Книга 3
Дневник
Март, 18…года???
Вот все, что я помню о сегодняшнем дне (записано по той причине, что я сам еще хорошенько не верю в реальность произошедшего, но постараюсь сохранить на бумаге все, что мне пришлось пережить сегодня или, быть может, кажется, что я это пережил):
Вспышка. Яркий свет возник из ниоткуда и осветил пространство вокруг меня, осветил меня самого, просветил меня насквозь. На мгновение я перестал понимать, где я, казалось, даже забыл, кто я; меня словно поместили в безвременье, хаос, в котором нет ничего и который сам есть ничто. И вдруг другой свет, свет солнца, яркого "живого" солнца заставил меня зажмуриться. Ветер, легкий, едва ощутимый ветер, пахнул мне, казалось, в самое сердце, как будто вновь зажигая жизнь в моей груди. Жизнь. Это странное уже почти забытое ощущение жизни, ощущение ощущений, завладело всем моим телом. Я вздрогнул. Наконец, я открыл глаза. Посмотрел на свои руки. Они словно появлялись из воздуха, обретая плоть здесь и сейчас. Я беспорядочно перебирал пальцами, с каждой секундой все отчетливее чувствуя каждую клеточку своих кистей. Мои ступни ощутили твердость земли под собой. Сердце неистово забилось от резкого осознания жизни, осознания возможности ее, – ощущение, которое я не надеялся больше испытать. Я чувствовал, я видел, я осязал – я жил! Я опустился на колени и провел ладонями по еще голой, но уже полной сил дать начало новой жизни, встретить новую весну земле. Я глубоко вдохнул: воздух, наполненный тысячью ароматов юной весны, только начинающей заступать на свой ежегодный пост, защекотал мои ноздри, заполнил мои легкие, все мое тело, каждую его клеточку. Тело… У меня снова было тело, не призрачное, а настоящее тело, впервые за много лет. Или мне только кажется, что прошло много лет?.. "Зачем я здесь?" – пронеслось в моей голове. "И где я?" – я оглянулся. Справа от меня в небольшом отдалении был лес, слева – ровное пространство вспаханного поля. Я напряг зрение и посмотрел в сторону поля: где-то далеко-далеко над полем поднимался столп дыма, скорее всего, от печной трубы. Еще плохо понимая, что мне следует предпринять, я пошел в сторону леса. Мои босые ступни ощущали каждый ком земли, мои ладони ловили каждый порыв плывущего ветра, волосы скользили по нему, и это все было прекрасно, необъяснимо прекрасно! И тут только я сообразил, что был абсолютно наг. Я в мире людей, в облике человека, но не могу присоединиться к своим соплеменникам, потому что мир людей полон условностей… Мне опять захотелось знать, зачем я здесь оказался, в чем заключается моя задача и есть ли она вообще… Но прежде чем задаваться подобными вопросами, мне следовало позаботиться о своей безопасности и раздобыть какой-нибудь костюм. Я вновь увидел поднимающийся в воздух дым и направился в ту сторону в надежде, что там находится чье-нибудь жилище. Шаги мои были неловкие, руки раскачивались не в ритм движению ног и тела, но все-таки я шел, я наслаждался каждым шагом; я смеялся неуклюжести моих движений, и мой смех, звучащий чуждо и неестественно, казался мне самым приятным звуком на свете!
Мне повезло. Домик, в котором и правда топили печь, оказался домиком лесничего. На небольшой площадке позади дома на веревке висела одежда – рубаха и штаны. Я долго не мог решить, как мне следует поступить. В моем сознании были живы еще какие-то социальные инстинкты и, доверяясь своей памяти, я стащил одежду с веревки и быстро облачился в нее. Но тут мне в голову закралась мысль о том, что я поступил плохо, что я должен был спросить разрешения у самого лесничего, предложить ему что-то в обмен на его костюм, например, деньги. Но денег у меня не было. Повинуясь заложенным в моей памяти инстинктам, я направился к двери в дом, сам еще не зная, что собираюсь сделать. Я постучал. Дверь отворилась, и на пороге показался высокий хорошо сложенный мужчина; он что-то жевал. Увидев меня, он не закричал, как я ожидал поначалу, не выхватил нож или ружье, а, переменившись в лице и быстро проглотив не дожеванный кусок пищи, снял со своей головы некий головной убор и почтительно склонился передо мной, подведя к сердцу правую руку и слегка отставив вперед прямую левую ногу. Мне, словно только учащемуся ходить и двигаться ребенку, очень захотелось передразнить его жест, но я сдержался.
– Граф Макклюр, рад служить Вашему Превосходительству.
– Вы знаете меня? – я был очень удивлен таким приемом. Судя по обращению, мне было уготовано попасть в тело весьма облагодетельствованного Судьбой человека.
– Разумеется, Ваше Превосходительство. Его превосходительство виконт предупредил нас о Вашем приезде, и, к тому же, я имел счастье разговаривать с Вами два дня тому назад в замке виконта, когда приходил к нему по вопросам делового характера. – Слова эти были так важно произнесены, что я еле сдержался, чтобы не улыбнуться. – Позвольте узнать, Ваше Превосходительство, что с Вами случилось, и не нуждаетесь ли Вы в помощи, – он выразительно посмотрел на мой наряд, состоящий из украденных у него вещей.
– Я не знаю… – Мне не хотелось ничего выдумывать. – Раз уж я оказался в Вашем доме, окажите мне милость, позвольте взять Ваш костюм. Обещаю, я верну его, отправлю с кем-нибудь из слуг, как только доберусь до замка моего друга виконта.
Лесничий почтительно кивнул. Затем, не дожидаясь моей просьбы, он указал мне дорогу до замка, объяснил, как идти, и я, простившись с ним, пошел в указанном направлении. Я шел очень медленно. Еще не привыкнув к возможностям своего тела, с каждым шагом я старался понять его все больше и больше. Мне то хотелось вскинуть вверх руку и дотянуться ею до низко свисавших веток, то хотелось подпрыгнуть или покрутить головой в разные стороны, или закричать, или прошептать какие-то слова, вновь удивляясь тому, что звуки наших мыслей настолько точно соответствуют произносимым нами звукам, словно мы сами, находясь в своей голове, произносим во внутреннее ухо все наши речи. Мне доставляло несказанное удовольствие чувствовать запахи, ощущать упругие порывы ветра, земную твердь, чувствовать, как к телу прикасается грубоватая ткань одежды лесничего, как тело еще не готово абсолютно подчиняться мне и как мышцы порой непроизвольно сокращаются, отчего я выгляжу со стороны, должно быть, очень глупо.
Я добрел до замка быстро. Виконт узнал меня, чему я уже не удивился, посетовал на мое внезапное исчезновение – в замке я не появлялся два дня – и порадовался моему возвращению. Он оказался человеком богатых форм, но все-таки весьма приветливой и милой наружности. Его дородное ухоженное тело при ходьбе покачивалось на толстеньких коротеньких ножках, что несказанно меня умиляло. Замок виконта был добротный, мощный, с множеством башен и башенок – так строили во времена Людовика, как сказал мне виконт, не уточнив, правда, во времена какого. Но я чувствовал, что знаю, о ком он говорил. Мне казалось, что я вообще очень многое знаю и понимаю, словно я родился, как все обычные люди, учился и повзрослел естественным для человека образом, а факты, выученные мной в школе, так же как и язык, который, я "вспомнил", был французским, осели в моей голове. Замок был красиво убран внутри, украшен множеством великолепных полотен, скульптур, мягких ковров и гобеленов. В отведенных мне комнатах я нашел много красивой, богато расшитой разнообразными камнями и нитками одежды, принадлежавшей, видимо, тому, кем теперь являлся я. Я восхищался обилием воротничков, золоченых пуговиц, кружевных манжет, разноцветных тканей, из которых были сшиты изящные пиджаки и прозрачные рубашки. Я трогал все это великолепие, гладил, прикладывал к себе перед зеркалом, даже понюхал и уловил тонкий запах каких-то духов, которыми спрыскивали одежду вельможи. Переменив свой скромный наряд на один из великолепных костюмов, я отдал костюм лесничего мальчику, чтобы тот его почистил, а потом спрятал в карманы рубахи несколько монет в благодарность за доброту лесничего и отправил мальчика отнести костюм тому, у кого я его так бесцеремонно одолжил. Я приготовился ко сну, лег на широкую кровать, задернул расшитый узорами балдахин. Но сон не шел ко мне. Мое тело устало от изобилия впечатлений сегодняшнего дня и жаждало только покоя, а мой разум никак не мог успокоиться: я думал, как так получилось, что я снова оказался в человеческом теле; я думал, что у этого есть свой смысл и у моей второй жизни есть свое назначение. Однако я не мог даже предположить, в чем оно заключается. Постепенно сон стал одолевать меня. В голове моей продолжали крутиться какие-то мысли, но ощущение того, что со мной случилось что-то невероятное, постепенно оставляло меня. Мне начинало казаться, что я действительно Макклюр, что я рожден им, что я просто живу. Это было двоякое ощущение, и эта двойственность заставляла меня сомневаться в моих предположениях. Наконец, рассудив, что то, что должно мне открыться, рано или поздно откроется, я решил ждать, полностью доверившись Судьбе, которая одна знает все и которая открывает каждому ровно столько, сколько открыть ему положено.
* * *
4 марта 1883года.
Весь сегодняшний день был для меня наполнен впечатлениями. Пока виконт разъезжал с дружескими визитами по соседям (сопровождать его я отказался, сославшись на неважное самочувствие), я был, таким образом, посвящен полностью себе и мог, наконец, всецело предаться своим размышлениям и попытаться понять, что со мной произошло, потому что случившееся вновь стало казаться мне чем-то запредельным, невозможным, нелогичным. А Судьба не спешила удовлетворить мое любопытство. Я бродил по огромному саду, наслаждался возможностью видеть прекрасные яркие цвета, слышать удивительные звуки, чувствовать тонкие ароматы; я восторгался цветами, наблюдал за птицами, прислушивался к себе, пытаясь привыкнуть к своему новому облику и состоянию. Мне даже удалось поговорить с крестьянами находящихся недалеко от замка деревень и узнать кое-что о виконте и местности, в которой я оказался. Но меня не покидало ощущение, что место и время не имеют большого значения, что то, что мне предстоит узнать или сделать, заключено в другом и не спешит пока мне открываться. Однако чем больше я привыкал к своему новому образу, тем расплывчатее становилось ощущение уверенности в том, что я правильно поступаю, не проявляя излишнего любопытства, и тем больше меня начинали интересовать вопросы о том, почему я оказался в теле человека, причем человека знатного и обладающего состоянием, почему я очутился гостем именно в доме виконта. Но было нечто, что мешало мне проникнуть в эти вопросы, найти на них ответы: оказавшись вновь заключенным в человеческое тело, я утратил возможность обладать абсолютным знанием, то есть понимать причину и предназначение всего сущего на интуитивном уровне. Это знание нельзя выразить словами, нельзя оформить в мысль, но оно дарует спокойствие и уверенность, без которых человек испытывает страх перед смертью, неизвестностью, другими людьми, даже животными. Я всего лишь второй день пребываю в мире людей в качестве равного им и уже чувствую, что схожу с ума от мыслей. Неизвестность провоцирует во мне страх, который останавливает меня каждый раз, когда я начинаю задумываться над чем-то, выходящим за рамки человеческого понимания.
Я не заметил, как солнце стало клониться к горизонту, увлекая за собой дневной свет. Все еще погруженный в свои мысли, я побрел в сторону замка. Уставший я вернулся в свою комнату. Я понимал, что мне просто необходимо то ощущение, которое я утратил, обретя человеческий разум, но я не видел возможности его вернуть. Как я мог быть раньше человеком? Но я был… Да, мне кажется, я начинаю вспоминать, что я был человеком, и каким именно человеком я был. Мне так же как сейчас не хватало какого-то высшего знания, какой-то уверенности в…собственном превосходстве, превосходстве над другими людьми – только оно могло сделать мою человеческую жизнь выносимой. Хотя нет, не только оно. Есть еще нечто, и это нечто – любовь. Но только истинная любовь, другая, не такая, о которой красиво рассуждают все люди без исключения, а такая, которая сама является чем-то возвышенным, всеобъемлющим, не имеющим точного определения; или вера в существование такой любви. Откуда я это знаю? Я не могу сказать, что я это знаю. Я это чувствую, но пока не могу понять, как именно чувствую…
Настойчивый стук в дверь отвлек меня от моих мыслей, я вздрогнул – слишком резко меня вернули из мира мысли в мир реальности; я пребывал словно в состоянии полусна: мои мысли бродили далеко от моей физической оболочки, где-то в другом мире. Слабым, каким-то неживым голосом, или скорее голосом не совсем ожившего человека, я произнес: "Войдите!". Это была горничная, посланная виконтом звать меня к ужину.
* * *
4 апреля 1883 года.
Дни сменяются днями. Прошел месяц с того дня, как я впервые записал что-то в эту тетрадь. Постепенно я привыкаю к своему облику, к обилию ощущений, к мыслям в моей голове; я стал находить радость в общении с людьми – я был лишен этого не одну сотню лет. Я начал все более отчетливо осознавать, что я человек и живу теперь среди людей. Иногда, правда, мне начинало казаться, что в моей жизни нет какого-то особого смысла, что, в силу каких-то обстоятельств, я оказался вновь рожденным, вновь существующим, и мне не надо делать ничего, кроме как наслаждаться жизнью. Иногда же наоборот, самые мрачные мысли одолевали мой разум: мне казалось, что это дьявол сыграл со мной злую шутку, что я оказался в теле человека, чтобы страдать, чтобы искать что-то и вечно мучиться невозможностью обрести искомое. Неизвестность пугала меня больше всего остального. Случается, мое состояние достигает высшей точки своего проявления, и в такие моменты я готов отдать всю свою новую жизнь, обретение которой я считаю самым драгоценным даром Провидения, лишь за одно слово, за одну мысль, в которой я могу быть абсолютно уверен. В такие моменты я бываю близок к тому, чтобы прервать свой земной путь, совершить неблагодарный бессмысленный поступок. Это сродни сумасшествию: я, как безумный, мечусь по своей комнате, рву на себе волосы, терзаю руками грудь, рыдаю, взываю о помощи и извергаю бессмысленные проклятия. Мне необходимо смириться, принять ту мысль, которая родилась в моей голове в самый первый день моего "рождения" и которая единственная была разумна: мысль о том, что мне все откроется тогда, когда я буду к этому готов. Но сомнение терзает меня. Я понял всю силу этого чувства, осознал всю его глубину, всю его власть над беспомощным человеком. Мириады догадок крутятся в моей голове: может быть, я должен испытать все эмоции и чувства человеческого мира, и поэтому я здесь? И я начинаю перечислять себе все эмоции, о которых я только могу вспомнить. Может быть, мое предназначение в том, чтобы помогать людям? Может быть, я вновь рожден, чтобы вершить судьбы мира? Может быть … Но ни одно мое предположение не было обосновано словами Того, Кто знает все. Единственная мысль, которая мне казалась навеянной извне, своего рода приказом высших сил, была мысль о том, что я должен сохранить свою жизнь.
В надежде отвлечься от смутных переживаний и сохранить свой рассудок я стал везде бывать с виконтом. Мы проводили время в компании его друзей, в соседних землях, охотились, играли в карты, ездили верхом, развлекались общением с "модными" людьми, которые становились украшением то одного, то другого вечера. Приехала племянница виконта и, кажется, с ней приехала ее приятельница по пансиону, который они обе только что окончили. Ни известие о приезде племянницы моего друга, ни известие о приезде ее подруги не вызвали у меня никакого интереса. Знакомство наше было отложено на некоторое время, поскольку образ жизни, который я вел, не позволял мне вовремя являться на завтрак, обед и ужин, а близкое знакомство с виконтом освобождало меня от элементарных и необходимых норм поведения. Пансионерки же на следующий день после приезда отправились в гости к живущей неподалеку еще одной их приятельнице, и, следовательно, я самым естественным образом был лишен возможности встречи с девицами.
Время шло. Смирение, возможно, искусственное, постепенно принесло мне долгожданное облегчение, и я на время оставил свои переживания, сосредоточившись на тех однообразных мирских радостях, которые сделались мне доступны. Я даже начал скучать. Быть человеком все-таки скучно, особенно когда уже вкусил почти от всех мыслимых развлечений. Возможно, я должен возразить себе, упомянув, что человеку открыт целый непонятый и многообразный мир – мир эмоций, переживаний, чувств, волнений…Но пробудить волнения может только что-то или кто-то извне, отличный от твоего микрокосма. Но меня сложно заставить испытывать какие-либо эмоции. Самым ярким потрясением для меня было обретение тела, обретение органов чувств. Возможно, когда впечатления моего второго рождения сгладятся, и я ощущу себя в полной мере человеком, мне захочется обратить внимание на те эмоции, переживания, которые провоцируют душевный трепет. Однако сейчас я слишком сосредоточен на себе, чтобы обратить внимание на другое существо, тем более во многом равное мне.