Арифметика подлости - Татьяна Туринская 14 стр.


– Здесь, в каморке, я могу воспринимать вас только как преподавателя. А в другое место вы меня не поведете: для других мест у вас есть Оленька. Если я бесстыдно валяюсь на матах в каморке спортзала, значит, пришла не к мужчине – к преподавателю физической культуры. Вот и преподайте мне физическую культуру, Геннадий Алексеич! Научите меня культурно выполнять физические упражнения в постели. Подготовьте меня к сдаче норм ГТО, я ведь обязана ежеминутно быть готовой к труду и обороне!

– С тобой невозможно разговаривать. Почему ты упорно напоминаешь мне о том, что ты всего лишь бесстыжая студентка, привычно отдающаяся за зачет?

– Ну почему же "привычно", почему "за зачет", – если бы хоть кто-нибудь мог догадаться, что в эту минуту творилось в ее душе! "Глупый мой, глупый! Я ничего не могу тебе сказать. Как только ты поймешь, что я в тебя влюблена – немедленно отправишь меня в отставку во избежание проблем, а я совсем, совсем этого не хочу!" – Насколько я поняла, зачет я уже имею. Стало быть, в корысти меня упрекать нельзя. В данный момент я отдаюсь исключительно из любви к искусству. То есть к физической культуре.

Однажды он ответил на ее ерничанье:

– Иногда я тебя ненавижу. За то, какая ты сладкая и доступная. Если бы только Ольга знала, какая ты циничная дрянь! Вот женюсь – непременно запрещу ей с тобой общаться, а то ты научишь ее жизни.

Марина дернулась, будто получила удар под дых. Слезы подступили к глазам, но она не могла позволить себе заплакать: все правильно, она именно этого и добивалась. Но почему он с такой легкостью поверил?! Он не должен был верить – он должен был разгадать ее игру!

Спросила с вызовом:

– Только за это? За сладость и доступность? Так не была бы я такой доступной – вы бы не узнали, какая я сладкая.

Кеба рывком приподнялся над нею, распластавшейся на покрытых простыней матах, смотрел с ненавистью и еще чем-то. Болью? Нет, показалось. Наверное, это было презрение – чего еще она заслуживает?

– А еще больше ненавижу за то, что не могу от тебя отказаться. Знаю, что должен, и не могу. У меня ведь свадьба скоро, и я люблю Оленьку, а ты заставляешь меня чувствовать себя последней сволочью. И ладно, была бы ты обычной студенткой, такой же шлюшкой, как остальные. Так нет же, ты ведь еще и Ольгина подруга. Мне иногда так хочется рассказать ей, какая ты дрянь! Но тогда я ее потеряю.

Слова его били Маринку больнее пощечин. А она улыбалась:

– Тогда потеряйте меня, это будет проще.

– Да, это было бы проще. Проблема в том, что терять тебя мне совсем не хочется.

– Тогда определитесь, Геннадий Алексеич. Или я перестаю к вам ходить, раз уж у меня имеется зачет, или хожу, и вы перестанете называть меня шлюхой. Может, я и шлюха, но ни одной шлюхе не понравится слышать это каждую минуту.

Неожиданно для себя приняла решение:

– Впрочем, вы правы. С этим действительно пора кончать. Спектакль слишком затянулся. Рада была доставить вам удовольствие, уважаемый. Спасибо за зачеты.

Едва сдерживаясь, чтоб не разреветься, соскользнула с матов и принялась судорожно натягивать одежду. Кеба даже не пытался ее задержать.

Только на улице Марина позволила себе расплакаться. Не обращая внимания на прохожих, размазывала слезы по щекам, не опасаясь за яркий свой макияж. Пропади он пропадом, тот макияж, вместе с Кебой! Все кончено, хватит! Давно нужно было поставить точку. Прощай, Кеба, прощайте, дорогой Геннадий Алексеевич!

Однако расстаться надолго не получилось. Уже через двое суток Кеба, полдня пытаясь улучить момент, когда рядом с Мариной не окажется Оленьки, подошел к ней буквально на мгновение, прошептал еле слышно:

– Не мучай больше. Приходи сегодня, я буду ждать.

И отскочил в сторону, как от прокаженной. Маринке бы гордо проигнорировать такое приглашение, плюнуть и забыть глупого мужика, а она не выдержала. После третьей пары Кеба снова любовался очаровательным силуэтом в дверном проеме.

* * *

Гена опять не хотел жениться.

Не то чтобы Оленька перестала его устраивать – отнюдь. С Оленькой все было в порядке.

Не в порядке было с самим Кебой. Размышляя о предстоящей женитьбе, еще больше укреплялся во мнении, что Оленька – лучшая кандидатура. Если раньше и имелись сомнения, то последние отпали в сравнении с Маринкой. Мог ведь вляпаться и в такую. Да что там – уже вляпался по самые уши.

Маринку он ненавидел всей душой. За то, что покоя от нее ни днем ни ночью. Днем – физического, ночью – душевного. Впрочем, и днем изматывала не только физически.

На Маринкином фоне Оленька здорово выигрывала: тихая, незаметно-красивая. Белый ангел на фоне до неприличия яркой, распутной искусительницы. Во всем Оленька хороша. Но…

Страшно было представить, что именно рядом с нею придется провести всю жизнь. Умница, красавица, идеальная хозяюшка – казалось бы, чего еще желать? В постели ненасытна – мечта любого мужика.

Любого. Кроме Кебы. Потому что ненасытность ее не то что стала напрягать, а…

Гену мучил стыд. Не было в его жизни такого, чтобы как мужик маху дал. Никогда проколов не случалось. Уловки наглых студенток уже давно не волновали, это правда. Ну да это скорее норма. По крайней мере, по Оленьке это не било.

Теперь же именно она страдала больше всех. Обидных слов не говорила, но Кеба и без них понимал, что она о нем думает. Еще бы – пожениться не успели, а от него в постели уже никакого толку. Она, бедная, и так, и этак старается, а мужика рядом как не было, так и нет. Мужик в каморке остался.

Весь "порох" Гена тратил на Маринку. И за это ненавидел ее не меньше, чем за остальное. И себя ненавидел. За слабость свою. Нет, не ненавидел. Себя он презирал. За слабость. За зависимость от дрянной девчонки, вмешавшейся в его спокойную жизнь практически накануне свадьбы.

И что в ней есть такого, чего бы ни было в Оленьке? Более ловка и изощренна? Ничуть! Оленька куда скорее обучилась постельным премудростям – уже через неделю можно было звание героя сексуальных подвигов присваивать. Маринка же, повидавшая Крым и Рим, по сравнению с ней – первоклашка. Странное дело – судя по ее поведению, по немыслимому цинизму, давно счет партнерам потеряла. А раскрепоститься до Оленькиной степени так и не смогла. Что никоим образом не делало ее менее желанной в постели.

Есть в ней что-то такое, что не позволяло от нее отказаться. Или это просто Генка так слаб, а остальные очень даже легко отказываются? Что там за история с художником была у нее? Надо бы у Оленьки поинтересоваться. Когда она рассказывала – ему на Маринку было наплевать, слушал вполуха. Может, она еще что-то про нее рассказывала, а он забыл? Наверняка рассказывала. Недаром ведь не иначе как дурочкой подругу называет.

Дурочка и есть. Неразборчивая, ненасытная дурочка. И дрянь редкая: это ж надо, собственной подружке козни строит в качестве свадебного подарка!

Впрочем, Гена сам виноват. Именно от него исходила инициатива. С другой стороны – а что ему оставалось делать? Она только юбкой махнула в дверном проеме – Генка и спекся. От него уже ничего не зависело. Попробуй устоять, когда…

Что ж в ней такого, что устоять нельзя? Загадка природы. В постели Ольге определенно уступает. А внешне уступает? В лице – скорее да. В фигуре – однозначно выигрывает.

Выходит, Кеба на ее фигуру повелся? Только на фигуру, и все?

Нет, не в фигуре дело. Хороша, да – никто не спорит. Всё при всем. Но… Нет, ни при чем фигура. И секс по большому счету тоже не при чем. Потому что просто смотреть на нее, целовать веснушки на спине – удовольствие ничуть не менее острое, чем непосредственно секс. Даже просто лежать рядом и молчать – редкое удовольствие! С Оленькой так помолчать не получается. Если они не занимаются сексом – она тарахтит без умолку. О том, как ей с ним хорошо. Как она его любит. Как здорово он ее удовлетворяет. Как любит она заниматься с ним сексом. Что она устала, но – странное дело – снова хочет его. Для кого странное? Кебу это давно перестало удивлять. Секс, секс, секс – единственная ее излюбленная тема. Последнее время еще о предстоящей свадьбе говорит. И тоже без умолку.

Маринка же рот открывает редко. Лучше бы она его вообще не открывала – одни гадости из него вылетают, пошлости. Про расплату натурой, про то, что для нее это дело привычное. Про "что имею, то и введу". Будто ей доставляет удовольствие шокировать его своей распущенностью.

Да он и так об этом ни на минуту не забывает! Если бы не это – он, может, и раздумал бы на Оленьке жениться. Умом, может, и выбрал бы Оленьку, а сердцем – на Маринке бы остановился. Именно сердцем, не телом. Хотя тело от нее тоже не отказалось бы. Пусть Оленька у него к сексу более приспособленная, но с некоторого времени как сексуальный объект совершенно перестала его интересовать.

При чем тут сердце? Сердце – это когда любовь. Значит, сердце выбрало бы Оленьку. Но когда он думал о ней – сердце молчало. За нее говорил только разум. Раньше в ее пользу высказывалось и тело, но теперь оно присоединилось к сердцу.

Эх, если б только Маринка не была такой распутной! Но "если бы" да "кабы" в расчет не берутся. Попробуй, женись на такой. От ревности сдохнешь. И от стыда перед друзьями да соседями.

Значит, Оленька.

Но как на ней жениться, когда от нее у него уже давно ничего нигде не шевелится – ни в голове, ни в сердце, ни тем более в душе. Даже в штанах – и то полный игнор. Впрочем, это как раз наименьшая из проблем: после свадьбы из его жизни уйдет Маринка, и тогда снова все зашевелится по-прежнему.

Но о том, что Маринки не станет, думать не хотелось. И о "после свадьбы" не хотелось. Как и самой свадьбы.

С другой стороны, приготовления к торжеству давали ему возможность побыть с Маринкой. Раньше Оленька постоянно была рядом. Теперь же забегалась, захлопоталась так, что только ночевать и приходила. Зато ночевала всегда у него – как подали заявление в загс, перестала прятаться от матери. Жили вроде вместе, но как-то врозь.

Он и сам теперь дома лишь ночевал. Во-первых, до позднего вечера не отпускал Маринку. Во-вторых – домой теперь шел, как на Голгофу. Каморка теперь его дом. Только там он чувствовал себя в своей тарелке, самим собою. Потому что женщина рядом была та, которую он желал не только телом, но и сердцем. А разум вопил истошно: беги от нее, Генка, она прокаженная! Нельзя любить слишком доступную женщину.

А он и не любил. Ему было просто хорошо с ней. Просто лежать, просто молчать. Просто целовать ее в каждую веснушку. Иногда она забывала о цинизме, и тогда становилась Идеальной Женщиной. Они подолгу мечтали, как Гена наберет группу пацанов, и поведет их к заветной цели. С ней он даже мог разоткровенничаться: если бы его воспитанник взошел на пьедестал, и в его честь звучал бы гимн России – не удержался бы от слез. Смахивал бы их тайком, чтоб никто не заметил. Маринка не стала ничего говорить, только провела пятерней по его волосам, задержавшись в них, и он почувствовал, что она бы тоже плакала в эту минуту. За тысячи километров от него плакала бы, радуясь чужому, казалось бы, успеху.

Именно эта ее молчаливая поддержка подтолкнула его к окончательному решению: заканчивается семестр, и он подает заявление. Хватит растрачивать себя на ерунду, пора заняться настоящим делом. "Выгуливать" студенточек по залу найдутся другие желающие, а у Генки есть более высокие цели в жизни.

Забывал о Маринкином богатом прошлом, о ее цинизме и слишком легком отношении к жизни. Начинал путаться: казалось, что распутница не Маринка, а Оленька. Ведь Маринка никогда не домогалась его. Не отказывала, да, но это ведь совсем другое. Оленька же именно домогалась. Сначала взглядами привлекала к себе внимание, потом… Да что там – она ведь только об этом и может говорить! Как хочет его, как ей с ним хорошо, как давно они не занимались сексом, и это совершенно нечестно с его стороны оставлять ее "без десерта".

Чтобы не вспылить – ведь правду говорила, а правда глаза ест – приходилось отшучиваться: мол, "напотом" берегу, чтоб в брачную ночь показать, где раки зимуют. А чтоб продемонстрировать настоящий класс – нужно хорошенько проголодаться. Видел по ее глазам – не верит. И ненавидел за неверие, а еще больше за ненасытность.

Снова казалось: он все перепутал, это Оленька у него распутная баба, а вовсе не Маринка! Но тут же осаживал себя: нечестно так. Сам же распалил девку, "раскочегарил" так, что не потушишь теперь вовек. Стоит только вспомнить, какой она в его руки попала. Практически девственницей: неопытной, стыдливой. Когда он трусики с нее в первый раз снимал – чуть в обморок, бедная, не рухнула! Это что, была игра? Ну хорошо: смущение, обморок – сыграть можно. Но она же была красная, как рак! Разве можно покраснеть по собственному желанию? Нельзя. Значит, ее смущение и полуобморочное состояние – правда. Значит, у нее действительно до Гены был один неудачный опыт, то есть можно считать, что он у нее первый. Значит, все ее постельные успехи – его достижение. Вот она, тренерская жилка. Натренировал на свою голову – теперь воротит от ее постоянных притязаний.

То ли дело Маринка. Ничего не требует, не предъявляет претензий или ультиматумов. Никто никому ничего не должен. Если он хочет – она тоже хочет. Он устал? Тогда ей вполне достаточно, что он просто лежит рядом и делится с нею мечтами. В такие минуты Гена готов был рассказать Ольге все, упасть на колени, просить прощения. Не за измену, а за то, что бросает ее.

Но едва он принимал такое решение, как Маринка смотрела на него чужим взглядом. Смеющимся, наглым. И он снова начинал ее ненавидеть.

* * *

Ольга брызгала слюной:

– Гад! Видит же меня, видит. Но каждый раз отворачивается, сволочь! Находит, гад, возможность не остаться одному. Все время радом с ним кто-то есть. Мне так нужно с ним поговорить, а он упорно меня не замечает! У меня свадьба через две недели, а я до сих пор не знаю, выходить мне за Кебу или нет!

Марина давно уже не дергалась от таких слов: Конакова без конца жонглировала ими, будто ей нравилось издеваться над подругой: может, ты и спишь с Кебой, но замуж он зовет не тебя! А я, мол, еще подумаю – выходить ли за него. У меня, дескать, выбор огромный: все кругом замуж зовут.

– Ты же уже решила, что за Кебу выходишь при любом раскладе, – устало напомнила Казанцева. Эх, рассказать бы, как сильно Генка любит будущую жену, если судить по регулярности их тайных встреч.

– Надоел он мне! Импотент хренов.

Импотент?! Это она о ком?

– Что?! Кто?!

– Кеба твой, вот кто! Этот козел вообще ко мне не прикасается. Я перед ним и так и этак жопой кручу, все хочу научить его трахаться, как Бубнов. А у этого козла в штанах бобик сдох. Раньше, как штык, только свистни, только намекни – ты же знаешь, я кого угодно заведу. А теперь – как труп ходячий. Ноль эмоций. Я, говорит, себя к свадебной ночи берегу. Не, Марин, нормально, а? Он бережет себя до свадьбы! Целка, блин! Я вот что думаю. Может, каждому мужику от природы дано определенное количество раз? И каждый распоряжается своим сокровищем, как умеет? Кто-то растягивает удовольствие на всю жизнь, по чайной ложке в неделю, а кто-то растрахает все добро за пару лет, а потом до конца дней в евнухах прозябает?

"Это Кеба-то – евнух?", – не сдержавшись, Марина улыбнулась. Даже настроение поднялось, несмотря на надоевшее Ольгино нытье. Значит, с ней он – евнух? Замечательно! Еще бы не евнух – все силы растрачивает на Маринку. Разве что по выходным Ольге свеженьким достается. Но тут же вспомнила свою тревогу, и веселья как ни бывало.

– Слушай, Оль, все забываю у тебя спросить. Вот ты живешь очень бурной половой жизнью. А залететь не боишься?

– В смысле? С Лехой, что ли?

– Да неважно, – отмахнулась Марина. – От Лехи, от Кебы, от "колокольчика". Ты ж два года из одной постели в другую ныряешь. Ты никогда не боялась залететь?

– Забеременеть, что ли? – дошло до Ольги. – Естественно, боялась.

– И что, предохранялась тщательно, или я не все знаю? Ты, случайно, абортов не делала?

– Ты чо, дура? Какие аборты с моим единственным яичником? Мне если и посчастливиться залететь, так рожать придется хоть от козла. Я ж по первости опасалась, все старалась запомнить, с кем и когда, чтоб папашу можно было вычислить. Да все как-то проскакивало. Презервативы-то я не люблю – не выношу запаха паленой резины.

– А при чем тут паленая резина? – не поняла Марина.

– Ох, и дура ты неопытная! Я ж девушка темпераментная. Настолько, что на мужиках резина вонять начинает!

Расхохоталась мерзенько. Заметив испуг в глазах собеседницы, поспешно добавила:

– Утрирую. А чего это ты залетами заинтересовалась?

– Да так, ничего, – попыталась отмахнуться Маринка. Она уже выяснила все, что ей было нужно, и поняла – Ольга в этом вопросе не советчица.

– Ну-ка, ну-ка, – заинтересовалась Ольга. – С этого места поподробнее. Залетела, что ли? А ну колись! Да не бойся, ты же знаешь, я – могила.

Назад Дальше