То были собаки. Они появились во дворе как по волшебству – ожившие каменные изваяния, выпущенные из каменного плена. От одного взгляда на них мне стало холодно, холоднее, чем под ледяным ветром.
Когда я отошла от окна, меня вдруг осенило. Собаки выпущены на волю. Почему-то я думала, что они будут сторожить мою дверь, как раньше Локи. Но теперь Джулиан и Вольф находились в одном из подвалов, а собаки во дворе, и я получила свободу передвижения в башне.
Я нашла дверь, ведущую из башни к подвалам, на ощупь. Она открылась, как только я слегка надавила на нее. Темнота здесь не была такой непроницаемой. Слабый свет просачивался сюда со двора, и я смогла разглядеть, что коридор пуст. Я приблизилась к комнате с окном над дверью, поднялась на цыпочки и заглянула, как делала это уже однажды.
В комнате было так холодно, что изо рта Вольфа и Джулиана вылетали облачка пара. Вольф сидел на единственном стуле в тяжелом пальто с меховым воротником. Джулиан быстро ходил взад-вперед по комнате, потирая руки, чтобы согреться.
Я обеими руками ухватилась за решетку окна. Если бы они взглянули сейчас в мою сторону, то смогли бы увидеть мои руки и лицо, прижатое к прутьям, но они не смотрели сюда. У них была другая жертва для пыток.
– Он очнулся, – сказал Джулиан отцу через плечо, – не знаю, как давно, и слышал ли он что-нибудь.
– Это не имеет значения. – Вольф был похож сейчас на зловещего идола – руки в перчатках сложены на коленях, взгляд неподвижен. – Дай ему немного бренди.
Джулиан с удивлением взглянул на отца. Потом, пожав плечами, достал флягу из кармана и снял крышку. Фрэнсис, давясь, закашлялся от крепкого зелья, и это вызвало довольную улыбку у Джулиана. Бренди скоро произвело ожидаемый эффект. Кашель прекратился, и Фрэнсис попытался сеть. А Джулиан, в пародии на братскую заботу, поддержал его за плечи, устраивая голову на подушке.
– Боже всемогущий. Ну и холод здесь! – пожаловался Джулиан. – Сколько еще нам ждать?
– Я сказал – час.
– Сидеть в этом леднике, когда наверху ждет теплая постелька!
Я увидела, как Фрэнсис при этих словах напрягся, и Джулиан, в поисках очередного развлечения, сразу к нему повернулся:
– Прекрасная теплая постель и кое-что еще, тоже тепленькое, в придачу. Это не увеличит твои страдания и боль, дорогой брат, я думаю? Ведь только твое упрямство не позволяет тебе быть сейчас на моем месте.
Свеча опустилась так низко, что Фрэнсис вынужден был отвернуться, иначе огнем подпалило бы его волосы.
– Я не могу поверить, – произнес он потрясшим меня, неузнаваемо тихим голосом, – возможно, теперь я передумаю.
– Слишком поздно. – Вольф покачал головой.
– Но почему?
– Я не могу больше доверять тебе.
– Мы можем подписать что-то вроде соглашения.
– Зачем мне лишние хлопоты? – безразлично отозвался Вольф.
– Но она предпочтет меня, а не Джулиана, будет легче справиться.
Странная улыбка скривила губы Вольфа. Он ничего не ответил, но Джулиан сердито вскинулся:
– Тебя? После идиллии в саду? Это была неуклюжая попытка, брат. Она послужила предупреждением, что ты можешь нас предать, и убедила Харриет, что ты негодяй.
– Харриет?
– О! Я и забыл, ты же не знаешь о последних открытиях.
Вольф насторожился, но Джулиан стоял к нему спиной и продолжал беззаботно:
– Мы все совершили ошибку. Старуха провела нас по-королевски. Она оставила второе завещание, сделав наследницей Харриет. Мы вовремя это обнаружили.
– Харриет... – повторил Фрэнсис.
– Да, Харриет, – он пристально следил за Фрэнсисом, – но это не имеет значения. По правде говоря, я предпочел бы Аду, она так мила и красива, что было бы удовольствием приручить ее, а Харриет меня скорее отталкивает. Но зато она...
Он закончил оскорбительную фразу, которую я никогда не осмелилась бы повторить, даже в дневнике. Поразительно, но Фрэнсис нашел в себе силы, чтобы приподняться на локте и оборвать Джулиана; его эпитеты, которыми он наградил брата, были еще грубее и оскорбительнее, но настолько верно подобраны, что, получив по заслугам, Джулиан не нашелся, что ответить. Он поставил свечу на пол.
– Только не Харриет! – продолжал Фрэнсис. – Держись от нее подальше, ты, маленький жеманный садист! Или для тебя не будет суда и судьи, я лично переломаю тебе все кости, если ты попытаешься своими грязными лапами дотронуться до нее, ты...
Джулиан замахнулся и ударил брата, ударил сильно, я слышала ужасный звук, и Фрэнсис упал назад на подушку, голова его казалась неестественно вывернутой. На губах показалась кровь, как и на моих, потому что я прикусила нижнюю губу, чтобы удержать крик.
– Оставь его, – послышался спокойный голос Вольфа.
– Но я...
– Я сказал – оставь его.
– Он должен умереть, – угрюмо произнес Джулиан.
– Пока нет.
– Когда же? После того, как он встанет на ноги и сможет убить меня? Боже мой, да едва он начнет ползать, как сразу отомстит. Будь я проклят, если я позволю...
– Ты позволишь все, что прикажу тебе я. – По гримасе Вольфа было понятно, что ему неприятно видеть лицо сына. – Зачем столько эмоций? – продолжал Вольф. – Он, разумеется, должен умереть, но не из-за угрозы твоей жизни, а потому, что может расстроить мои планы – через вмешательство властей, даже если эти планы будут уже осуществлены. Мы не можем держать его в заточении вечно. Поэтому придется заставить его замолчать навсегда. Но пока он мне нужен.
Тревога на лице Джулиана сменилась любопытством, которое пересилило ярость. Он сделал шаг к отцу:
– Зачем он тебе? Пришло время довериться мне, Вольф. Бог знает, насколько я увяз в преступлениях по твоей милости.
Вольф порылся в складках своего тяжелого пальто и достал часы. Он разглядывал их, поднеся к свету. Мое сердце упало – я забыла, как быстро течет время. Вольф положил часы обратно в карман и откинулся на спинку стула. Я впала в оцепенение. Казалось, миновала вечность с того момента, как я подошла к этой двери.
– Это не твое дело, – холодно сказал наконец Вольф. – Мне нужен Фрэнсис, чтобы... э-э-э... убедить Харриет. Твое предположение оказалось верно. Она считает, что влюблена в него. Она также "любит" свою маленькую кузину, но сейчас, я думаю, ее больше всего беспокоит Фрэнсис. Она пойдет на все, чтобы спасти его, но достаточно хитра, чтобы потребовать показать ей его. Пусть она его увидит – живого, но в таком состоянии, что это пробудит в ней еще сильнее детские сантименты... После этого...
Джулиан кивнул:
– Все отлично. После этого я позабочусь о ней и потом избавлюсь от Фрэнсиса.
– Нет необходимости. Достаточно оставить его здесь. Еще день, другой... Впрочем, при его сложении и здоровье как у буйвола, пожалуй, дам три дня.
– Все это верно, но зачем столько хлопот? – недоумевал Джулиан.
– О чем ты?
– Зачем тебе понадобилось уговаривать Харриет? Как ты сам говорил, по принуждению браки совершаются каждый день. Я смогу справиться с Харриет и не прибегая к уловкам с Фрэнсисом.
Вольф лениво повернул голову и медленным взглядом оглядел сына – от светлой шапки волос до носков начищенных сапог.
– Поезжай обратно в поместье, – сказал он.
– Ехать домой? – механически повторил Джулиан.
– Уезжай в поместье. И немедленно.
– Но... Харриет...
– Ты самодовольный идиот, – Вольф скрестил длинные руки на груди с видимым удовольствием, – я не часто соглашался с мнением старшего сына, но в данном случае обязан. Я бы позволил тебе заполучить Аду – я не выношу ее хныканья и ее страхов, но Харриет слишком хороша для таких, как ты.
– Но... но не для тебя же? – Голос Джулиана стал визглив, как у женщины. – Уж не имеешь ли ты в виду...
– Я женюсь на ней. А теперь убирайся.
– Но деньги...
– К счастью, нашлось второе завещание, – зевнул Вольф, – неожиданный подарок судьбы – сочетание приятного с полезным.
– И ничего для меня?! – Джулиан почти визжал. – Сначала похищение, потом убийство. Ведь я унес сюда девушку, я столкнул со стены Фрэнсиса. Я сунул голову в петлю ради тебя и твоих планов. Ты обещал мне половину денег. Я смогу жить как джентльмен. Я смогу... Я не позволю тебе...
– Ты не позволишь мне?
– Отдай мне половину. – Джулиан нетвердыми шагами двинулся к отцу. – Отдай мне половину. Или я пойду к властям...
– С подписанным признанием? Ты похитил девушку, ты обрушил на брата стену. Я, беспомощный калека, не смог бы сделать это, что для всех очевидно.
Лицо Вольфа оживилось. Он наслаждался, поддразнивая Джулиана, и это был его счастливый миг. Глупость и никчемность младшего сына и собственный небрежный командный тон вдохновляли его. Глаза сверкали от удовольствия, он, казалось, помолодел лет на двадцать и выглядел сейчас моложе, чем собственный сын, согнутая спина, опущенные плечи, вытянутое лицо которого принадлежали, казалось, шестидесятилетнему старику.
– Они, может быть, не повесят тебя, – продолжал Вольф, наслаждаясь каждым словом. – Они же освободили одного из эдинбургских маньяков за то, что тот выдал сообщников и стал свидетелем обвинения, выдал тех, кто поставлял трупы для анатомических театров – прекрасные свежие трупы, получаемые по заказу. Но это рискованный бизнес. А братоубийство – звучит ой как нехорошо...
Джулиан рванулся вперед, чтобы схватить отца за горло.
Я всегда боялась, даже в те дни, когда считала его несправедливо обиженным, что однажды он набросится на своего мучителя. Вольф не предугадал нападения, потому что был ослеплен презрением к сыну.
Джулиан был в ярости и походил на безумца, если бы ему сейчас подвернулось какое-нибудь орудие убийства, он ударил бы, и ударил насмерть. Не имея ножа, он мог убить отца одними только голыми руками, но он применил их подобно женщине – рвал и царапал. Навалившись всем телом на Вольфа, он перевернул стул, и тот оказался прижатым спиной к полу. С быстротой и ловкостью, почти невольно восхитившими меня, он опомнился и принял вызов. Они катались, сцепившись, по полу, и тишина нарушалась только их тяжелым дыханием и невнятными возгласами.
Я наблюдала за дракой холодно, с полным презрением и размышляла. Что бы ни произошло в дальнейшем, это пойдет мне на пользу. Один будет повержен, второй ослаблен, и я смогу вступить в борьбу. Я уже давно потеряла надежду на помощь Ады.
Теперь двое мужчин боролись, стоя на коленях. Вернее, поднялся Вольф и повлек за собой Джулиана. Мне было не совсем хорошо видно, что происходит, потому что широченная спина Вольфа закрывала тонкую фигуру Джулиана. Но я заметила, как вздулись мощные мускулы на плечах Вольфа, а потом напряглись и застыли. Я снова прикусила губу. Я не хотела, чтобы победил Вольф. Сумасшедший или нет, Джулиан не пугал меня. Вольф был страшнее из них двоих, и я вряд ли смогу набраться смелости противостоять ему.
Вольф резким движением повернулся, и я увидела их лица. Не черты Джулиана, искаженные и почерневшие до неузнаваемости, заставили меня схватиться за ручку двери. Это было лицо Вольфа – злобное и потерявшее человеческий облик, хмурое от напряженной сосредоточенности, с которой он душил своего младшего сына. Я не могла больше оставаться в стороне, мне никогда потом не примириться с собой, вспоминая всю оставшуюся жизнь, что я позволила убить Джулиана, не пошевелив и пальцем для его спасения, каким бы он ни был и что бы ни совершил.
И прежде чем я осознала свои действия, я уже очутилась в комнате и, вцепившись в руки Вольфа, пыталась отодрать их от горла Джулиана, но с таким же успехом я могла отгибать толстые железные прутья. Оп взглянул на меня. Затем просто выпустил из рук Джулиана (тот рухнул на пол, как мешок с костями, – так валится безжизненное тело) и схватил меня.
Он всегда был силен. Но сейчас он обладал такой мощью, что было совершенно бесполезно сопротивляться. Я оказалась на полу и, почувствовав на шее его пальцы, стала ждать, когда он сдавит их и задушит меня, как Джулиана, но он не стал этого делать, пальцы его вцепились в ворот-пик моего платья и с силой дернули, разрывая ткань. Он не сошел с ума. Ужас охватил меня с новой силой, когда я поняла, что он полностью владеет собой. Он просто последовательно, действуя шаг за шагом, осуществлял свой план, не обращая внимания на еще теплое тело сына, валявшееся под его ногами.
Любая леди на моем месте давно упала бы в обморок. Я не горжусь своей стойкостью, я хотела бы потерять сознание, и даже помню, что рассердилась на себя, что не могу. Я боролась, хотя и крайне безуспешно, била руками, пинала и выкрикивала такие слова, о существовании которых только догадывалась, но не подозревала, что могу их употребить. Борьба, однако, была так же бесполезна, как и брань. Я еще продолжала наносить удары, когда вдруг поняла, что бью воздух. Почти невозможным усилием я открыла глаза, и это отняло последние силы. Я лежала, распростершись на грязном полу, и просто смотрела.
То, что я видела, не могло быть правдой. Фрэнсис никак не мог стоять рядом, покачиваясь, но стараясь держаться прямо, нагнувшись над валявшимся на полу Вольфом. Он не мог держать в руках тяжелый камень. Он не мог...
Он выглядел так же – с пылающим красным лицом, как будто выпил слишком много вина, и глазами, невидящими, горевшими нездоровым блеском. Он широко расставил ноги, чтобы не упасть, и его тело раскачивалось вперед и назад с мрачной равномерностью маятника. Я сразу поняла, что не только болезнь ввергла его в такое состояние, он был потрясен своим поступком. Он не унаследовал коварство Вольфсона, да, он ссорился с отцом, оскорблял его, не повиновался – но не мог ударить его и при этом не испытать потрясения.
Руки Вольфа в стремительном броске, как две черные змеи, обхватили ноги Фрэнсиса, и достаточно было одного рывка, чтобы тот, как подкошенный, во весь рост, рухнул на пол. Вольф поднял камень, выпавший из руки Фрэнсиса, и швырнул с силой прямо ему в лицо. Я поймала его за руку, но долей секунды позже, чем камень полетел в цель.
Потом со мной случилось нечто странное, о чем я никогда не рассказывала никому. Так вот, в это страшное мгновение что-то сломалось во мне. Я почувствовала, как внутри меня лопнула туго натянутая струна. Я стояла спокойно, держа руку Вольфа, и не чувствовала ровным счетом ничего. Сначала я подумала, что и он впал в подобное состояние. Он тоже стоял не двигаясь, лицо его было суровым, он слегка повернул голову. Потом отошел от меня к окну. Оттуда ничего нельзя было увидеть, даже днем, окно полностью закрывали вьюны. Но он и не смотрел – он слушал. Отчаянно лаяли и рычали собаки, они подняли страшный гвалт, но я не понимала причину.
Он, наверное, различал и другие звуки, которые не слышала я. Вернее, тогда еще не услышала. Он резко отвернулся от окна. Потом перевел хмурый взгляд на пол (я не смотрела вниз, не могла смотреть) и опять на меня. Я встретила его взгляд без всякой боязни, без малейшего интереса, он внимательно посмотрел на мое лицо, и я увидела, как его черты исказились.
– Харриет, – позвал он.
Я вопросительно на него взглянула. Я понимала, к кому он обращается. Я была Харриет. Мое имя Харриет. Но отвечать ему не было желания.
– Харриет...
Он поковылял ко мне. Бедняжка, думала я, он так искалечен. Он взял меня за плечи и легонько тряхнул. Его руки были как лед. Я взглянула вниз и увидела, что у меня разорвано платье. Я убрала его руки и натянула платье на плечи.
– Харриет. – Его голос звучал глухо, он как будто задыхался.
Бессмысленное повторение моего имени раздражало.
– Да? – ответила я.
Он смотрел на меня так пристально, что я рассердилась. И вдруг лицо его странно изменилось, как будто распавшись из целого на фрагменты. Мне так не понравилось то, что я увидела, что я закрыла глаза. Немного погодя он вышел.
Стоять с закрытыми глазами было приятно и странно. И я смогла лучше слышать. Собаки теперь просто сходили с ума, их рычание было похоже на человеческое. Потом возникли другие звуки. Топот лошадиных копыт, очень быстрый. Голоса. Крики. Потом один громкий крик, переходящий в вопль – сначала гнева, потом боли, и – тишина. Мне показалось, что вопль мне знаком, и тут же внутри меня что-то шевельнулось, как будто чьи-то руки пытались связать порванную струпу. Я позволила им делать это. И ждала. Опять звуки – голоса, собачий вой, переходящий в визг, два громких хлопка, и вой прекратился. Опять стало тихо. Потом я услышала шаги, топот чьих-то ног вниз по лестнице в подвал, и уже гулкие шаги по каменному полу коридора. Громче и громче. Вот они замерли у двери.
Он оставил дверь открытой, мелькнула слабая досада при этой мысли. Теперь они найдут меня. И заставят открыть глаза. Когда я открыла их, то увидела двух людей у порога. Впереди стоял юноша – темноволосый, худой, со смуглой кожей. Одной рукой он перегородил вход, из-под руки выглядывала девушка. Он долго смотрел на меня, потом опустил руку. Вбежала девушка. Она была очень хороша собой, несмотря на бледность.
– Харриет, – прошептала она. Слезы текли по ее щекам и в свете свечей напоминали крошечные луны. – Я пришла, как только смогла, о, Харриет, моя дорогая...
– Да, я – Харриет, – сказала я вежливо. – Но кто вы?
* * *
Я слышала, что он пришел, и мне пришлось спрятать дневник. Описывать те события оказалось делом нелегким, труднее, чем, я думала, было облечь в слова не только сами действия, которые происходили, но и свои мысли и чувства, возникавшие при этом. Я теперь поняла, что именно так и надо было писать. Я должна заново пережить все, час за часом, постепенно приближаясь к развязке, кульминационному моменту, перенести который оказалось мне не по силам. Моя телесная оболочка присутствовала в том ледяном подвале, освещенном скудным светом свечей, и я была невредима. За исключением нескольких царапин и синяков. Но самой Харриет не было. Она спряталась глубоко внутри меня, окутала себя темнотой, поджала колени к подбородку и обхватила голову руками. Они своим приходом частично вытащили ее на свет, но она не хотела выходить, она все еще держалась, цеплялась рукой за дверной косяк того подвала. Если ей суждено когда-нибудь выйти из темного плена, она должна сделать это сама, по собственной доброй воле.
Он увидел, что я расстроена, и уложил меня в постель. Служанки не отходили от меня два дня. Я не могла достать свой дневник. Но сегодня светит солнце, и слегка пьянит весенний воздух. Я сказала, что чувствую себя лучше, и он позволил мне встать. Оп собирается позже взять меня на прогулку, когда управится с утренними делами. А я за это время закопчу писать.