие, взаимовыручка, а по большому счету – параллельные прямые. У нее – работа. У Ефимыча – наука: целыми днями, как его сократили, копается в умных книжках, изучает труды состоявшихся гениев, и нет-нет да вскипит: "Я бы тоже так мог!" Эпоха подвела, люди предали, солнце слишком ярко слепило, либо… Что? Дождь пошел совсем уж некстати? Ага, взял, сволочь этакая, и все испортил, а ведь как бы Ефимыч мог выйти из дома да отправиться в свой институт, да всем нос утереть гениальным открытием. Но куда ж идти под проливным дождем? И в жару не пойдешь. И это… опять же… сердце пошаливает, а в пояснице что-то колет, а в обед такой хороший фильм по НТВ обещали, а к ужину Валентину же надо встретить. Забот полон рот.
…Ну, с чего она взъелась?!
Ефимыч – добрый, ответственный, ласковый. Дня не проходит, чтобы он не сказал ей заботливо: "Устала? Давай массаж сделаю. Или сначала в ванную? А что хочешь пить – чай, компот, воду без газа? Есть холодненькая…" И глядит в глаза преданно, озабоченно.
А в постели вообще праздник! Пока Тина хоть что-то в состоянии чувствовать, это что-то ей очень даже нравится. Правда, она быстро засыпает. Так ведь изматывается потому что. Вон, в позапрошлом году они вдвоем провели отпуск, так все было просто шикарно. Выспалась наконец-то. Правда, жарко было, и заниматься сексом казалось верхом безумия.
Ефимыч – всепрощающий, всепонимающий, идеал мужчины. А ее раздражение… что ж… в каждой семье бывает такое… и муж не так уж часто ее бесит, вообще, можно сказать, редко… Она ведь любит его. Любовь предполагает некую жертвенность, вот и выплескивается время от времени досада, если кажется, что жертвы приносятся впустую. Все логично.
Ко всему прочему, она вон на вокзал поспешила, готова тысячу километров трястись в поезде, лишь бы мужа увидеть. Дети – само собой, но мысль о том, что Ефимыч тоже окажется рядом – как было и будет еще много лет, – приносила одни сплошные удовольствия. Значит, Тина не ошиблась, сделала удачный выбор, и ее супружеская жизнь – большое счастье. Мало кому удается прожить несколько лет без крупных ссор, без тайного желания отдохнуть от второй половины, без взаимных попреков, оскорблений, требований. У них получилось. Виват!
Через полтора часа, очень довольная своими умозаключениями, Тина стояла на перроне, дожидаясь посадки на поезд "Новосибирск-Москва".
ГЛАВА 17
В дверях купе она резко остановилась, будто налетев на невидимую преграду. Остатки хмеля мгновенно выветрились, ее зазнобило. "Только не это! – мысленно взмолилась она. – Пожалуйста, только не это!.."
Кошмар, настигший ее наяву у собственной могилы, продолжался.
У окна, облокотившись на столик, вполоборота к ней стоял Морозов.
– Ты?! Как ты здесь оказалась?
Тина попятилась. Это было слишком. Нервы, натянутые в струну, жалобно тренькнули, словно предупреждая, что еще миг – и полетят к чертям собачьим совсем! И она окончательно свихнется.
– А ты? – тихо спросила она.
Действительно, что он делает здесь, а? Преследует ее? Решил спустя тринадцать лет наверстать упущенное или… или что?
Но он не дал ей додумать эту мысль.
– Ты что, собираешься до Москвы на поезде добираться? С тобой все в порядке? Разве такие, как ты, могут так непроизводительно тратить свое драгоценное время? – В его голосе звучала ирония, и это вывело ее из себя.
– Смени тон! – заорала она. – Я не намерена перед тобой отчитываться, ясно? Как мне надо, так и еду!
Увидев ее, входящую в купе, он был слишком ошарашен… Иначе не допустил бы оплошности, которую Тина заметила не сразу, но все-таки заметила.
– Слушай, а какие это – такие, как я? Что ты имеешь в виду?
– Твои социальные успехи и материальные достижения, – усмехнулся он. – Или как там это еще называется?
– А ты-то откуда о них знаешь? – прищурясь, она подступила ближе.
– Да у тебя на лице написано, Алька! – отмахнулся он вроде бы небрежно, надеясь переключить ее внимание.
Получилось. Все-таки кое-что он знал о ней.
– Я не Алька! – злобно возразила Тина. – Я тебе говорила, кажется. Алька, мой дорогой, осталась в прошлом.
– Фу, какие книжные фразы мы употребляем, – притворно поморщился Олег, еще не придя в себя от растерянности. – А как-нибудь попроще объяснить можно?
– Я ничего не собираюсь тебе объяснять! Но если ты еще раз назовешь меня Алькой…
– Алька, Алька, – покачал головой он.
Она топнула ногой.
– Заткнись! Боже мой, как ты меня бесишь! Что ты вообще делаешь в моем купе?
– Это и мое купе, Алька!
– Ты что, нарочно? – вдруг догадалась она. – Ты специально меня выводишь, да? И сюда попал не спроста, так ведь? Ты что, следил за мной? Как ты узнал номер купе?
Олег шумно вздохнул и забулькал минералкой, а потом впихнул бутылку Тине в сжатый кулак. Несколько мгновений она недоуменно таращилась на нее.
– Попей, – объяснил Морозов.
– Не указывай мне, – машинально огрызнулась она.
Но отхлебнула. Обессилено прислонилась к столику и спросила у потолка:
– Что же это творится на белом свете?
Потолок безмолвствовал, а Морозов осторожно хихикнул.
– С тобой точно все в порядке?
– Нет! – Она перевела на него тяжелый взгляд. – Со мной все не в порядке! Как ты мог узнать, что самолет отменят и что я куплю билет именно в это купе? Я помню, конечно, ты классный журналист, расследования проводишь на "ура", у тебя везде свои люди…
– Остынь, – перебил он с досадой, – я ничего не устраивал специально.
Тина отпила еще немного, погрозила ему бутылкой:
– Морозов, ты можешь врать сколько влезет, но я никогда не поверю в такое совпадение!
Он пожал плечами.
– Не верь. – Помолчал и добавил задумчиво: – Кстати, тебе не кажется, что для женщины, которая даже имя сменила, ты помнишь обо мне слишком много?
– Я ничего о тебе не помню, – тут же открестилась она.
– Ладно, – кивнул он.
И весь как будто оцепенел, только желваки катались туда-сюда. Тина глядела на него и не могла понять, почему он так нервничает. Если сам все подстроил, то радовался бы. А если все-таки стечение обстоятельств – невероятное, ненужное, – то ему-то что переживать?! Какая разница, что с ним рядом поедет женщина, которую много лет назад он предал? Или за эти годы он стал сентиментален и совестлив, не может смотреть в глаза униженному им человеку?
Впрочем, ее это не касается. И уж точно она с ним не поедет. Ни минуты здесь не останется! Лучше загнуться от ожидания в аэропорту!
Тут Тина покосилась в окно и поняла, что поезд давным-давно едет. Нормально поговорили! Интересно, он тоже не заметил, что состав тронулся?
Да нет, вовсе ей не интересно!
Подхватив свой шикарный кейс, Тина молча вышла из купе.
– Не дури, – понеслось вдогонку, – в крайнем случае, давай уйду я, ты же…
Дослушивать она не стала, но мысленно зааплодировала. Человеку непосвященному могло показаться, что Морозов – благородный рыцарь. Он умел произвести нужное впечатление.
Только она-то знает, чего стоит его показушное великодушие и честный взгляд.
Конечно, за эти годы она повзрослела и многому научилась давать оправдание, шла на компромиссы, неприемлемые в юности, стала терпимей, но по большому счету свое отношение к той давней подлости не изменила. Боль не может быть бесконечной, в этом Тина убедилась на собственной шкуре, раны кровоточили долго, но все же со временем затянулись, оставив грубые рубцы. Боли не стало, но кроме нее были еще отчаянное непонимание, гнев, разочарование, оторопелое "значит, он мне врал, врал всегда?!" Эти чувства тенью шли за ней, их невозможно было изменить, пересмотреть, подкорректировать. Но, перегорев, Тина старательно все проанализировала – чтобы в будущем не повторить ошибок, предугадать свою реакцию, заранее выстроить оборону. И поняла – возможно, даже любви никакой не было. Его ложь – вот что потрясло ее, девятнадцатилетнюю, и продолжало мучить еще очень долго. Его постоянная ложь изо дня в день на протяжении двух лет, которые она считала тогда самыми счастливыми в своей жизни.
Она думала, что знает его и любит его, именно любит, а не влюблена так, чтобы не замечать недостатков. Она не была готова к его подлости, он опрокинул ее на лопатки, и она, чтобы добить себя окончательно, сказала себе: "Значит, не знала и не любила – ошибалась!" Осмыслить это в девятнадцать лет, за несколько дней до предполагавшейся свадьбы, было невыносимо, потому и пришлось постигать эту истину постепенно, вливая в себя, будто микстуру.
Как так вышло?
То ли она была слепа, то ли он был слишком хорошим актером. Не мог же человек измениться так кардинально за пару часов, и, проводив обожаемую невесту в Москву, внезапно понять, что жениться не хочет, не может и не готов. Не мог же человек, за два года доказавший свою самостоятельность, неожиданно заявить: "Мои родители против женитьбы, так что извини, детка".
Впрочем, самое страшное, что он ничего ей и не заявлял. Так и не осмелился взглянуть ей в глаза. А она рвалась, сипела в объятиях матери, вскоре прилетевшей в Москву, наплевав на гордость, кричала: "Мне лишь бы увидеть его!"
Хорошо, что мама тогда смогла ее удержать.
Она не верила в объяснение, которое Морозов сухо бросил в телефонную трубку:
– Я не могу пойти против отца.
Да, они были из разных миров, и ее трудно было считать подходящей парой для сынка всем известного и всеми уважаемого Андрея Морозова. Но Олегу было плевать на это, она видела. И что вдруг случилось? Зачем надо было тянуть, доводить до свадьбы, шить платье, строить планы, нежно смотреть в глаза?..
Алькина мать его оправдывала.
– Пойми, он же окончательно-то отношения с отцом не разрывал, просто старался не общаться. А тот ему ультиматум – женишься, всего лишу!
– Да чего всего? Чего всего? – билась в истерике Алька. – Олег сроду за деньгами не гнался, ты же знаешь!
– Доченька, за деньгами все гонятся, – мягко возражала мать. – Просто некоторые это скрывают, зависимость свою от материальных благ не хотят показывать. Вроде как слабость это получается. Олег-то хотел перед тобой сильным выглядеть…
– Ну и где теперь его сила?
– Дожал его отец, – вздохнула мама, – все-таки Олежек молод еще, а тот чем только не угрожал. Мать, мол, тоже против свадьбы, от переживаний заболеть может, на твоей совести будет. Ну и деньги – главный козырь его был.
Алька прошептала:
– Значит, он меня продал.
Как ни громко это звучало, но было правдой. Продал, в одно мгновение став другим, – чужим.
Умом она все понимала, но ее душа отторгала это понимание, как что-то инородное, и не было иного выхода, как вырастить новую душу, способную испить боль до донышка, а не захлебываться ею всю жизнь.
Сумела, вырастила, сменила имя, научилась не вспоминать и обходить стороной любую возможность такой вот ошибки, расплата за которую слишком высока.
Неужели теперь она позволит нелепой случайности разбередить раны, которые так долго зализывала?
Нет, что за глупости! Ей нечего бояться, она отлично защищена от той старой боли многолетним благополучием и равнодушием. Какие-то старые счеты… Кому это важно? Конечно, в одном купе она с ним не останется, но вовсе не потому, что опасается воспоминаний. Ей просто противно смотреть на него. А ведь придется еще и разговаривать… боже упаси! Такого собеседника даром не надо!
Сейчас она преспокойненько займет другое купе – в СВ всегда есть свободные места! – и займется работой. Давно пора. Слоган для средства от комаров так и не придуман! Двое суток она занималась черт знает чем!
Тина даже поморщилась от недовольства собой и решительно постучала в служебное купе.
– Свободные места только в плацкарте, – в ответ на ее просьбу развела руками проводница. – Если сами договоритесь с кем из СВ, так – пожалуйста!
Материальное благополучие нашего народа растет на глазах, уныло подумала Тина. Где это видано, чтобы все СВ были заняты?! Откуда у людей столько денег, а? Ехали бы себе в плацкарте за три копейки? Или она отстала от жизни, и разница в ценах не такая уж существенная?
– А вы мне не поможете? – улыбнулась она проводнице и положила на столик купюру.
Вот и всех делов! В успехе мероприятия можно даже не сомневаться. Неужто за хорошую мзду тетка не найдет свободного местечка или сговорчивого пассажира?
– Попробую, – проводница вышла в коридор.
Тина вышла следом, поставила кейс в ногах и принялась ждать избавления от прошлого.
– Ну что ты ерундой занимаешься? – прозвучал за спиной усталый голос, и она вздрогнула от неожиданности.
Отвечать сочла излишним.
– Слышишь, Алька? – Он закашлялся и быстро поправил себя: – То есть… Тина… Не городи огород, неужели мы не сможем потерпеть друг друга пару суток?
– А зачем?
– Да не зачем, но раз уж так получилось. Может быть, это неспроста?
Она зло рассмеялась.
– Ты еще скажи, судьба свела.
– Да не свела, – досадливо дернулся он, – а дает возможность поговорить, разобраться.
– В чем разбираться-то? Ну, сглупили по молодости, с кем не бывает? Слушай, отстань от меня, а? Я устала жутко, я не хочу ни с кем разговаривать, и слушать никого не хочу, ни тебя, ни президента Путина…
– А Джо Дассена? – спросил Олег.
Вот. Всего-то один-единственный отголосок былых времен, а ее уже скорчило от негодования.
Не хочет, не хочет она вспоминать! Никакого Джо Дассена, чьи песни когда-то выворачивали душу! Что ей нужно-то было, семнадцатилетней душе? Ладони Олега на плечах, виниловый Джо в магнитофоне… Еще они любили подолгу слушать Эдит Пиаф…
…Ну что же она делает?! Не хочет, а выворачивает шею назад, и вглядывается, вглядывается в пустоту, которая казалась когда-то счастьем.
Прекрати немедленно, велела она себе.
– Ладно, – вздохнул Морозов, – извини, что достал тебя.
– Ничего. Все в порядке.
– Счастливо доехать.
– И тебе.
Он быстро пошел по коридору, ссутулясь. Тина стала смотреть в окно.
Через некоторое время проводница с искренним сожалением сообщила, что желающих перемещаться в пространстве вагона СВ нет.
– Везде супружеские пары, – с горестным вздохом возвращая деньги, посетовала она. – А вы, извините, почему так против соседа настроены? – Тетка понизила голос. – Он что, приставал к вам? Так вы скажите, у нас же милиция здесь, мы его живо…
– Нет, нет, – пробормотала Тина, – все в порядке.
Она двинулась к своему купе, проводница недоуменно смотрела ей вслед. Ну и чудят же эти штучки столичные! По всему видать, богатенькая москвичка, – только у них такое высокомерное выражение лица… Правда, расстроена чем-то дамочка. Неужто, в самом деле, сосед до такой степени раздражает? А на вид так очень даже интересный мужик, проводница его сразу срисовала. Чего этой фифе неймется?
Фифа тем временем зашла в купе, подбавив того самого высокомерия во взгляде. Надеялась, что, наткнувшись на него, Морозов не станет комментировать ее возвращение. Он стал. Но без ехидства, которое Тина предполагала.
– Не переживай, – сказал он. – Я сейчас вещи упакую обратно, а то уже разложил все, и попробую устроиться в другом вагоне.
Она посмотрела с недоверием. Морозов беспомощно развел руками.
– Прости.
– За что это еще? – без интереса спросила она.
– Что я тебя так раздражаю, – он попытался улыбнуться. – Я не нарочно, правда.
– Ты меня не раздражаешь. Давай не будем устраивать детский сад. Я вполне могу потерпеть твое присутствие пару дней. Жертвы ни к чему.
Повернувшись спиной, она стала раскладывать вещи. Олег нерешительно топтался на месте.
– Ты, и правда, очень изменилась.
Тина резко обернулась.
– Вот только без этого! Никаких экскурсов в прошлое, сравнений и сопоставлений! Сделай милость, притворись, что мы незнакомы.
– Попробую, – кивнул он, – тем более, что по большому счету так и есть.