Такую жизнь вел я изо дня в день. У меня и мысли не возникало задуматься, оценить свои поступки, подумать, не делаю ли я кому-то больно, а если делаю, то разве я имею на это право?.. И только сегодняшний день заставил меня осмыслить мои действия. Как случалось нередко, я отправился один побродить по владениям виконта, чтобы как-то скоротать время до вечера. Надеясь внести некое разнообразие в мои прогулки, я пошел другой дорогой, ведущей не вдоль, а в глубь леса. Через некоторое время я увидел небольшое озеро, со всех сторон окруженное густой порослью. На ближайшем ко мне берегу я разглядел фигуру то ли женщины, то ли девушки – издалека мне было сложно это определить. Наряд незнакомки показался мне необычным: платье, хоть и простое, но удивительно белое, было подвязано широкой лентой ярко-желтого цвета; плечи ее прикрывала накидка, расшитая яркими нитками. Я подошел чуть ближе и смог разглядеть светлую косу, почти слившуюся с белизной платья. Я приблизился еще и теперь смог увидеть, что передо мной молодая девушка. Я спрятался за кустом и стал с любопытством наблюдать за ней. Девушка сидела на берегу, подогнув к груди колени, и смотрела на зеркальную поверхность озера. Не знаю, сколько времени мы провели в таком положении: она, наблюдая за водой, и я, наблюдая за ней. Вдруг она всем телом подалась вперед и легла на траву. Трава была невысокой, и я смог, наконец, разглядеть лицо наблюдательницы: оно было очень милым. Глаза девушки были большими и круглыми, что придавало лицу незнакомки выражение наивности – это, однако, совсем не портило ее, а, скорее, наоборот, украшало. Я с любопытством рассмотрел внимательнее ее наряд, но он так ничего и не рассказал мне о своей хозяйке, и я до сих пор не знал, знатная ли передо мной дама или служанка. Размышляя таким образом, я наблюдал за очаровательной незнакомкой из своего укрытия: пышные кусты позволили мне настолько близко к ней подойти, что мне даже казалось, словно я ощущаю легкий аромат, исходящий от ее платья. Должно быть, она пришла сюда на свидание: дважды приподнималась она на локотках и оглядывалась. Ожидаемый сильно опаздывал, и прекрасное создание загрустило. Затем девушка вновь села на траву и, тихо напевая, стала распускать волосы. Они, освобождаясь из крепкой завязи косы, непослушными волнами ложились на плечи и спину девушки, привлекая взгляд к ее словно выточенным искусным скульптором изгибам. Она была очень хороша: изящные плечи кокетливо подрагивали каждый раз, когда очередной виток косы оказывался распущенным и маленькие пальчики принимались за другой; тонкая талия, стянутая желтым поясом, давала понять, насколько гибкая ее обладательница, а платье, натянувшееся из-за сидячей позы девушки, давало угадать округлость бедер. Глядя на эту изящную фигурку, я почувствовал, как по мне начинают пробегать уже хорошо знакомые мне невидимые токи, заставляя мое тело напрягаться в ответ на сильнейший зов плоти. Рассудок мой помутился, воображение выполняло работу органов зрения, заставляя меня наблюдать нарисованные им нескромные картины. Тем временем девушка распустила волосы и села вполоборота, так что я смог разглядеть ее грудь, небольшую, как я угадывал за складками платья, но девически упругую и нежную. То, что было скрыто от моего взора, дорисовывало мое воображение, и я был уверен, что эта девушка – одно из самых удивительных и прекрасных созданий нашего мира, а обладание ею одно из величайших счастий, доступных мужчине. Сердце мое билось все быстрее с каждым ее движением; воображение мое совсем расшалилось, так что я уже был не в силах сопротивляться и отгонять от себя пленительные картины, которое оно рисовало: я мысленно припадал к ее губам с каждым ее выдохом, вдыхая этот сладостный нектар молодости и красоты. Я потерял ощущение реальности, я лишь видел перед собой это прекрасное создание и мысленно отдавал дань ее красоте теми способами, которым меня научила природа и мой развратный образ жизни. Я касался ее шеи, груди и получал в ответ блаженный трепет всего ее тела; моя рука плавно скользила по ее ноге, обнаженной и удивительно гладкой, туда, где укромно сокрылся алтарь, на который мне так не терпелось принести свои жертвы. Коснувшись мысленно ее бедра, я содрогнулся от неимоверного наслаждения, от предвкушения такого удовольствия, какого я еще не испытывал. Силясь отогнать наваждение, я взглянул на эту лесную нимфу в надежде, что она была лишь видением, прекрасной галлюцинацией, но девушка была на месте: она снимала накидку, из-за чего грудь ее подалась вперед, а голова, как мне казалось, призывно склонилась к правому плечу; глаза девушка прикрыла, испугавшись, видимо, солнечного лучика. Поза эта вызвала в моей душе бурю негодования. Снедаемый отчаянием и томимый теми чувствами, которые она, сама того не желая, пробудила во мне, я выскочил из своего укрытия, готовый умолять ее о снисхождении и взять силой, если она останется глуха к моим мольбам. Девушка ахнула и испуганно воззрилась на меня, не в силах ни пошевелиться, ни проронить хоть слово от охватившего ее страха. Глаза ее расширились от ужаса, но ее страх лишь больше распалял мою страсть. Я упал на колени возле ее ног, судорожно сжал ее руку, бормоча какие-то, как я теперь понимаю, невнятные слова. Затем я прильнул губами к ее ладони, устремив на нее взгляд, полный отчаяния. Бедная девочка отдернула руку и сделала попытку отползти от своего обидчика, но, зацепившись за какой-то торчащий из земли корень, порвала платье, отчего моему взору открылась ее обнаженная грудь. Я был не в силах долее сдерживать свою страсть. Словно голодный зверь, я кинулся к своей добыче, желая растерзать ее одежду, растерзать ее самое; я впился в ее белоснежную шею, отчего вместо пронзительного крика с ее губ сорвался только хрип, вызвавший во мне ассоциацию с криком забиваемой скотины. Но вся мерзость отчаянного положения девушки лишь усиливала мою похоть. Мои руки, как безумные, блуждали по ее телу, не щадя даже самых потаенных его закоулков, мои губы кусали, терзали губы несчастной жертвы, которая почти лишилась чувств в моих зверских объятиях. Я приближался к заветной цели, уже не встречая сопротивления со стороны этого юного беспомощного создания: она тряпичной куклой обмякла в моих руках, готовая к любому позору, на который ее обрекала Судьба. Я чувствовал близость ее тела, ощущал свежесть ее кожи и готовился нанести последний решающий удар, дать последнюю и самую главную битву в этом сражении; я был готов испытать все восторги экстаза, проникнув в самое сердце этого прекрасного цветка… Но я не осуществил столь желаемого мной. Я замер над девушкой, тяжело и часто дыша, все еще содрогаясь от пережитого мной волнения. Я не понимал, почему вдруг я остановился, не довел до конца того, что уже почти совершилось. Я медленно поднялся и, взглянув на распростертую у моих ног девушку, со слезами на глазах сказал ей "Прости меня!" и кинулся в лес, как можно дальше от этого места. Несколько часов я бродил по лесу, почти не разбирая тропинки. Я то хватался за голову, то рыдал, закрыв лицо руками; я падал на колени, возводил руки к небу и, что было сил, кричал "Прости меня! Я согрешил!". Отчаяние, которое заставило меня делать это, поднималось из самой глубины моей души; оно жило там давно, но я не понимал, не слышал его голоса. И эта молодая девушка оказалась спасенной лишь благодаря тому, что именно в тот роковой момент мой разум сделал свой выбор.
Сейчас, когда я вновь переживаю эти моменты, они вновь рождают в моей душе смутное предвкушение наслаждения. Но теперь я вижу за своими переживаниями нечто большее, чем простое желание утолить жажду плоти – я любуюсь своими ощущениями, я наслаждаюсь одним только вымыслом наслаждения; но эти сладостные мысли обречены на век стать для меня источником раскаяния и огорчения. Меня терзает раскаяние за совершенные мной злодеяния. Я чувствую себя самым несчастным человеком, человеком, который едва не замарал свою жизнь, едва не испачкал свою душу, и делал это намеренно. Все, совершаемое мной, было лишь опытом, помогающим мне сделать выбор, а не выбором. В своей жизни человек зачастую сначала пробует на вкус плохое и хорошее, а потом уже делает свой выбор в сторону первого или второго, и этот выбор осознан. Но счастлив тот, кому не нужно пробовать плевел, чтобы отделить их от зерна. Я раскаиваюсь, но одного моего раскаяния мало, чтобы искупить все мои грехи. Но я верю, что мне будет даровано прощение, ибо раскаявшегося грешника Господь принимает с радостью.
* * *
5июля 1885 года.
Чувство обреченности не покидает меня вот уже вторую неделю. Я не могу понять, чем оно вызвано: тем, как до недавнего времени я распоряжался своей жизнью, или это настроение суть результат каких-то моих внутренних размышлений, которые я не в силах отследить? Если дело в том, как я жил, если дело в моих бессмысленных прегрешениях, то это, должно быть, проявление моего раскаяния. Я сожалею о содеянном, я желал бы не совершить всех этих ошибок, желал бы, чтобы нашелся кто-то, кто смог бы меня остановить… Но, видимо, в жизни всегда так: остановиться или нет, решаешь ты сам… Я не чувствую, что могу что-то исправить, что могу получить прощение за все содеянное мной, за свою глупость, и эта невозможность рождает в моем сердце чувство обреченности. Начинает казаться, что жизнь заканчивается. Уже, так скоро, она ведь словно только началась. И правда, ведь прошло всего два с половиной года с того вечера, который я интуитивно считаю началом своей новой жизни… Но за это короткое время я словно пережил и испытал все, что было заготовлено на многие десятилетия, словно бы поторопился и заглянул в коробку, в которой сложена вся моя жизнь по кусочкам, – и собрал весь пазл сразу, потворствуя любопытству и стремясь увидеть всю картину… Надо признаться, странное ощущение: словно жизнь уходит, а ты равнодушно понимаешь, что готов отпустить ее без сожаления, что даже не постараешься ее удержать, несмотря на то что эта жизнь была дана тебе как чудо…
Мысли тяжелым свинцовым грузом повисли в голове, страшные жестокие мысли, пугающие живого и живущего человека мысли, но легкое облако равнодушия окутывает их своей прозрачной невесомостью, и я почти не чувствую их пугающей тяжести. Я начинаю почти желать смерти. Но это желание пассивное: я знаю, что не буду сопротивляться, если смерть придет, но я ни шагу не сделаю ей навстречу.
Я потерял смысл жизни, я заблудился, я не знаю, что мне делать и стоит ли вообще что-то делать. Я лишен сил, лишен желаний, лишен надежд… Я чувствую себя покинутым, обманутым, обманувшимся. Я словно слепой котенок бродил все это время в темноте, надеясь найти руку, которая меня приласкает в этом большом холодном чуждом мне мире. Я брел разными дорогами к одной цели: к дому, в котором мне позволят остаться, в котором меня будут любить, в котором мне будет место. Я совсем один. Мне некуда идти, не к кому обратиться за советом, за помощью, не к кому обратиться за ответами на вопросы, которые отравляют мое существование, отвлекают меня от жизни. Я не могу жить, если я не уверен, что знаю!
* * *
12 июля 1885 года.
Какой потрясающий сегодня закат. Именно такой закат остался запечатленным в моей памяти с той далекой детской поры, которую и мне случилось когда-то пережить. Не знаю, почему, но я уверен, что мне было лет десять, когда я впервые обратил внимание на ту картину, которая словно проявляется из параллельного пространства, когда садится солнце. Я сидел на какой-то возвышенности и смотрел, как яркий диск, мой непременно друг и защитник, зевая, опускается за далекий, кажущийся лишь черно-зеленой кромкой лес.
Солнце довольно быстро пробегало по небу, но эти минуты были наполнены для меня какой-то взрослой сладостью – мне казалось, что я знаю нечто такое, чего не знают даже самые умные взрослые. И солнце словно улыбалось мне в ответ, подтверждая тем самым мои мысли. И сейчас, вспомнив тот далекий момент, то впечатление, которое я наблюдал, как мне сейчас кажется, в прошлой жизни, я чувствую, что в любую из тех немногих минут я мог бы крикнуть "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!". Таких моментов – моментов ликования души без особого к тому повода – было наверняка немало! И каждый из них был по-своему прекрасен, по-своему наполнен гармонией и тем необъяснимым светом, который люди тщатся увидеть и не замечают там, где он есть – то есть, повсюду. Когда начинаешь жить, испытать моменты такого внутреннего просветления, когда, кажется, понимаешь, что с тобой только что случилось нечто очень важное, не так сложно, как потом, когда есть уже что-то, что осталось в прошлом. Когда только ступаешь на тропу деятельной жизни, жизни, полной твоих самостоятельных решений, все происходит впервые, и каждое такое "случившееся впервые" кажется самым важным… Первые осознанные слезы… Проливаясь, они наполняют сердце решимостью преодолеть все невзгоды, быть сильным, стойко сносить трудности. Первое разочарование… Оно не воспринимается как разочарование… Первая любовь…Это, пожалуй, самый сильный "волшебный элемент", способный раскрасить жизнь в мириады сказочных оттенков, вознести на седьмое небо и низвергнуть в пропасть, стоит лишь на миг представить себе, что счастье это не вечно, недоступно… Но моменты подобных откровений души с миром большим оставляют очень яркий след на всей жизни человека. Ты как бы остаешься наедине одновременно с собой, с Богом, с природой, и словно вся Вселенная в данный момент слушает тебя, сопереживает, успокаивает, утешает, словно невидимой рукой касается самой глубинной частички твоего существа, касается самого затаенного и мягко, нежно, словно мать, гладит. И тебе хорошо. Ты знаешь, что понял все…
* * *
21 июля 1885 года.
Маргарита оставалась для меня загадкой все это время. Когда мне начинало казаться, что Маргарита ведет себя слишком предсказуемо, как только я начинал думать, что мне известны все ее мысли и чувства, она непременно обманывала мои ожидания. Вот и сегодня она заставила меня задуматься. Жизнь преподнесла нам очередную встречу, возможность побыть наедине, и я был полон решимости поговорить с Маргаритой. Мы были в саду, прогуливались мимо цветущих яблоневых деревьев, как вдруг она остановилась и спросила:
– Скажи, ты ведь любишь меня? – Я растерялся и не знал, что ответить, быть может, оттого, что я сам не очень хорошо представлял себе ответ на этот вопрос. Люблю ли? Да, мне думается, что люблю. Но какой любви ждет от меня она? И, главное, зачем?..
– Да, – ответил я, но Маргарита уловила в моем голосе некое сомнение, отчего заключила, что я сказал не все, что намеревался.
– Продолжай, – мягко сказала она, опустив глаза и стараясь спрятаться от меня за опущенными ресницами.
– Что ты понимаешь под словом "любовь", когда спрашиваешь меня об этом?
– Не задавай очевидных вопросов, – она слегка наморщила нос, – ты не герой сентиментального романа, чтобы говорить наивные глупости о любви. Ты знаешь, что такое истинная любовь, знаешь лучше, чем кто бы то ни было. И я спрашиваю тебя, испытываешь ли ты ко мне именно такую любовь?
– Я не совсем понимаю тебя, – я все еще не желал быть с ней до конца откровенным, не желал замечать истинный смысл ее слов.
– Значит, ответ "нет", – ее лицо побледнело, зрачки расширились, во всех ее чертах читалось отчаяние. – Ты слеп, Фауст. – Как уверенно, как сильно проговорила она эти слова. Я застыл с широко открытыми от удивления глазами. Впервые она назвала меня не моим, а истинно моим именем. Она продолжала:
– И слепота твоя – это только твоя вина. Ты желал знать то, чего не каждому дано знать. Но ты забыл, что нельзя знать, не желая познания. Ты просил силы Неба и Земли открыть тебе их тайны, ты искал познания в изобилии впечатлений, в человеческой суете, но ты забыл, что к принятию истинного знания нужно быть готовым. Ты не любил. Ты мог познать все, что угодно, изучить все возможные – доступные и запретные – науки, но без этого знания твое знание не полно. Ты не любил до встречи со своим помощником, потому что тебе было невдомек, что ты гоняешься за тем, что без обретения любви ввергнет тебя в пучину тщеты. Ты не любил после встречи со своим наставником, потому что ты связался с чертом, и ты это знаешь. Он ублажал тебя лишь видимостью, призраками, картинками. Оказавшись вовлеченным в его затеи, ты не мог любить, потому что глаза твои были затянуты пеленой. Но надо отдать ему должное: он не обделил тебя совершенно – пелена эта создала в твоем сердце иллюзию всего, что может дать тебе жизнь, иллюзию самой жизни. И теперь здесь, в другом месте, в другом теле, не отягощенный грузом своего прошлого "знания", ты можешь узнать то, что удовлетворит твою безудержную тягу к знанию, но ты неисправим. Слепой с закрытыми глазами, вот кто ты такой.