Но это оказалось не так-то просто. Катерина стала еще более замкнутой, чем прежде, и я чувствовал себя одиноким и несчастным. И спустя немного времени снова начал встречаться с Инес. Конечно, в душе я презирал себя за слабость, но мне было проще видеться с Инес, чем избегать ее.
Прошло, наверное, не меньше года, и вдруг я получил открытку от Изабеллы. На ней изображалась Испанская лестница. А на обратной стороне Изабелла писала, что попала в беду и нуждается в помощи. Я злился на нее, но она все-таки сестра мне, и поэтому я не мог ей отказать. Так что я опять отправился в Рим и нашел ее в крошечной двухкомнатной квартирке неподалеку от вокзала Термини. Это была жуткая дыра, душная и тесная. Мне показалось, что Изабелла даже огрубела от такой жизни. Она попала в скверную историю, естественно, связанную с мужчиной. Я помог ей перебраться в более приличное место и начал регулярно высылать деньги. Она не сразу с этим смирилась, слишком уж была гордая. Но у нее не осталось выбора.
На этот раз по дороге домой я размышлял о том, в кого я превратился, и понял, что мало чем отличаюсь от того придурка, из-за которого у Изабеллы возникли проблемы. Мне стало стыдно, и я во второй раз поклялся, что положу конец этой безумной связи с Инес.
Кстати, незадолго до этих событий она взяла себе за правило под любым предлогом наведываться в "Маленькую Италию". Естественно, она клялась и божилась, что зашла совершенно случайно, - мол, гуляла по рынку или обедала в соседнем кафе с подругой. Не обошлось и без пары сцен, когда она поняла, что я остаюсь при своем решении порвать с ней. Конечно, я испытывал неловкость, потому что Инес была женщина неплохая, но в первую очередь я нуждался в любви Катерины, моей жены.
Все уладить оказалось непросто. По ночам Катерина спала повернувшись ко мне спиной; если я находился в комнате, она старалась туда не входить; стоило мне завести какой-то разговор, она моментально его обрывала. Мне оставалось только надеяться, что я спохватился не слишком поздно и что ее любовь ко мне не угасла окончательно.
Я взял на работу еще одного повара и стал меньше времени проводить в "Маленькой Италии". Вместо того чтобы работать или дуться в карты с Эрнесто, я оставался дома. Однако Катерину это смущало, она, похоже, даже стеснялась меня. Да и я чувствовал себя не в своей тарелке, будто занимал слишком много ее личного пространства. Так что, когда пришла весна, а вместе с ней и тепло, я начал больше времени проводить в саду.
Я возделывал землю так, как меня учила мама, когда я был маленьким. Я сеял семена аккуратными ровными рядами и любовался зелеными ростками, пробивавшимися из земли, и сажал все больше и больше. Иногда я замечал, как Катерина, грея руки о чашку с чаем, наблюдает за мной из кухонного окна. Однажды я увидел, как она обрывает боковые побеги с помидорного куста.
- Мой отец всегда поручал это мне, - пробормотала она и тихо скользнула в дверь.
Проходило лето, и она все чаще вызывалась помочь мне на огороде. Казалось, будто ей понравилось работать рядом со мной. Мы вместе боролись с личинками, поедавшими наш латук, снимали гусениц и выпалывали сорняки. Там, на свежем воздухе, рядом с тянущимися к солнцу растениями, ее любовь ко мне тоже как будто подросла.
И все-таки Катерина изменилась. Та девушка, которой она некогда была, исчезла бесследно, превратившись в чахлую, анемичную женщину. И постепенно мне пришлось с этим смириться.
Пьета видела, как у отца опустились веки. Еще минута - и он уснет. Она разглядывала его лицо, изборожденное морщинами, покрытое налетом седой щетины. Папа всегда был веселее всех. Он мог часами качать ее на качелях, любил затевать шутливую борьбу с Адолоратой, позволял им обеим пачкаться с головы до ног, наедаться до отвала мороженым и не ложиться спать в положенное время. По вечерам, забравшись на свою двухъярусную кровать и свернувшись калачиком, они только и говорили о том, насколько папа лучше мамы.
Теперь, годы спустя, Пьета почувствовала себя предательницей. Она надеялась только, что мама не дежурила у двери детской, прижав ухо к замочной скважине, что она не догадывалась об истинных чувствах дочерей. У родителей могли быть свои слабости, как и у всех прочих, но они любили ее до самозабвения. Подумав о том, что они стареют и что однажды они уйдут, оставив ее, по выражению Беппи, брошенной на произвол судьбы, Пьета почувствовала, как по ее щекам заструились слезы. Склонившись к кровати отца и зарывшись лицом в простыни, она крепко сжала его руку и тихо расплакалась.
Когда Пьета вышла из палаты отца, наступил вечер. Однако она не чувствовала и тени усталости. Все еще под впечатлением от второго путешествия в прошлое, она как в тумане брела к выходу по ярко освещенным коридорам. Без сил опустившись на заднее сиденье такси, она решила, что ей надо срочно выпить. Бутылка белого совиньона и подходящая компания, чтобы ее распить, сейчас пришлись бы очень кстати.
В надежде, что Адолората работает в вечернюю смену, она велела таксисту ехать в "Маленькую Италию". Что-то в ее душе по-прежнему противилось встрече с погруженной в пучину переживаний сестрой, но теперь, когда она услышала отцовскую версию истории, Пьета поняла, что больше не может держать все это в себе.
У входа в "Маленькую Италию" Федерико прибирался на одном из уличных столиков.
- Она там? - спросила Пьета.
- Разумеется. Где ж ей еще быть. В последнее время она здесь дневала и ночевала, а никому не на пользу, - сказал он с несвойственной ему прямотой, и Пьета сразу представила, какое напряжение царило на тесной кухоньке "Маленькой Италии".
Пока она дожидалась сестру, Федерико принес ей стакан вина, и она не спеша пила его, заранее подбирая подходящие слова. У сестры никогда не хватало терпения выслушивать длинные истории. Она предпочитала голые факты.
- Полагаю, ты пришла поговорить со мной о том, что будет, когда папа выпишется из больницы? - Адолората смотрела раздраженно, устало и мрачно. - Желаешь знать, собираюсь ли я уйти из "Маленькой Италии"?
Пьета отхлебнула большой глоток.
- На самом деле я хотела поговорить совсем не об этом. Я пришла сюда, потому что должна тебе кое-что рассказать.
- Что именно?
- Сядь и попроси Федерико принести нам еще вина. Мне нужно кое-какое время.
Закончив рассказ, Пьета вдруг поняла, что на лице сестры отразился весь спектр эмоций - недоверие, печаль, удивление, ужас.
- И как только это могло происходить у нас под носом, а мы ни о чем не догадывались? - спросила она. Они уже почти прикончили бутылку вина, стоявшую на столе.
- Я тебя понимаю. Сама до сих пор теряюсь в догадках. Думаю, нам надо что-то предпринять, но понятия не имею что, - призналась Пьета.
Адолората окинула взглядом знакомые белые стены "Маленькой Италии".
- А я, кажется, знаю.
- Останешься здесь?
Она кивнула.
- Как я могу поступить иначе, после того что ты мне рассказала? Я думала, это просто ресторан, когда на самом деле в нем вся его жизнь. Вот почему, когда я пригрозила ему, что уйду, это едва его не убило.
- Папа в тебе души не чает. И он хочет, чтобы ты была счастлива, - напомнила ей Пьета.
- Я знаю. - Судя по ее голосу, она окончательно сдалась. - Так что, я полагаю, мне надо придумать, как быть счастливой, оставаясь здесь.
21
Пьета была слишком взбудоражена, чтобы уснуть. Голова у нее шла кругом от новых тревожных мыслей, и она неожиданно для себя оказалась в саду; при желтоватом свете электрической лампочки, падавшем из кухонного окна, она выполола все сорняки, собрала созревшие помидоры и даже проверила пальцем землю под посадками зелени, чтобы убедиться, что она не пересохла.
Выдернув последний сорняк, Пьета вернулась в дом. Все, что ей сейчас хотелось, - это завалиться спать, но беспокойство никак не покидало ее.
К тому же все будто сговорились, решив не дать ей уснуть. В ту минуту, когда мысли ее начинали путаться и она уже была готова провалиться в забытье, со двора доносился лай собаки или автомобильный сигнал, и она снова просыпалась, ворочаясь с боку на бок и силясь не открывать глаза.
Незадолго до рассвета она сдалась и нашла себе занятие: принялась складывать свитеры и перевешивать платья в комнате, превращенной в платяной шкаф. Как только она услышала гул Лондона, пробуждавшегося от сна перед новым рабочим днем, сразу натянула первые попавшиеся под руку джинсы и свободную трикотажную блузку с широким вырезом, повязала на шею яркую шелковую косынку и отправилась вверх по холму к Ислингтону и своей любимой французской кондитерской.
Накупив целую коробку миндальных рогаликов и липких лимонных кексов в сахарной глазури, она остановила черное такси и вернулась назад.
Когда автомобиль остановился, она заметила, что у ограды стоит какая-то незнакомая женщина, внимательно разглядывая их дом. Пытаясь не уронить коробку с рогаликами, Пьета порылась в карманах, расплатилась с водителем, а когда подняла голову, то увидела, что незнакомка не сдвинулась с места.
- Послушайте! Вы кого-то ищете? - Пьета покрепче прижала коробку к груди.
- Ты - одна из сестер с печальным именем? - в свою очередь осведомилась та.
- Я Пьета. - Ей показалось, что незнакомка окинула ее оценивающим взглядом, услышав ее имя. - А вы…
- Я Гаэтана Де Маттео, мама Микеле. Я пришла, чтобы повидать Катерину, если это удобно.
Теперь уже Пьета придирчиво осмотрела ее. Мамаша Микеле выглядела подтянутой и элегантной. На ней были облегающие джинсы и босоножки на высоких каблуках, а ее волосы выглядели так, будто их только что осветлили в дорогом салоне и уложили изящными волнами. Рядом с ней Пьета почувствовала себя замарашкой.
- А моя мама в курсе, что вы придете?
- Нет, и, если честно, я не уверена, что она захочет меня видеть. Но после того, что произошло, думаю, нам пора поговорить.
- Ну, тогда вам лучше зайти в дом. - Пьета показала ей коробку: - У меня здесь кексы и рогалики. Тут на всех хватит.
Мать в ту же минуту узнала Гаэтану. Сначала она удивилась, обнаружив, что та стоит на ступеньках крыльца, но потом посторонилась и пригласила ее войти.
- Мне так жаль, что с твоим мужем такое случилось. Надеюсь, с ним все будет в порядке, - начала Гаэтана, едва усевшись за кухонный стол.
Пьета сварила кофе и красиво разложила на блюде рогалики и лимонные кексы.
- Ему намного лучше, спасибо, - чуть натянуто ответила Кэтрин. - Не сегодня завтра его выпишут.
- Это хорошо. - Гаэтана взяла рогалик и чашку кофе, но не притронулась ни к тому ни к другому.
- Зачем ты пришла? - Пьету поразило то, как уверенно и спокойно прозвучал мамин голос. - Если затем, чтобы сказать, что Джанфранко хочет поговорить с Беппи, что сердечный приступ заставил его понять, что пришла пора искупить вину, то мне очень жаль, но уже слишком поздно.
- Нет, я пришла сюда не за этим, - сказала Гаэтана. - Я знаю, что вы с Беппи никогда его не простите, но может, хотя бы попытаетесь забыть? Нам бы не хотелось по-прежнему обходить стороной "Маленькую Италию", зная, что там подают самый лучший на свете zuppa di soffritto. Может, и вы стали бы иногда заходить к нам и покупать наши сфольятелле, которые намного вкуснее этих французских круассанов. Все, о чем я прошу, - это чтобы мы забыли про взаимную ненависть и вели себя как цивилизованные люди, если случайно столкнемся на улице.
- К тебе, Гаэтана, у нас нет никаких претензий, - сказала мать. - Но ни я, ни Беппи не сможем забыть, что хотел сделать с нами твой муж.
Гаэтана задумчиво покусала ноготь:
- Он ведь и меня тоже больно ранил, знаешь ли. Все эти годы у него был роман с сестрой Беппи, Изабеллой. Он постоянно ездил в Италию. Говорил - по делам, а в действительности - к ней. Некоторое время он даже оплачивал ей квартиру у вокзала. Ты ведь об этом знала?
- Да, - тихо ответила мать.
- Но о ребенке Изабеллы тебе ничего не известно?
Пьета увидела, как на лице матери промелькнуло выражение ужаса.
- Был и ребенок?
- Да, Изабелла родила мальчика от моего мужа. Она назвала его Беппи.
Всю усталость Пьеты разом как рукой сняло. Кровь бросилась ей в голову, будто она одним махом выпила еженедельную норму крепкого эспрессо.
- У меня есть двоюродный брат? - выдохнула она.
Гаэтана повернулась к ней:
- Да, есть. Насколько я помню, он на несколько лет моложе тебя. Само собой, твой отец тоже об этом знал. Когда Изабелла забеременела, он ездил в Рим, чтобы помочь ей съехать с квартиры, и дал ей денег, чтобы она ни гроша не принимала от Джанфранко. Но Изабелла так и не смогла окончательно с ним порвать. Иногда мне кажется, что она до сих пор ему пишет.
На некоторое время на кухне воцарилась гробовая тишина, а потом Кэтрин спросила:
- Но ведь в действительности Джанфранко хотелось только огорчить Беппи, да? На самом деле он никогда не любил Изабеллу?
Гаэтана ничего на это не ответила, только вздохнула и с расстановкой произнесла:
- Мой муж любит то, что могло бы быть и могло бы получиться, но никогда не любил то, что есть.
Пьета не очень поняла, что имела в виду Гаэтана, но ее мать кивнула: видимо, ей-то все было ясно.
Перестав делать вид, будто этот разговор ее не касается, Пьета уселась за кухонный стол:
- Выходит, вы простили ему роман с Изабеллой?
- Нет, но я постаралась забыть. Жизнь коротка и непредсказуема. Твой отец только что нам это доказал. Я люблю своего мужа, несмотря на все его слабости, и хочу провести с ним остаток жизни. - Гаэтана повернула голову и в упор посмотрела на Кэтрин: - А ты разве сама никогда не решалась из любви к мужу все забыть?
Снова повисла тишина. Пьета замерла в ожидании, что скажет на это мать, но та ничего не ответила, только спросила:
- Как, по-твоему, я должна поступить?
- Так, как сочтешь нужным. - Гаэтана встала. - Тебе решать, Кэтрин. Я сказала все, что хотела.
Похоже, Адолората вновь обрела утраченную жизнерадостность. Она вышла из кухни в зал, чтобы поприветствовать старинных завсегдатаев, с улыбкой приняла восторженные похвалы ее стряпне и предложила им попробовать кое-что еще: моцареллу из молока буйволиц, только что доставленную самолетом из Кампаньи, и белые персики, выдержанные в красном вине.
Пьета поджидала ее за свободным столиком. Перед ней лежала непрочитанная газета. Ей не терпелось поскорее рассказать сестре заключительную часть истории, а заодно выяснить, нет ли у той ответа на вопросы, роившиеся у нее в голове. Может, это Микеле надоумил мать прийти к ним с разговором? Может, он счел, что болезнь их отца - подходящий повод изменить ситуацию?
А что отец? Сумеет ли он когда-нибудь забыть все, что сделал Джанфранко? Беппи и сам совершал ошибки, что правда, то правда, но Пьета была уверена, что он не уступит. В каком-то смысле вражда поддерживала его все эти годы.
- Все так запуталось, - пожаловалась она Адолорате. - Я просто не представляю, как тут можно что-то исправить. Интересно, есть ли на свете другие такие же безумные семейки?
По лицу Адолораты скользнула таинственная, едва заметная улыбка.
- Что ж, по крайней мере, я знаю, что мне делать.
- Сбежишь?
- А вот и нет. Я приглашу на свадьбу Микеле Де Маттео. И еще я хочу, чтобы на ней присутствовали моя тетя Изабелла и мой кузен Беппи.
Пьета пришла в ужас:
- Это немыслимо!
- Почему?
- Папа этого не вынесет. Ты что, хочешь, чтобы у него случился второй сердечный приступ?
Адолората выразительно кивнула в сторону Федерико. Он подошел к их столику с двумя чашками эспрессо.
- Ладно, дело вот в чем, - начала она, когда он отошел. - С самого начала папа все сам распланировал - где нам пожениться, где устроить банкет. Он сам выбрал вино и то и дело толковал о том, какое, по его мнению, следует подавать угощение. Ты в это время шила мне платье, в котором мечтала увидеть меня у алтаря. Не пойми меня неправильно, я очень тебе благодарна, равно как благодарна тебе и за то, что ты потратила столько времени, чтобы все организовать. У меня-то времени совсем нет, но даже если бы оно и было, сомневаюсь, что я, как ты, уделяла бы столько внимания всяким пустякам. Меня даже не волнует, что мама хочет, чтобы внучки Маргарет и Эрнесто разбрасывали передо мной цветы. Я не возражаю. Но единственная вещь, которую я хотела бы контролировать сама, - это список гостей. Оставьте мне хотя бы это.
Пьета заметила, что в ресторан вошел Иден. Увидев сестер, он улыбнулся и взмахнул рукой в знак приветствия.
- Ну, мне пора, - сказала Адолората, залпом осушив свою чашку кофе. - Мы с Иденом идем на эти дурацкие занятия в Святом Петре для будущих супругов. Папа сказал, что это обязательно, помнишь? Как выяснилось, он был прав, это и в самом деле обязательно, и нам никак от этого не уйти.
Пьета задумчиво посмотрела на сестру. Она опасалась, что та и вправду отважится на то, чтобы добавить в список приглашенных три новых имени.
- Ну хотя бы успокой меня, скажи, что не собираешься приглашать Микеле. Пожалуйста. Неужели ты хочешь испортить собственную свадьбу?
- Не переживай, - ответила Адолората уже гораздо мягче. - Все будет хорошо.
День, когда папа вернулся домой из больницы, был похож на праздник. Они купили ящик его любимого бароло и, красиво разложив на большом блюде свежие овощи с собственного огорода, украсили центр стола.
- Давай я приготовлю обед, - предложила Пьета.
- Ты уверена? - засомневалась сестра. - Я могу принести что-нибудь из ресторана. Никаких проблем.
- Нет-нет, я люблю готовить.
Адолората вытаращила глаза, но ничего не сказала, только кивнула:
- Что ж, ладно.
Подумав, что родители в любую минуту могут вернуться домой, Пьета поставила любимый компакт-диск отца с неаполитанскими песнями. В доме вкусно пахло булькающим на плите соусом, и комнату наполняли звуки музыки. Она надеялась, что папа сразу позабудет про свой сердечный приступ и будет рад снова вернуться на свою уютную кухню.
Однако, едва папа переступил порог, он подозрительно потянул носом и нахмурил брови. Потом приподнял крышку одной из кастрюль и проверил содержимое.
- Что это? - спросил он, с сомнением посмотрев на дочь.
- Это соус для спагетти, папа.
- Да, вижу.
Он потыкал в него деревянной ложкой.
- Мясо, которое ты туда положила… ты что, его порубила?
- Да, так и есть.
- Никогда в жизни так не делал. С чего ты взяла, что так надо?
- Я… просто я подумала, что это будет… своеобразно. - Пьета изо всех сил пыталась скрыть обиду.
- Своеобразно… Гм-м, - пренебрежительно хмыкнул он, потом позволил жене усадить себя на стул и поднести стакан вина.
Но долго на одном месте он не усидел. Вскоре он уже разгуливал по огороду, выискивая гусениц, поедавших капустные листья, и насекомых, оккупировавших помидорные кусты. Время от времени он заглядывал на кухню, проверяя, что делает Пьета, но ничего не говорил.
Но когда она поставила на огонь кастрюлю со спагетти, он не выдержал.
- Когда закипит, не забудь посолить воду, - настойчиво крикнул он. - Но не раньше! Не раньше!