Тут не было продавца - вообще ни одной живой души. Я походила среди странного собрания, удивляясь бесполезности всего этого в нашем прагматичном времени. Зачем-то я дернула бархатную занавеску и увидела стоящее передо мной платье. Именно стоящее в небольшой нише старинное черное платье, с объемным колоколом юбки, жестким корсетом и стоячим узорным воротником. Передо мной словно парила Мария Стюарт - только без головы. Я задернула занавеску, образовалось пыльное облако, и я громко чихнула.
- Добро пожаловать, - услышала я чей-то голос, еще не видя его обладателя.
Из-за картонной стены старинного замка показалась сутулая фигура пожилого человека в сером коротеньком пиджаке с отвислыми карманами и берете малинового цвета. Он не спеша подошел ко мне, на ходу поправив какие-то слишком торчащие в проходе предметы.
Старичок достал из пиджачного кармана круглые очки с проволочными дужками, протер стекла о свисавшую портьеру, тщательно закрепил их на носу, а потом посмотрел на меня добрыми серыми глазами.
- Вы - артистка? - спросил он с почти утвердительной интонацией.
- Нет, - ответила я, но старичок протестующе замотал головой и замахал на меня руками.
- Ничего не хочу слышать! - воскликнул; он. - Вы - артистка! Не потому, что вы красивы, хотя это бесспорно. Вы обладаете одушевленной красотой, поэтому вы - настоящая артистка. А театр? Весь мир - это театр! Не правда ли?
- Мне, по крайней мере, очень хотелось бы этого. Но все чаще мне наш мир кажется глупым сериалом или компьютерной игрой.
- Вот так вам думать нельзя. Гоните прочь; такие мысли. Пусть так думает пустой и бессмысленный человек. Вы должны думать и поступать красиво.
- Почему? Разве я не могу жить, как обычный человек?
- Нет, не можете, - старичок вздохнул сочувственно. - Красота - это ответственность. Вы отвечаете за этот мир.
- Знаю, знаю, - затараторила я как школьница, - проходили. Красота спасет мир! Спасибо! Больше мне нечего делать, как спасать этот мир! Я буду, значит, всех спасать, а они пока будут обделывать свои грязные делишки. Да я даже думать о них не хочу, не то что спасать.
- За вами, наверное, активно ухаживают мужчины? - задумчиво спросил старичок. - Как это сейчас говорят? Клеятся? Можете не отвечать. Понятно, что они вам прохода не дают.
- Не знаю, куда от них прятаться… - призналась я.
- Можете приходить сюда. Самое тихое и глухое место. Стеариновый переулок. К дяде Яше, дядюшке Якову. Всегда буду вам рад! Приходите! Никто не найдет, - улыбнулся он и опять, поймав ускользающую мысль, заговорил: - Человек, обычный человек, часто бывает неприятен и скучен, его трудно бывает выносить, находиться с ним рядом. Хочется его избегать, а если любить, то издалека. А красивый человек, красивый настоящей, как я сказал, одушевленной красотой, женщина красива всегда…
- Во всякой работе красива, во всякой одежде стройна, - не удержалась я.
- Именно так. Красота дает человеку веру в физическое воскрешение, в буквальное воскрешение. От вида разлагающегося тела можно действительно потерять веру, а красота ее возвращает. Ведь если этот человек всегда красив, даже там, где остальные люди уродливы, значит, не все потеряно. Физическое воскрешение предков, жалких останков. Это идея русского философа Федорова. Слышали?
- Слышала…
Старичок, наверное, подумал, что я соврала, поэтому засуетился, заспешил куда-то.
- Вы пришли что-нибудь купить?
- Мне нужна игрушка. Не знаю, может быть, кукла… Для девочки. Для маленького ангела с чистой душой. Единственного человечка, которого я бы хотела спасти.
Мой собеседник опять оживился, взял меня под руку и повел в противоположный конец комнаты. Здесь он подошел к тяжелой портьере, потянул за длинный шнурок. Половинки портьеры расползлись в стороны, и мне открылась стена с висевшими на веревочках куклами. Кого выбрать? Красавицы, чудовища, злодеи, звери…
- Я понимаю. Вам трудно выбрать куклу так сразу. Все они двигают руками, ногами, хвостами, вращают глазами. Можно, конечно, подарить девочке медвежонка или доктора Айболита. Но вам нужно другое. Есть у меня кукла. Я сделал ее полгода назад. Без заказа просто для себя. Это клоун. Но это не тот клоун, который прыгает на арене, веселя толпу, а тот маленький артист, который остался в цирке, когда все уже разошлись. Ему очень грустно. Он одинок. Но вдруг он вспоминает девочку в третьем ряду на том самом спектакле, и у него меняется лицо. Он улыбается… Показать вам эту куклу?
ПОЛЬ ПОЛИВАНОВ
Пока у меня был выходной, наступило настоящее календарное лето. Я приехала в усадьбу Поливановых в первый летний вечер. Я также вышла из машины со спортивной сумкой в руке, как в первый раз, также задрала голову, на этот раз чтобы полюбоваться, как заходящее солнце превращает золото флюгеров в медь. И совершенно также приоткрылась дверь и показалась курчавая золотистая головка. Но только она не скрылась, как тогда. Послышался радостный смех, и навстречу мне уже бежала Дианка. Я поспешила по ступенькам ей навстречу, чтобы она, чего доброго, не разбилась. Помпезная усадьба сразу показалась мне роднее и ближе.
- Почему ты до сих пор не спишь? - спросила я, как и положено гувернантке, следящей за режимом, сжимая милое существо в объятиях.
- Света, я так тебя ждала! - не слушая меня, лепетала девочка. - Тебя так долго не было! Зачем только придумали эти выходные!
- У меня для тебя кое-что есть, вернее, кое-кто, - я опустила ребенка на землю. - Отвернись и сосчитай до десяти.
Дианка поспешно повернулась к дому лицом и стала считать, подпрыгивая от нетерпения. Когда же она повернулась, на ступеньках перед ней стоял рыжий клоун, во фраке и огромных штиблетах. Он смотрел на мир очень грустными глазами.
Я никогда не видела такого искреннего удивления. Девочка открыла рот, развела руки в стороны, то ли растерянно, то ли собираясь обнять куклу. Она даже встала зачем-то на носочки.
- Какой холоший и глустный человечек! - сказала она, наконец, от волнения снова не выговаривал букву "эр".
- Познакомься, - сказала я клоуну, - это Диана.
И тут лицо клоуна расплылось в счастливой улыбке, и он пошел навстречу Дианке. Моя воспитанница улыбнулась и протянула клоуну обе ладошки сразу. Она, кажется, совсем не замечала ниточки, уходящие вверх от фигуры клоуна, и мои манипуляции с перекрещивающимися палочками.
- Знаешь, Дианка, есть такие игрушки, которые всегда улыбаются. Тебе грустно или хочется о чем-то важном подумать, а они знай себе улыбаются…
- Да, - согласилась девочка. - У меня есть такие в детской. Я думаю, они просто дуры.
- А этот клоун будет улыбаться, когда тебе весело, и грустить будет тоже вместе с тобой. Настоящий друг.
- А как его зовут?
Вот это я забыла придумать. Ребенку обязательно надо знать имя нового друга, для того чтобы к нему обращаться.
- У него хорошее имя… - сказала я, затягивая время.
- Какое? Забыла? - торопила меня Дианка.
- Сейчас вспомню… Оно похоже… на твою фамилию. Его зовут Поль. Клоун Поль.
- Да, это хорошее имя, - согласилась девочка. - Поль Поливанов. Я дам ему свою фамилию. Можно?
- Конечно. Поль Поливанов - это звучит гордо. А теперь пойдем-ка укладываться спать, а то нам сейчас здорово попадет. Когда ты ляжешь в кроватку, я расскажу тебе историю этого клоуна. Это цирковая история. Ты была в цирке? Когда-нибудь, может, очень скоро мы поедем с тобой в цирк…
Поливанова встретила нас около детской. Довольно поспешно похвалив игрушку, которую Дианка тут же хотела познакомить с мамой, она подтолкнула дочку в детскую, а сама пододвинулась ко мне вплотную и заговорщицки проговорила:
- Я приглашаю тебя в баню. На берегу озера. Уложишь Диану, и сразу же приходи. Я буду ждать.
- А кто останется здесь?
- Подремать рядом со спящей девочкой - дело нехитрое. Найдется кому. Полный дом прислуги! Я распоряжусь…
Потом она вдруг ощерилась, показав мелкие острые зубки, и прошипела:
- Только попробуй не прийти… Уничтожу.
Как мы тогда роняли слезы на одеяло спящей девочки! Мне казалось, что мы плачем об одном и том же. Мы с ней тогда словно стали кровными братьями, вернее, слезными сестрами. Смыли ими все наши греховные помыслы, породнились любовью к одному ангелу. И вот - как будто ничего этого не было. Шахерезадница! Опять только одна хищная страсть, замешанная еще на тайном соперничестве с мужем. Жена льет крокодиловы слезы, а муж носит крокодильи тапочки.
У меня еще болело ушибленное колено. Ни чего страшного, конечно. За Дианку я могла принять и не такое страдание.
Но в этот момент я почувствовала себя школьницей перед уроком физкультуры. Мне так хотелось отпроситься у Поливановой, получить освобождение хотя бы до следующего раза: "Людмила Борисовна, у меня коленка болит. Видите, какая страшная, опухшая и несексуальная?"
К сожалению, при современном развитии техники секса роль колена в этом спорте была незначительна. Я вздохнула, достала из спортивной сумки "Финалгон" и стала втирать мазь в больное место. Хорошая вещь, этот невидимый горчичник без цвета и запаха!
"ФИНАЛГОН" - ВЕЛИКИЙ И УЖАСНЫЙ
Банька только снаружи напоминала обычный русский сруб с печкой. Внутри она была оборудована всем необходимым для получения удовольствия. Здесь, кроме раздевалки, помывочного отделения и парной, была еще комнатка в деревенском стиле, но с современным баром, холодильником, музыкальным центром и телевизором. В предбаннике всех входящих встречала скульптура в человеческий рост - точная копия Волхова у Ростральной колонны на Стрелке Васильевского острова. В этой обстановке он и вправду напоминал банщика с простыней через плечо, восседавшего на полке.
Оставь одежду всяк сюда входящий!
Я вошла в раздевалку. Здесь уже лежали вещи Поливановой. Сверху, видимо, напоказ, было небрежно брошено шикарное нижнее белье. Я раздевалась, чувствуя, что у меня дрожат руки. Никогда раньше у меня не было ничего похожего на секс с женщиной, хотя шальные мысли иногда посещали. Но если уж вспоминать все наши мысли!
В помывочной тоже никого не было. Но из парной раздался голос хозяйки:
- Окатись и иди сюда!
У стены была душевая кабинка. Я встала под сильные струи воды. Пользуясь паузой, я настраивала себя, уговаривала не быть дурой, не корчить из себя гимназистку. Мы против однополярного мира, но за однополую любовь! Вперед! В пекло!
Поливанова живописно расположилась на полке, наверное, заранее отрепетировав положение своего роскошного тела. Если бы ее в таком виде показали по телевизору, я уверена, все сто процентов мужской части избирателей проголосовали бы за ее мужа. Мало того, они бы и жен своих заставили голосовать за него. Возможно, я и сама бы проголосовала за Поливанова…
Она была действительно красивой женщиной. Поливанов мог себе позволить выбрать и купить ту, которая соответствовала всем требуемым параметрам. Я не думаю, что в чем-то уступала ей, к тому же я была моложе, но Поливанова была, что ли, матерей меня. Шахерезада и Шахерезадница. Ее формы были выписаны в более резкой манере, а бюст, по-моему, был художественным произведением не природы-матушки, а хирурга, правда, очень хорошего.
- Как я тебе? - спросила она. Я повторила уже вслух мои мысли насчет ее тела, избирателей и моего скромного голоса. Она ответила в том духе, что отдала бы все эти голоса, только чтобы заняться любовью с такой красавицей, как я. Одним словом, петух хвалил кукушку, кукушка петуха, только в выводах великий баснописец ошибался - на самом деле птички просто-напросто хотели друг друга. А обстановка между тем накалялась, то есть пар был хороший.
- Ложись на полок, - велела Поливанова. - А ты развратна, Светка! На живот ложись!
Не знаю, какая из меня гувернантка, а банщица из Людмилы Поливановой была бесподобная. Веник в ее руках то хлестал меня, то, прихватывая откуда-то пару, обдавал меня жаркой волной, то щекотал меня молодыми листьями, то скользил ими по мокрой спине.
Потом моя Шахерезадница вышла и вернулась с банкой в руках. Запах меда разлился по парилке. Еще не успевшая нагреться прохладная и липкая масса оказалась на моей спине. Руки Поливановой заскользили по мне, втирая мед в кожу. Он плавился на горячей, как печка спине, но не стекал по бокам, а, как мне казалось, затекал в поры и проникал внутрь меня.
Когда-то из меда готовили хмельной напиток, и теперь у меня уже начинала кружиться голова от сладкого дурмана. Сейчас я уже ждала, когда ее руки опустятся ниже, и они, подслушав мои желания, скользили по всем изгибам, снова и снова покрывая меня медом. Это были очень умелые руки. Я почти уже не принадлежала себе, подчинялась им и хотела их. Нежно, постепенно, прикасаясь и опять отодвигаясь, они дразнили меня, заставляя двигаться в такт…
В этот момент я стукнулась коленкой о деревянный полок. Острая боль вернула меня с грешных небесна грешную землю. Но на грешной земле руки Поливановой были мне неприятны, а собственная податливость противна.
- Теперь твоя очередь, - я спрыгнула с полка, освобождая место своей партнерше.
С приторно-сладким выражением лица Поливанова медленно взгромоздилась на полок и изогнулась, изображая то ли кошку, то ли змею. Недосмотрев это пластическое представление, я выскочила из парилки в предбанник.
- Только попробуй сбежать, - донеслось до меня змеино-кошачье шипение, - уничтожу…
Я не сбежала. Подумав пару минут и немного остыв, я вернулась в парилку. Поливанова встретила меня похотливой гримасой и похабными позами. Мои метания, видимо, тоже доставляли ей удовольствие. Она уже предвкушала торжество плоти. Но в моей руке, вернее, на ладони было невидимое оружие без цвета и запаха.
- Настойка медовая, баба бедовая, - ляпнула я какую-то народную глупость и запустила вторую, свободную от "Финалгона" руку в банку с медом.
Кажется, с "Финалгоном" я перестаралась. Моя правая рука явно перевешивала медовую. Кожа Поливановой была такой нежной, распаренной, кокетливо приподнятая пяточка розовела так по-младенчески трогательно, что я засомневалась.
- Что ты встала, как!.. - прикрикнула на меня Людмила.
Я испуганно ахнула, нервно хихикнула и опустила вооруженную ладонь на самое выпуклое место поливановского тела. Людмила блаженно замурлыкала. Ядерная мазь быстро проникала в раскрытые поры, горячий пар многократно усиливал эффект. Скоро моя ладонь уже горела огнем, а ягодицы моей хозяйки за несколько секунд изобразили все оттенки красного. Когда цвет их уже приобрел промежуточное положение между пунцовым и бордо, Поливанова интуитивно приподняла зад, но тут же обожглась о верхний слой пара.
- Что это?! - вскрикнула она жалостливо. - Жжет как сильно! Что это?! Мамочки!
- Наверное, это какой-то неправильный мед? - спросила я, стараясь оставаться равнодушной, хотя знала, до чего может довести человека перебор "Финалгона".
Как-то Солоха в спортивном зале пользовала свое больное колено этой мазью, а я решила разогреть связки для растяжки. Через какое-то время у меня началась пляска святого Витта. Я сбрасывала с себя одежду, не обращая внимания на присутствующих при этом мужчин, и пыталась выброситься в окно. Опытная Солоха, прямо как Мария Египетская, спасла меня наложением подсолнечного масла на пылающие конечности. Вода тут совершенно бессильна, а горячая - просто мучительна. Применение "Финалгона" в горячей среде на живых посторонних людях было моим первым опытом.
Как разумно продуманы русские бани! Я имею в виду, что двери в них обязательно открываются наружу. Быстро познав на собственной заднице бесполезность даже ледяной воды, приносящей только временное облегчение, Поливанова пробкой вылетела из бани и, причитая, помчалась к озеру, как настоящая язычница, объевшаяся мухоморов. Глядя на ее бордовый зад, мне почему-то пришла мысль о несчастных подопытных макаках, терпящих муки в научных лабораториях.
Была удивительно теплая для начала лета ночь. В небе и в озере звезд было поровну. Но в небе все было чинно и пристойно, а в озере бултыхалась голая Поливанова, совершая забавные и некрасивые телодвижения. Водная гладь далеко разносила по усадьбе ее отборный мат.
Мое колено выглядело совершенно здоровым. "Финалгон" очень помог.
МАЗЬ НА ТЕЛО, БАЛЬЗАМ НА ДУШУ
- Знаешь, Малыш, самое лучшее средство от лесбиянок? Это, конечно, "Финалгон", - сказал бы Карлсон, пролетая над поливановской баней.
Может, я поступила жестоко. Но, во-первых, эта мазь совершенно безвредна, даже слизистую оболочку не сжигает. А, во-вторых, намазывают же маленьким детям палец горчицей, чтобы отучить их его сосать! А взрослым вообще советуют: если глаз тебя соблазняет - вырви его, если палец - отруби. Конечно, можно было намазать мазью или горчицей себя, как тот палец, но все и так получилось довольно удачно.
Когда действие "Финалгона" прекратилось, несчастная Поливанова присела рядом со мной на скамеечку. Вид у нее был жалкий, а взгляд подозрительный.
- Как ты думаешь, что это было со мной? - спросила Людмила.
Мне очень хотелось ответить, что это наказание за грехи ее тяжкие, что еще один лесбийский порыв, и она рискует остаться без зада. Конец света, мол, близок, и кое-кто уже и испытывает на себе дыхание геенны огненной.
- Провокация, - ответила я.
- В каком смысле? - не поняла Людмила. - Чья провокация?
- Конкурентов Михаила Павловича на выборах, - подсказала я. - Намешали в мед какой-нибудь гадости. Судя по обжигающему, действию, скорее всего, пчелиного яда.
- Да это мед с поливановского подсобного хозяйства, - возразила хозяйка. - Там он каждую пчелку в лицо знает. Ты, наверное, не в курсе, что его бизнес начинался с пчеловодства. Этот мед проверенный, свой. .
- Думаешь, так сложно заменить мед или подмешать что-нибудь в этот? - я решила не отступать от этой, пусть не самой правдоподобной, версии. - Тут людей взрывают с легкостью фейерверка, а уж в мед конкуренту напакостить…
- Кто же это, по-твоему, мог сделать?
- Да кто угодно. Газеты писали, что человек двадцать выставляют свои кандидатуры. Желающих много. Вот этот, например… Как его? С декабристской фамилией… Лунин. Запросто мог.
- Лунин как раз не мог, - возразила мне Поливанова. - Сергей Лунин - совсем другой человек, честный и благородный. Ты его с нами не равняй.