Дался ему этот Арнольдик!
Кеба позвонил Маринке домой.
– Я все понял. Приезжай.
Она не шла к нему – летела. Он все понял! Что он имел в виду? А что еще он мог иметь в виду, кроме того, что нужно немедленно расторгнуть помолвку с Ольгой и жениться на Марине!
Прилетела, бросилась к нему, не заботясь об открытых дверях:
– Ты все понял! Я знала, что ты поймешь! Когда ты сказал, что не ревнуешь к Арнольдику, я думала, что умру. Генка, милый, как ты мог сморозить такую глупость?
Кеба мягко высвободился из ее объятий, вышел в спортзал, закрыл двери. Только после этого вернулся к Марине. Лишь теперь она заметила задумчивость на его лице. Выходит, он не рад? А ей показалось…
Улыбнулся виновато:
– Не допер сразу, извини. Аж стыдно. Ты права: большой и глупый. Меня Арнольдик с толку сбил: Оленька описала его так убедительно. У меня от ревности крышу снесло.
Оленька? Конакова для него по-прежнему Оленька? А как же?…
Он сел на единственный стул, притянул к себе Марину. Усадил на колени.
– Что будем делать, малыш?
Он не принял решения. Понять понял, но принять решение не смог. Или уже принял? Не в Маринкину пользу. Он остается с Оленькой.
Ну и пусть, пусть! Ему же хуже! Конакова – лучшее наказание для любого мужика!
Для любого, да, но не для Гены. Ему-то за что такое? Если он большой и глупый – разве это его вина? Разве он виноват, что любит чудовище с ангельскими крылышками?
А Маринку не любит. Она ему не нужна. Нужна была, пока Оленька по магазинам бегала. Это он, дурак, думал, что по магазинам. На самом деле она к Лехе все это время таскалась. Безуспешно, правда. Тем не менее, Гена любит Конакову, и с этим ничего не поделаешь.
Может быть, самое время рассказать ему об Ольгиных "подвигах"? Узнает – ужаснется. И тогда поймет, что лучшей женой для него будет Маринка.
С чего она взяла? А если он решит, что все бабы одинаковые, и она ничуть не лучше Конаковой? Марина ведь так старательно прикидывалась распутницей, что он поверил. Поверил в то, что за его спиной она крутила роман с Арнольдиком. Он поверил в весь этот бред… Потому что любит своего порочного ангела, а вовсе не Марину.
Зря она приехала. Зря надеялась. Чудес не бывает.
Деликатно выскользнула из его рук, ставших вдруг чужими, холодными:
– Пойду я, Геннадий Алексеич.
– Как же? Мы еще ничего не решили.
– А что решать? Все уже решено. У вас свадьба через неделю.
– А беременность?
Она улыбнулась, хотя больше всего на свете хотелось выть:
– Рассосется как-нибудь. Не переживайте так.
Она улыбалась. А в глазах – вселенская тоска. Вошла – сияла от радости, а теперь едва сдерживается, чтобы не закричать от боли.
От жалости перехватило дыхание: бедная маленькая девочка, пытающаяся казаться сильной.
– Подожди!
Гена даже не заметил, как соскочил со стула. Прижал ее к себе, снова стал раскачивать: теперь, похоже, не меньше ее полюбил раскачивание. Именно с него когда-то и началось все это. Им же и закончится?
Мысль о конце обожгла. Закончится? Больше ничего не будет? Он не будет часами любоваться ее веснушками, целовать каждую отдельно и все вместе? Не будет рассказывать ей про тайные свои слезы, когда сбудутся мечты и в честь его мальчишек будет играть гимн? И вот так раскачиваться вместе они тоже больше не будут?
– Не уходи. Я не знаю, как все сложится, возможно, это наш последний день. Не уходи сейчас. Пожалуйста, не уходи…
Она должна была уйти. Но сил не хватило. Или решимости.
– Последний раз, Геннадий Алексеич. Последний…
Они снова занимались любовью на матах. Горячо, как в первый раз. И больно, как в последний.
Уходя, Марина напомнила:
– Это был последний раз, Геннадий Алексеич. Теперь мы увидимся только на свадьбе. И не забудьте: там я – всего лишь свидетельница. Просто запомните: невеста – слева. Свидетельница – справа. Кстати, кто будет свидетелем?
– Леха Бубнов, мой друг.
Леха? Ирония судьбы. Эх, знал бы ты, что творится за твоей спиной! Когда-нибудь узнаешь. Тайное всегда становится явным. Но узнаешь от кого-то другого. Марине бы не хотелось увидеть его лицо в тот момент. Нет, от нее он никогда ничего не узнает. Один раз она уже предала Ольгу. Два предательства – слишком много даже для врагини. Тем более что это никому не принесет пользы. В первую очередь Гене. Сможет ли он жить, узнав правду? А если сможет – вряд ли это будет тот же Кеба. Как минимум он не простит Марине то, что она знала и знает его беду.
Нет, она ничего никому не расскажет.
Однако кто ей запретит многозначительно улыбаться?
– А, тот самый Бубнов? Веселенькая будет свадьба.
– Разве ты с ним знакома?
– Я – нет. Ольга рассказывала. Вы вроде не так давно были у него в гостях? Ну да Бог с ним, с Бубновым. Главное – запомните, Геннадий Алексеич: невеста – слева. А о существовании "права" на день забудьте – нехорошо будет, если гости поймают ваш случайный взгляд. Прощайте.
* * *
Заснуть не получалось. Душа болела от чего-то неосознанного.
"Рассосется как-нибудь" – так она сказала. Деликатно. Аборт – слишком резко и неисправимо. Рассосется… И никаких проблем.
Тогда от чего так тошно на душе?
Слава Богу, Оленька осталась ночевать у матери. Сегодня ему было бы особенно тяжело изображать желание. Все равно бы ничего не получилось: хоть убей, а не хочется ему Оленьки. Как бы ни старалась, как бы ни трудилась… Странное дело: мастерство ее вроде никуда не делось, но как будто перестало работать. Не действует оно на Кебу последнее время.
А с Маринкой все иначе. Той даже рядом нет, а Гена, как она не однажды выражалась, "готов к труду и обороне". Вот и сегодня едва лишь очутилась на пороге, как он…
Что-то кольнуло в мозгу. Он пропустил что-то важное. Как раз в тот момент, когда она пришла. Радостная, счастливая. Неожиданно похорошевшая – то ли беременность на нее так благотворно влияет, то ли от быстрого шага раскраснелась, оживилась. На шею к нему, как ребенок, бросилась: "Генка, милый!"
"Генка"?! Она впервые назвала его на "ты", и без отчества, а он даже не заметил. И счастливый блеск в ее глазах моментально потух. Будто она поняла про него что-то важное. И сразу вернулось это дурацкое "Геннадий Алексеич". Он снова сделал что-то не то? А что он должен был сделать? Чего она от него ждала?
Ну не того же, что он на ней женится! Эта беременность ей не нужна точно так же, как и Кебе. Да и вообще – как он мог бы на ней жениться, если через неделю женится на Оленьке! При всем желании уже ничего не исправить.
Да нет, не могла она ждать такого. Они оба с самого начала знали, что это несерьезно.
Тогда откуда "Генка, милый!"? И почему именно сегодня? Без малого два месяца "Геннадий Алексеич", и только сегодня "Генка". Да и то на один только раз хватило, тут же отчество вернулось.
Что ж гадко-то так?! Все ведь правильно, их отношения изначально были приговорены. Да и отношений-то никаких не было. Они просто получали взаимное удовольствие. Без обязательств, без будущего. Здесь и сейчас. А завтра они будут чужими.
Вот и пришло "завтра". Теперь они действительно чужие. Тогда почему так муторно на душе? Почему не хочется жить?
Маринка обиделась. Для этого не нужно быть академиком психологии. А чего она ожидала? Что из-за ее беременности Кеба поломает всю жизнь? Он ведь так долго искал наивноглазую свою Оленьку. Ту, что будет самой замечательной женой. В одном лице леди, кухарка и шлюха. Почему его вдруг перестало радовать, что все три ипостаси сошлись в ней?
Ой ли? Все три?
Леди – однозначно. Чистая-лучистая, неиспорченная. Нимб над головой издалека заметен. Маринка рядом с нею – та еще штучка. Циничная, бывалая. Смог бы он представить ее своим родителям? Ни за что! Они бы ужаснулись при одном взгляде на нее: один макияж поверг бы их в кому. По килограмму туши на каждом глазу, тонна помады на губах – ах, на каких губах! ах, какая помада! Радикально-короткая стрижка. Она ей невероятно идет, и Генке нравится ее жесткий ежик. Но родители бы однозначно не поняли. Да и Леха наверняка бы осудил: дескать, дурак ты, Кеба, тут до тебя кого только не было…
И был бы прав: Маринка ведь даже не строит из себя девственницу. При каждом удобном и неудобном случае выставляет напоказ богатый опыт: мол, не в диковинку мне зачеты таким образом отрабатывать. А глаза при этом аж хохочут.
За легкость, с которой она говорит об этом, Гене иной раз хотелось свернуть ей шею. Пусть он был, этот опыт, но зачем же выставлять его напоказ?! А Маринке хоть бы хны. Он ей: "Я имею в виду…", а она перебивает с пошлой ухмылочкой: "Вот что имеете, то и введите, Геннадий Алексеич!"
Так что если выбирать леди из Оленьки и Маринки, то победит, конечно же, Оленька.
Кухарка, хозяйка – опять же про нее. Неизвестно, как с этим у Маринки – помнится, она говорила, что уборку терпеть не может. Ну да, куда приятнее в постели с чужим мужиком кувыркаться, чем полы мыть.
Отчего-то Кебу передернуло. Выходит, она каждый раз вместо уборки подкладывается под мужика?!
Осадил себя: глупости. Ни Мининзону, ни Одуванчику в голову не придет принимать зачеты таким образом. Да они даже не подумают об этом: у них есть настоящие уборщицы. Однако неприятный осадок остался.
Значит, по второму пункту безоговорочную победу снова одерживает Оленька.
Ну а в третьем ей и вовсе соперниц не найти: в постели Ольга натуральная шлюха.
Да уж… В споре с нею Маринке даже рассчитывать не на что.
Но отчего так ноет сердце? Отчего в ушах звучит ее голос: "Генка, милый!"?!
Почему сегодня? Кеба столько раз просил называть его на "ты", но никогда, ни разу за эти сумасшедшие недели она не обратилась к нему иначе, как по имени-отчеству. Всегда подчеркнуто отстраненно, старательно демонстрируя, что они друг другу – никто, чужие. Что объединяет их только голый секс в редкие минуты свиданий. Всегда афишировала легкий нрав и доступность.
Внезапно снова кольнуло в мозгу. Слишком уж нарочито она это делала. Зачем? Зачем доступной женщине афишировать доступность? Как будто боялась, что может показаться недостаточно доступной.
Больно уж сложно. Верным обычно бывает то, что кажется более логичным. Тут же логика простая: Маринка – легкомысленная бабочка, порхающая от одного мужика к другому. И незачем копать глубже.
Однако Гена продолжал копать, выискивая тайный смысл в ее поведении.
Была ли она на самом деле шлюхой, лежа на животе и тихонько млея от восторга, когда он целовал ее восхитительные веснушки?
Была ли она шлюхой, когда Кеба делился с нею сокровенными мечтами? Смог бы он разоткровенничаться перед шлюхой?
Она никогда не подводила его к теме секса. Никогда не проявляла настойчивости, не брала инициативу на себя.
Вот Оленька – та да. От той не укроешься. Для нее абсолютно неважно, хочет Кеба ее в данную минуту или нет – требовательно лезет в его штаны, и дико оскорбляется, когда он не отзывается на ее приставания.
А Маринка с удовольствием просто лежит рядом, щебечет какую-то милую чепуху, и почему-то от ее чепухи на душе так уютно и спокойно…
Никогда Кеба не ощущал покоя с Оленькой. Той всегда что-то нужно. Или заниматься любовью, или обсуждать предсвадебные хлопоты. А потом снова заниматься любовью. Если Гена устал – это его проблемы, а Оленьку удовлетворить обязан. О последних неделях даже вспоминать не хочется: неприятно по-человечески, и стыдно по-мужски.
И уж никогда, буквально ни единого раза, не лежала Оленька с ним так спокойно, как Маринка, просто наслаждаясь самим фактом того, что Кеба есть, что он рядом. Он принимал это Маринкино спокойствие за обыкновенную привычку шлюхи к постельным валяниям, за ее равнодушие к нему, как к партнеру. Допустим, так оно и было. Тогда почему он сам чувствовал такой уют и покой рядом с нею? Почему его так взбудоражило сегодняшнее "Генка, милый!"?!
Глупости! Какая разница, что он чувствовал, лежа рядом с Маринкой на матах? Не будь она шлюхой, еще можно было бы о чем-то задумываться. А так…
У него есть Оленька. Через неделю они поженятся и будут жить долго и счастливо. А Маринка останется в прошлом. Отныне у него будет только Оленька. Навсегда. Каждый день, каждую ночь она будет рядом с ним. С ней ему предстоит засыпать, с нею – просыпаться. Утром она будет надевать халат и готовить завтрак, пока он будет бриться. Халат, опять пресловутый халат. Оленька, такая милая, светлая девочка, будет бродить по дому нечесаная, в халате. В рваном… И в рваном же халате будет требовать от него секса: еще и еще, много секса. Хочешь, не хочешь – никого не волнует. Вынь да положь.
А что в этом плохого? Она хороша в постели. Кеба усмехнулся: хороша, если ему не изменяет память. Потому что это было так давно, что теперь уж и не вспомнишь, как было раньше, до Маринки.
Маринка все изменила, перечеркнула. На ее фоне Оленька уже не выглядит королевой в постели. Но это-то как раз вполне логично: Маринка ведь шлюха, ей по штату положено быть более опытной.
Да, по штату положено. Но разве она такая уж опытная? Да полноте, никакого особого опыта Кеба у нее не обнаружил. Но почему воспринял опытной? Только потому, что с ней было лучше, чем с Оленькой? А ведь Оленька обладает весьма немалыми познаниями и умениями, причем совершенно не стесняется демонстрировать свою ловкость, даже гордится ею. Для нее не существует запретных тем и поз: говорить и вытворять может что угодно. Первое время ее выходки льстили Гене: это он научил ее всему, что она умеет. Но уже скоро насильно притягивал за уши это чувство, прикрывая то, что чувствовал на самом деле: неприятие слишком циничного поведения в постели.
А Маринка? Такого циника, как она, еще поискать. Но вот что странно: весь ее цинизм остается в разговорах. В постели она напрочь о нем забывает. Ни разу не попыталась привнести в их отношения что-нибудь новенькое, заковыристое. Она далеко не так изощренна, как Оленька, однако с нею Кеба всегда чувствовал в миллион раз большее удовольствие. Абсурд.
Получается, Маринка – шлюха-дилетантка, а его Оленька – профессиональная скромница. Полный бред. Так не бывает. Оленька – профессионалка? Да разве можно придумать что-нибудь более несуразное?! Достаточно взглянуть в ее глаза. Чистые, наивные, вечно глядящие удивленно. Даже когда удивляться нечему. Иной раз раздражает. Все чаще приходила на ум фраза Райкина: "Закрой рот, дура, я уже все сказал!" Только в данном случае – закрой глаза, ничего удивительного вокруг не наблюдается. Надо же, всегда чему-то удивляется! Вытворяет с ним замысловатые па, и при этом глядит так наивно-удивленно: надо же, как я, оказывается, умею!
Так и будет всегда, каждый день, смотреть на него и удивляться? В рваном халате, нечесаная, запрыгнет на колени и начнет мурлыкать, нагло елозя задницей по его уставшим причиндалам, и опять же с удивленными глазками: что, ты меня еще не захотел, милый, ты еще не проснулся?
Брр! Дался ему этот рваный халат! Вот ведь подкинул Бубнов образ. Ну не укладываются у него в голове Оленька и рваный халат на одну полку, никак не укладываются. Возвышенно-одухотворенная Оленька с распахнутыми голубыми глазоньками, и рваный халат. Нет, ни в какие ворота, ни под каким углом. В рваном халате скорее можно представить Маринку с ее веснушками. Та в халате будет выглядеть, наверное, еще более естественно. Хотя, конечно, юбка, спиралью обвивающая ее ноги, смотрится на ней божественно. Маринка. Да причем тут Маринка? Он ведь думал об Оленьке!
А думать о Маринке, оказывается, приятнее. Вспоминать, какая она теплая, уютная. Вроде и не делает ничего особенного, просто лежит себе на животе да песенку какую-нибудь мурлычет, или чепуху рассказывает, а ему так хорошо, что ничего другого уже и не хочется, даже секса. Нет, секс у них был замечательный, да только с главенствующей позиции в их отношениях он как-то незаметно перекочевал на почетную вторую ступеньку пьедестала. Ведь при воспоминаниях о ней в памяти прежде всего всплывает именно лежащая на животе Маринка, подставившая под его поцелуи свои восхитительные веснушки, и тихонько напевающая незамысловатый мотивчик, а вовсе не моменты непосредственного физического контакта.
Он идиот. У него свадьба через неделю, а он рассуждает, в какие моменты Маринка нравится ему больше.
Вот Маринка бы его, пожалуй, не раздражала. Ни в излюбленной длинной юбке, ни в рваном халате, ни, тем более, вовсе без одежды. Вот на ней бы и жениться, с нею, может, и он познал бы, что такое семейное счастье.
Как сказал Бубнов: "Счастье – это когда понимаешь, что вот это – твое, родное, только твое!"
То-то и оно. Кеба мог бы сказать о Маринке "это – мое, родное", но разве может он сказать про нее – "только мое"? Ведь явно не только его, явно! Даже не скрывает, что шлюха, намеренно демонстрирует, что такие отношения для нее ровным счетом ничего не означают!
Может, не так и много у нее было мужиков – как бы ей, быть может, ни хотелось выглядеть познавшей Крым и Рим – не тянет она на прожженную шлюху, нет. Но чего не отнять, так это равнодушия к нему. Позовет Кеба – придет. Не позовет – он ей даром не нужен. Не нужен он ей!
А как легко согласилась избавиться от беременности? Даже не попыталась поймать его на этот крючок, как другие бабы. Значит, ничуть им не дорожит.
Да и вообще, о чем тут думать? С Маринкой все кончено – свадьба через неделю.
Едва проснувшись, Кеба набрал Маринкин номер:
– Мне срочно нужно встретиться с тобой.
– Суббота же, это не наш день, – сонно пробормотала она. – Да и вообще институт, наверное, закрыт…
– Открыт. Но это неважно. Встретимся на твоей остановке.
– Вы с ума сошли? Это, между прочим, не только моя остановка, там еще и Оленька ваша бывает, и мамаша ее! И вообще, мы вчера попрощались, Геннадий Алексеич. Не звоните мне больше. Вам о свадьбе думать надо, об Оленьке.
– Я как раз об этом и думаю. Через час выходи.
– Не надо. Не беспокойтесь, Геннадий Алексеич, я не дурочка какая-нибудь, все понимаю. Не узнает ваша Оленька ни о чем, не переживайте. Я никогда не причиню вам вреда. Не зовите больше, все кончено. Я больше к вам не приду.
– Через час чтоб была на остановке. И точка.
Как было велено, через час Марина стояла на автобусной остановке. У Кебы сжалось сердце – почти без макияжа, бледненькая, лицо осунувшееся – то ли со сна, то ли беременность покоя не дает, мучает токсикозом. Но и такая была желанна, и от такой исходил уют. Про такую Гена мог бы сказать: "Эта – моя!" Но чья еще? Вот в чем вопрос.
– У тебя много мужиков? – спросил без обиняков, даже не поздоровавшись.
– Каких мужиков, вы о чем?
– Перестань "выкать", – привычно одернул он, впрочем, не слишком зацикливаясь. – Таких же, как я.
– Таких же, как вы, не существует. Каждый человек по-своему уникален.
– Не юли, ты прекрасно поняла вопрос. У тебя много мужиков? Не обязательно таких, как я. Любых. Тех, с которыми у тебя близкие отношения. Сколько их у тебя – пять, десять, двадцать? Со сколькими мужиками ты спишь? Сколько нас у тебя?
Она покраснела, отвела глазки – где ее цинизм, где? Неужели наносное, а он не понял?!
– К чему это все? Не надо. У вас есть Оленька, женитесь на ней, живите долго и счастливо…