Злата проснулась от грохота. Это во сне на нее отец упал. Сердце надрывалось, болело. Дневной сон - он всегда нехороший, всегда небылица приснится. На этот раз во сне Злата оказалась на дне колодца, который одновременно являлся помещением с домашним кинотеатром. Златин фильм съехались смотреть отец, Мирра, статист Коля, незнакомая старуха по имени Кассандра и двое безымянных молодых людей - их лиц Злата не помнила. Фильм зрителям понравился. На радостях мертвые потребовали водки в разлив. Отец тоже напился и пополз, как таракан, по стене колодца, взбираясь по лестнице наверх - к свету. Оттуда, из круглого начала колодца, высовывали головы Василий Сергеевич, Гриша, Леночка, Лизавета вязала носок, Катюша Маслова. На их зовы и лез пауком Артем Басманов, умудряясь ползти и шататься вдрызг пьяным. С высоты глубокого колодца он грохнулся вниз. Злата поздно подняла голову, увидела, как отец в виде чего-то четырехугольного, похожего на курдюк с водой, шкаф, кожаное мексиканское кресло падает прямо на нее. Она не успела отбежать, и отец ее придавил.
Злата проснулась от грохота, поняла, что лежит на левом боку, что тело ее так затекло, что ни рукой, ни ногой не шевельнуть. Она перекатилась на другой бок, свалилась с низенького дивана, услышала - что-то упало в ответ. Злата прислушалась - кто в доме есть? - и вышла из своей комнаты.
В доме хозяйничала молочница Надежда Петровна - ходила на цыпочках, открывала шкафы, заглядывала вовнутрь, в один из шкафов, поближе к стене, затолкала что-то тяжелое в газете. Картина происходящего была для только что проснувшейся Златы настолько нереальной, что она на секунду засомневалась - может, и это сон, его нелепое красочное продолжение. Она, стоявшая на внутреннем балконе второго этажа, спокойно вышедшая из своей комнаты босиком - оттого и не почуяла ее присутствия Надежда Петровна, даже не спряталась, когда все, что внизу происходит, увидела, - досмотрела фильм до конца. Только когда Надежда Петровна подняла голову и, увидев Злату, остолбенела, зритель решил в действие фильма вмешаться - очень уж со многим он был не согласен. В белой, до пола, ночной рубашке Злата, похожая на привидение, медленно, как лунатик средь бела дня, спустилась по ни разу не скрипнувшим ступенькам вниз, обошла молочницу Надежду Петровну, достала из шкафа пистолет. Поглядев на него - бедного, в грязных газетах, Злата представила картину Рембрандта "Возвращение блудного сына". Наверное, сон продолжался, раз она так подумала. Оттого терять ей было нечего - во сне случаются страшные вещи. За них спящий разум не может отвечать перед судом.
Наведя пистолет на Надежду Петровну, Злата бы выстрелила не задумываясь, да сбил ее с толку рыжий парик и потекшая тушь. К тому же очки Катюша у тети Зины на столе забыла. Злата присмотрелась к Надежде Петровне и все с грустью поняла - перед нею, собственной персоной, стояла корреспондентка из Любимска Катюша Маслова. И хотела бы Злата забыть ее имя, да не получалось - роман "Воскресение" Толстого она иногда на досуге перечитывала, чтобы быть образованным человеком, интеллигентным. Грусть же попала в ощущения Златы не случайно. Грустно браться за старое - людей убивать, ненужных свидетелей. А повод хороший - убить вора из пистолета, за которым кровавый след тянется.
- Где все? - спросила Злата Катюшу, держа ее на мушке.
- Уехали. Тебя боятся, - ответила Катюша, отходя от наведенного на нее дула подальше, медленно, чтобы Злату не "разбудить", не взволновать.
Злата усмехнулась, ей стало еще грустнее. Теперь непонятная, как первая любовь, грусть возникла в ней по поводу дяди.
"Василий Сергеевич. Дядя. Да кабы знал ты всю правду обо мне, так разве уехал бы отсюда, оставив мне дом? Ты бы тотчас же вызвал большой наряд милиции и своего друга - самого Матвея Исаевича, чтоб они меня надолго изолировали от общества. Но до тех пор, пока я - родня твоя басмановская, будешь ты покрывать меня и молчать. Значит, и верно, родня ты - мне, значит, и ты - такой".
Пока Злата отвлекалась на думы о Басманове-Маковском, Катюша успела прикрыть живот тазом. Она очень хорошо помнила, в каком месте на трупах в Любимске зияли дырки, из которых теплая кровь вытекала. Так что, когда Злата выстрелила, подумав о Катюше: "Пора и честь знать", пуля попала молочнице, а по совместительству - поломойке, прямо в железный старенький таз, потом в толстую подкладку, для утолщения внешнего вида подложенную тетей Зиной и Дусей хохочущими, потом уж - в живот, тоже не худенький.
Услышав неприятные, опасные звуки, словно из-за тридевяти земель, из тридесятого царства, явился в дом в сей же час добрый молодец в джинсовой рубашечке.
"Куплю ему новую. Что он в одной-то все ходит", - подумала о храбром Родионе Раскольникове умирающая Катюша и, дернув себя за парик, - ап! - закрыла потекшие, черные от страха, слез и бессонных ночей последнего месяца, глаза.
Представление началось. Куча-мала получилась. Раскольников вывернул дочери великого режиссера всех времен и народов сильную, цепкую руку, а то бы она, как и планировала, ударила его рукояткой по морде. Он же не в форме, мало ли кто он? А может, сообщник преступницы Масловой, обманным путем заявившейся в дом, когда хозяева уехали?
Злата от боли вскрикнула, заплакала и окончательно проснулась. Ей было жалко свою вывихнутую руку, себя - за то, что ей так трудно живется и просто так ничто не дается, не то что другим - например, Леночке, - жалко Катюшу, случайно убитую, седьмую по счету. От количества трупов, по которым она шла к заветной цели - стать великим режиссером, как ее отец, Злате стало смешно, как веселой девахе, на околице села семечки лузгающей. Она и плакала - рука все болела, и смеялась, когда в доме появилась власть в лице участкового милиционера, на имя которого Злата писала заявление о краже гражданкой Масловой золотого кольца и пистолета "ТТ" - вот он, голубчик, нашелся. А колечко - того, тю-тю!
После несложной хирургической операции пулю, попавшую Катюше неглубоко в живот, извлекли. Рану зашили. Крепкий организм подозреваемой в нескольких смертных грехах Масловой быстро пошел на поправку.
Следователь Раскольников в срочном порядке был отозван начальством в Любимск и за превышение должностных полномочий от дела Масловой отстранен.
- Ну, чего тебя к хорошим людям - друзьям прокурора - в гости понесло? - снова и снова приставал к нему Сыроежкин, чесался по старой памяти. - Ведь и так все ясно - виновата Маслова. И отпечатки пальцев на "ТТ" ее есть, и все четверо убиты одним способом, и сбежала она. Если человек не виновен, зачем ему от нас бегать? И мотив у нее был убить своего мужа. Он, по словам соседки, собирался с ней разводиться. А накануне убийства приходил к Масловой в гости поговорить, да разговор у них вышел бурный, на повышенных тонах. Не хотела, видать, Маслова мужа от себя отпускать, а он к ней снова, да еще с любовницей, явился. Вот и не выдержали нервы у дамочки. В общем, ты отдыхай, иди в отпуск, по закону тебе положенный. А я это дело сам раскрою, доведу до ума.
Глядя на радостного, энергичного, почти не пьющего начальника Любимского УВД, Раскольников подумал:
"А ведь он страшный человек. Хоть и смешной на первый взгляд. То в муравейник упадет, то портрет президента в количестве двух штук и портрет генерала Половцева в кабинете повесит. Ну, первого еще куда ни шло - все так, по моде, делают. А Половцева - зачем? Смех. И главного не понимает, что смеются-то не над ним. Над всеми нами, и надо мной - тоже, смеется народ-посетитель".
- За раскрытый взрыв в "Полете" тебе мое отдельное спасибо, - сказал Сыроежкин и подал Раскольникову руку. - Спасибо! Какая, понимаешь, трагедия у людей оказалась. Да! Сложная штука - жизнь, не всякому в руки дается, - зафилософствовал хвастливо.
У него-то, он был уверен, жизнь удалась, заладилась.
О прошлых победах Раскольников в данный момент не думал. Он просто пытался быть объективным.
- Злата Басманова тоже стреляла Масловой в живот - я сам видел.
- Совпадение, - махнул рукой Сыроежкин на факт и на Катюшу, лежащую в Москве, в больнице.
- Убитая Мирра Совьен была членом семьи Басмановых.
- Ну и что? - жест повторился.
- Она приехала в Любимск писать книгу об убитом Артеме Басманове. В нашем городе ее интересовала одна из умерших жен режиссера, сестра Кассандры Радловой - той самой убитой вместе с Миррой старухи. Вот показания Масловой. Путем шантажа и обмана Злата заставила ее следить за Миррой, просила выкрасть у француженки какую-то дискету. Вот показания дежурного администратора в гостинице "Сатурн" - они подтверждают рассказ Масловой о ее беседе с Совьен.
- Ну и что? Ну и что? Ну и что? - И столько оттенков в голосе, столько различных эмоций услышал Раскольников дальше, что просто голову опустишь. - Ты, подполковник, полковником стать не хочешь. Басмановых трогать нельзя. Пойми. Мы, конечно, не в Индии, но они - каста. Неприкасаемые. Конец твоей Масловой. Да что ты за нее так переживаешь? Как будто она тебе родственница. Ну, все, утомил ты меня. Иди. Куда пошел-то? Иди в бухгалтерию, бери отпускные: я распорядился, чтоб тебе выдали премию за "взрыв" в "Полете". Ехай к Черному морю.
"Конец твоей Масловой, конец твоей Масловой", - билась у Раскольникова кровь в висках.
Навстречу, идя по коридору управления, ища кого-то, заглядывал в кабинеты участковый четвертого отделения Миша Солдаткин.
- Здравствуй, Миша, - сказал Раскольников. "Конец твоей Масловой", - звучала в нем прежняя песня на слова Сыроежкина.
- Здравствуйте, - Миша обрадовался. - А мне сказали, вы уже - в отпуске.
- Правду сказали. С сегодняшнего дня, - с лицом, не похожим на радостное Мишино, слушая свою песню, ответил Раскольников.
Миша замялся. Он был хорошим работником. Раскольников его ценил, поэтому, несмотря на свое угнетенное состояние духа, Мише решил помочь. Он развернулся на сто восемьдесят градусов, пошел не в бухгалтерию - за своими копейками, а - в кабинет, повел туда Мишу.
- А я уж не знал, к кому обращаться с открытием, - простодушно доверился Миша Раскольникову и облегченно вздохнул: успел, добрался до нужного адреса.
- Вечный двигатель изобрел? - не пошутил, а спросил серьезно, в тон настроению, следователь.
- Лучше, - почти шепотом, тоже серьезно, ответил Солдаткин и рассказал подполковнику быль.
Клава-огонь потерпела полное фиаско: Миша Солдаткин решил ее наконец посадить. Ну, сколько же можно терпеть ее художества? Ведь дом за домом, дача за дачей полыхают, когда рядом, на расстоянии зажженной спички, оказывается Клава - жена двух бомжей.
Хромой Вася Теркин жить без подруги не мог. Потому, в тот же день узнав о намерениях участкового Миши дать Клаве срок, нашел себе новую пассию - простую, тихую, без яркого имени. Но такие-то тихони крепче всего на сердце ложатся. Словом, забыл Вася Теркин веселую Клаву-огонь. Цуцик - второй муж - обрадовался. Вот и разрешилось все само собой. Вот и остался он у единственной Клавы один. Теперь он покажет себя, покажет. Поймет любимая, как Цуцика недооценивала, как зря им пренебрегала, предпочитая Васю Теркина.
- Слышь, участковый, - высунул голову из-за двери Мишиного кабинета в четвертом отделении милиции вымывшийся на колонке Цуцик.
Волосы цвета зрелой пшеницы высохнуть не успели, да еще ветер взлохматил их - смешно выглядел Цуцик: волосы дыбом стояли, глаза от страха, что в милицию сам пришел, округлились.
- Я показания дать хочу, если Клаву в последний раз отпустишь.
- Ну, проходи, садись, говори, - важно ответил Миша.
- Хитрый какой. Ты мне расписку дай, что Клаву отпустишь.
- А не то? - усмехнулся Миша.
- А не то не скажу, чего знаю.
- Не могу я тебе такую расписку написать, - вздохнул участковый Солдаткин. - Права такого не имею. Да и расписка, которую ты требуешь, без нотариуса все равно недействительна. А нотариусу деньги надо платить. Есть у тебя сто рублей?
- Сто рублей? - покачал головой Цуцик, задумался.
"Большие деньги. Но Клава-огонь того стоит".
- Найду! - согласился Цуцик. - Пиши мне расписку.
Миша Солдаткин присмотрелся к бомжу повнимательней, подумал грустно:
"Бомжи - тоже люди. Хоть и живут в параллельном нам мире, а общего в чувствах много. И кому это понадобилось разделить людей на миры? Жили когда-то общим котлом, и ничего - все сыты были".
- Ладно, - согласился хороший человек, а не просто законник Миша. - Если важное что скажешь, отпущу твою Клаву. Слово даю. В последний раз! Тебе на поруки. Отвечаешь за нее?
- Да я… Да Миша… Товарищ участковый… Господи боже мой…
- Ну, ладно-ладно. Проехали. Слушаю.
Цуцик высморкался в кулак, вытер конечность об штаны и рассказал, что видел бабу, которая двух старух в их дворе замочила. Во дворе, где они "банки" чистят. "Банки" - это мусорные бачки. У каждой банки есть свой хозяин.
- Это я и без тебя знаю, - отмел несущественное Миша. - Что за баба-то? Опиши. Ты сам видел, как она убивала?
- Сам он не видел, как убивала, - сейчас рассказывал про свой разговор с Цуциком Миша Раскольникову. - А вот пистолет в руках женщины в белой "девятке", припарковавшейся ближе к углу дома, в котором убили француженку и местную пенсионерку-актрису, видел, как я вас сейчас вижу - в лицо. Я показал ему фотографию объявленной в розыск Масловой.
Раскольников представил лавину снега, которая сорвалась с вершины Джомолунгмы и катится, хочет добраться до одинокого путника, чтоб поглотить его вместе с деревьями. Он так же представил чувства странника, свои чувства. Речь пошла о свободе Катюши. Да или нет.
- Цуцик сказал: "Не-е, это не та баба. Та была больше, красивая, и глаза у нее - тоже красивые, но злые. А эта - простая, обыкновенная. Такой не убить".
Снежная лавина до Раскольникова не докатилась, погибла в пути. Одинокий путник жив остался.
- Где твой свидетель? - спокойно, как будто он ждал и дождался чуда, спросил у Солдаткина следователь.
- В камере вместе с подругой сидит, вас дожидается.
- Встали, пошли, - приказал Раскольников.
Миша поднялся. Раскольников думал. Вспомнил, куда положил журнал о кино, подаренный ему режиссером Басмановым, когда он Злату свою обеливал, все семейство свое осиное нахваливал: и этот хорош, и тот удался, зря вы на нас, Басмановых, бочку катите. Вот он, журнальчик, - так себе, красочный. Особенно на обложке была хороша молодая талантливая Злата.
Найдя, что искал, Раскольников вышел. Миша - гордый - рядом поторапливался. Песню Сыроежкина о Катюше (ах, он еще и песни пишет, и портреты президента по стенам развешивает, и в муравейники падает - талант, во всем талант) Раскольников не забыл. Но теперь она звучала по-другому - как эхо прошедшей войны. Торжественно. Будет что ему, Родиону, и Катюше на старости лет вспомнить.
Семья, состоящая из Цуцика и Клавы, в камере была занята важным делом - обедом. Благодарная жена отдала свой кусок черного хлеба Цуцику, тот пайку не брал. Клава настаивала: хотела делом доказать свою любовь ему навсегда. Еще минута, и она доказала бы это силой.
- Цукерман, на выход, - крикнул в открывшуюся дверь после звона ключей конвоир.
Клава удивилась: "Кого, кого?", и Цуцик тоже удивился: давно его так, по-граждански, не называли.
На столе участкового Цуцик увидел несколько фотографий. Кроме них, в кабинете, как и положено, в качестве понятых присутствовали посторонние люди. Злату Басманову свидетель опознал на оторванной от журнала обложке сразу.
- Вы уверены, что это именно та женщина, которая сидела в белой "девятке" и в руках ее был пистолет? Посмотрите еще раз, внимательно, - спросил, предложил Раскольников, стараясь не выдать свое счастье.
Грусти и даже волнения в нем не было. Все это осталось в минутном прошлом - как эхо прошедшей войны. Были силы сдвинуть горы, повернуть реки вспять, если кто-то еще хоть пальцем тронет Катюшу, хоть краем мысли заденет ее. Это тебе конец, Сыроежкин!
- Она, - повторил опознание Цукерман. - Разве такое забудешь? - вспомнил он пистолет в лоб и свои мокрые штаны.
- Понятых прошу подойти к фотографии, посмотреть на нее, на ее номер, расписаться. Цукермана до моего распоряжения не отпускать.
Цуцик жалобно "мяукнул".
- Охранять, как ценного свидетеля.
Цуцик расправил плечи, придумывал, как себя - героя отличившегося, Клаве преподнести.
Сыроежкину подполковник больше не верил - крепко его напугало начальство. Скорее всего, из Москвы звонили - опосредованно, через генерала Половцева. Скорее всего, сам прокурор и звонил, дружбой с которым, для него - просто Матвеем Исаевичем, хвастался в беседе с Раскольниковым Басманов-Маковский.
Раскольников начал думать.
Когда он два дня назад не вышел на той станции, где жила Катюша, - сидел и смотрел из поезда, как перрон от него отъезжает, подполковник имел задачу - встретиться и разговорить непростого человека, крупную в отечественном киномире фигуру, знающего себе цену режиссера Басманова-Маковского. Именно Василию Сергеевичу был адресован единственный телефонный звонок из "Сатурна" убитой в Любимске Мирры Совьен. Известие о смерти родственницы - а такими Басманов-Маковский считал всех жен своего брата - привело режиссера в состояние крайней взволнованности. Он даже на фоне собственных переживаний последних двух месяцев, не относившихся к Мирре, проговорился:
- Я чувствовал, что-то должно случиться. Беда никогда не приходит одна.
"Ах, это он о смерти брата, - понял Раскольников по телефону и предложил встретиться. - Здесь вещи госпожи Совьен остались. Те, которые не важны для следствия".
- А книга? Где книга? - спросил уж при личной встрече со следователем из провинции отчего-то нервничающий Басманов-Маковский.
- Все документы пока приобщены к делу, до конца следствия останутся у нас, - мягко, чтоб сразу не выгнал большой человек маленького, сказал Родион Раскольников.
- У Мирры была, к сожалению, уже была - как легко привыкаем мы к словам в прошедшем времени, - своеобразная манера письма. Не знаю, по силам ли вам ее одолеть? Впрочем, тайну следствия я уважаю, поэтому имею только одну просьбу - с книгой, с записями госпожи Совьен быть поаккуратней. Об этом, о книге и шел у нас с ней разговор по телефону. Подробности? Вот они, ради бога.
Так и узнал Раскольников, что связало перед смертью, которая тоже их объединила, француженку Мирру Совьен и пенсионерку Кассандру Юльевну Радлову. Тайна, которую бывшая актриса намеревалась продать Совьен.
- Подробности частной жизни моего умершего брата, - так назвал тайну Кассандры виртуоз слов Василий Сергеевич.
- За них мы должны были расплатиться не деньгами из рук в руки, а помещением Кассандры Юльевны в элитный дом престарелых "Полянка". Я уже все узнал, все заказал, осталось узнать Мирре подробности частной жизни Артема и оплатить номер-люкс в "Полянке".
- И что, вы действительно собирались взять старушку на поруки? - подивился щедрости, доброте и честности режиссера Раскольников.
- Ну а как же? Кассандра Юльевна - наша дальняя родственница. Наш долг - помогать ближним своим, - совсем не рисуясь, ответил Басманов-Маковский, прояснил, так сказать, причины своего благородства.