Однако смирно она сидела редко. Письменные уроки делать все-таки приходилось, но чаще всего, неудобно расположившись на узком школьном подоконнике, она лихо списывала их у одноклассницы перед самым уроком. В аттестате вполне закономерно царили тройки, для приличия разбавленные несколькими несчастными четверками. Так что выбора особого у Маринки тоже не было, как и у Ольги – "педулька". Только причины разные: одной дефицит серого вещества помешал поступить в более престижный институт, другой – несусветная лень при хороших, в принципе, мозгах.
Первого сентября Казанцева с удивлением обнаружила в своей группе Ольгу Конакову. Удивление было скорее приятным: несмотря на ссору родителей, девочки врагами никогда не были. Теперь же из просто приятельниц превратились в закадычных подруг.
В отличие от Ольги, Марину красавицей нельзя было назвать даже с натяжкой. Соплячкой она, правда, не выглядела, в их с Ольгой тандеме даже казалась старшей. Но при этом внешность имела более чем заурядную. Глазки сами по себе вполне симпатичные, зеленые с карими вкраплениями, а вот реснички подкачали: хоть и густые, но короткие и жесткие, так что никакие ухищрения не помогали сделать их длинными и загнутыми, как у Ольги. Лицо тоже чистое, без юношеских прыщиков, но веснушки делали его не таким гладким и светлым, как у Ольги. В довершение ко всему, еще и рот у нее был большой, словно у лягушонка. Если она использовала светлую помаду, губы казались еще больше, просто какими-то необъятными.
А потому едва заметный, как у старшей подруги, макияж был для Маринки неприемлем. Губы – или красные, или коричневые, лишь бы не бледные. Тени – опять же коричневые, или чуть зеленоватые, чтобы подчеркнуть цвет глаз. А чтоб большой рот не привлекал слишком много внимания, на ресницы приходилось класть побольше туши.
В результате внешний вид подруг разительно отличался: скромная милая девушка Оля дружила почему-то с яркой до неприличия и совсем уж нескромной Мариной.
* * *
Если на первом курсе комплексовала Ольга, днем и ночью переживая о слишком юной внешности, то на втором комплексы появились у Маринки.
Она и раньше знала, что не красавица, но раньше рядом с Ольгой чувствовала себя вполне комфортно – в своей непривлекательности они были равны. Теперь, когда Ольга постепенно, незаметно изменилась в лучшую сторону, Марина чувствовала себя рядом с нею гадким утенком.
Мало того. Возгордившись от нечаянной уж красоты, Ольга стала частенько шутить: пойдем, мол, сегодня на дискотеку – я буду блистать, а ты отгонять от меня слишком приставучих поклонников. Признаться, как ранят ее подобные высказывания, Марине было стыдно, оставалось лишь смеяться и всячески поддерживать шутки на тему невзрачной своей внешности. И только ей одной было известно, как это больно, когда тебя держат при себе в качестве отпугивающего элемента для излишне назойливых кавалеров.
Перестав комплексовать, Ольга переродилась и внутренне, стала досаждать Марине назойливостью. Отныне она буквально заболела парнями. Говорить о чем-либо, кроме них и интимных отношений между мужчиной и женщиной она если и могла, то крайне не любила. А скорее просто разучилась. По крайней мере, услышать от нее что-либо на отвлеченные темы теперь удавалось нечасто. Или это Маринке так везло в силу особого Ольгиного доверия?
Иной раз Казанцева решала круто изменить свою жизнь. Вернее, не столько жизнь, сколько окружение. В единственном Ольгином числе. Сближалась с другими сокурсницами – в принципе, никогда не имела проблем с коммуникабельностью. Однако дружба с другими девочками никак не отражалась на Конаковой. Та терпеливо ожидала, когда Маринка наговорится, и ехала домой вместе с ней. Одна никогда не ездила. Не то чтобы заблудиться опасалась, просто вдвоем с подругой чувствовала себя гораздо увереннее. В дороге ведь и паренек симпатичный может встретиться. А как она будет с ним кокетничать без Маринки? Во-первых, на фоне Казанцевой Оля выглядела конфеткой. Ну а во-вторых, кокетничать одной попросту неприлично – что о ней люди подумают? Вдвоем же выходило, что девчонки балуются: игра у них такая – мальчикам глазки строить. И пусть на деле заигрывает лишь одна из них – все равно вдвоем было не стыдно.
Так прошло еще полтора года. По времени вроде бы много, по изменениям – считай ничего. Конакова по прежнему была рядом. Зато был и положительный сдвиг. К концу третьего курса Марина тоже стала вполне симпатичной. Веснушки поблекли: зря, что ли, она ежевечернее мазала лицо специальным кремом? Ресницы, правда, не стали длиннее, но испробовав невероятное количество марок туши, она нашла, наконец, максимально пригодную для себя. Теперь ресницы ее хоть и не были такими длинными и пушистыми, как у Ольги, зато перестали выглядеть несуразными бревнышками.
С губами тоже что-то произошло. То ли они изменились, то ли изменилось Маринино к ним отношение. А может, не только ее? Еще недавно казавшиеся уродливыми, губы вдруг стали ее настоящим украшением: в меру полные, чувственные. Почему она раньше не понимала, что это красиво?
А еще к двадцати годам у Маринки, наконец, появилось чувство стиля, и она уже не выглядела светофором со своим экстравагантным макияжем. Она по-прежнему была приверженкой ярких тонов, но соединяла их в собственной внешности тонко и умело. Теперь она была не аляповатой безвкусной матрешкой, а весьма эффектной девушкой.
Однако комплекс дурнушки никуда не делся. Вроде и знала, что выглядит вполне неплохо, но в присутствии Ольги всегда чувствовала себя третьесортной. Вдобавок к собственной неуверенности, подруга умело подливала масла в огонь, по-прежнему подкалывая Маринку и привычно называя ее – якобы в шутку – пугалом при принцессе. Шутки шутками, но когда тебе вдалбливают что-то в голову на протяжении многих месяцев, волей-неволей поддашься действию внушения.
Словно чувствуя ее настороженность, молодые люди обходили Маринку стороной. В компаниях-то ее принимали очень даже тепло, потому что в общении она была легкой, приятной, порою даже незаменимой: анекдоты не только знала и любила, но и – главное – умела рассказывать их так, что окружающие от хохота начинали рыдать. Вообще чувство юмора не подкачало. Впрочем, не только пошутить – поговорить на любые темы с нею можно было с удовольствием.
Но о более близких отношениях с нею парни не мечтали: видимо, за километр ощущали неуверенность в себе. А потому и видели не достоинства ее, а лишь недостатки: одета не очень модно или дорого, волосы не длинные, как кому-то хотелось бы, а короткая мальчишечья стрижка. А может, еще что-нибудь не так: при желании всегда без проблем найдешь, к чему придраться. Но на самом деле главная причина крылась в отсутствии шарма, флера этакого магнита для мужчин, когда женщина уверена в собственной неотразимости и на противоположный пол смотрит свысока и чуточку устало: ах, как вы мне все надоели! Марина так смотреть не умела. Не от чего ей было уставать, кроме разве что собственной невостребованности. Вместо пренебрежительного взгляд ее был скорее просительным: ну, посмотрите же на меня, я ведь симпатичная, я же хорошая!
Зато у Ольги с женихами проблем не наблюдалось. Та очень быстро привыкла к своей миловидности, и с легкостью усвоила науку обольщения: где нужно глазками стрельнет, где кокетливо улыбнется, где стыдливо отведет взгляд в сторону. Парни на нее бросались, как мухи на мед, даря радость не только сердцу, но и телу. Но так же быстро почему-то разлетались в стороны.
На четвертый курс подруги пришли, можно сказать, с нулевой личной жизнью. То, что Маринка прозябала без сердечного друга, было вполне естественно и привычно – одиночество было ее нормальным состоянием. Для Ольги же такая неприкаянность была, скорее, исключением из правил. Причем в отличие от подруги, одиночество она переносила с откровенным страданием. Ей, как доза наркоману, постоянно требовалось подтверждение ее женской состоятельности. От природы была натурой влюбчивой, теперь же, оказавшись вдруг временно свободной от мужчин, усиленно искала очередной объект для внимания.
Происходили эти поиски по одному, утвержденному, кажется, на века, сценарию. Ольга искала предмет страсти, найдя – усиленно обхаживала. Для начала якобы случайно без конца попадалась на глаза искомому объекту: дескать, сама судьба толкает нас друг к другу. Попав в его поле зрения, снова и снова, без стеснения и не зная меры, стреляла красноречиво-призывными взглядами, многообещающе улыбалась, на мгновение отворачивалась и снова улыбалась. То бровкой поведет: ну что же ты медлишь?! То ресницами-опахалами поиграет: дорогой, я вся твоя! И так до тех пор, пока объект не понимал: пора подойти, отказа не будет при любом раскладе.
До поры до времени прием срабатывал, что говорится, на раз. Но к четвертому курсу практически все немногочисленные студенты мужского пола в их сугубо женском институте оказались в разряде бывших Ольгиных пассий. Осталась разве что пара-тройка откровенных "ботаников". Взгляд бросить было решительно не на кого.
Но Оленька не привыкла быть одна. А поэтому и на безрыбье нашла предмет внимания. "Неокученные" студенты кончились? Не беда, если есть подходящие преподаватели. Геннадий Алексеевич Кеба, молодой, собою довольно яркий и привлекательный, вполне подходил для влюбленности. Она давно обратила на него внимание. Но была тогда еще полной замухрышкой, а потому просто отметила про себя: хорош, но не про мою честь. Потом быстро привыкла к своей неописуемой красоте, но на физрука не посягала – до определенного момента преподавательский состав был для нее табу. Впрочем, какой там преподавательский состав? Всего-то трое мужчин: Кеба, парень хоть куда, преподаватель истории Виктор Владимирович Бодухаров по кличке "Одуванчик", да ректор Мининзон, он же "Злобный карлик", он же "Миничеловек", как жестоко подшучивали над ним студенты за очень малый рост и столь же крутой нрав, мало вязавшийся с внешностью резко постаревшего шестиклассника.
Надо сказать, Ольга была девушкой спортивной. Непосредственно спортом, правда, не занималась, зато физкультуру любила и в школе, и в институте. Не ленилась таскать с собой форму для переодевания. В детстве всерьез подумывала о какой-нибудь секции, в идеале – художественной гимнастики. Воображение живо рисовало: вот она, вся такая хрупкая и грациозная, бегает по полю в белом, расшитом огромными блестящими маками купальнике, и волшебной палочкой с длинной красной лентой выписывает в воздухе свое имя. Зрители восторженно рукоплещут, а все знакомые мальчики задаривают ее огромными мягкими игрушками. Ее все любят, носят на руках, не давая даже шагу ступить по земле. От неразделенной любви мальчишки добровольно умирают – потому что никому не нужна жизнь, если в этой жизни нет восхитительной девочки Оли…
Однако воплощению мечты помешала сущая малость. Не приняли ее ни в какую секцию. Как сговорились! Ну ладно, волейбол с баскетболом были для нее недоступны из-за скромного роста. Но ведь и в легкую атлетику не взяли! А самое страшное – для гимнастики она оказалась негодной… Может, получилось бы что-нибудь с плаванием или фигурным катанием, да, как назло, рядом не оказалось ни бассейна, ни катка, а Галине Евгеньевне со своими личными проблемами вечно было не до дочери. Вот и оставалось Ольге довольствоваться уроками физкультуры.
Марина же и здесь была подруге полной противоположностью. Физкультуру ненавидела еще в школе, и безумно радовалась, когда достигла, наконец, двенадцатилетнего возраста. С тех пор без конца отделывалась многозначительным "Мне нельзя". Поначалу физрук верил, да со временем стал замечать, что у Казанцевой странный менструальный цикл: три дня в неделю месячные, на выходные – перерыв. С тех пор Маринка добывала оценки по физкультуре исключительно мытьем полов в спортзале: приятного мало, но не так сложно, как таскать из класса в класс тяжеленную сумку с формой и кроссовками, пятнадцать минут переодеваться перед уроком, потом столько же после него, да еще – фу! – мокрой, потной натягивать на себя школьное платье: о душевых кабинках в школе даже не задумывались. Проще было раз в четверть, максимум два, помахать тряпкой: не одна она предпочитала зарабатывать оценки таким образом, так что график получался вполне приемлемым.
И в институте продолжала отлынивать от физкультуры. Кеба даже не знал ее в лицо. Вернее, видел периодически, но запомнить ее среди полутысячи студенток не мог. Конакову же, хоть и не прогуливала она физкультуру, а тоже не выделял из общей массы. До четвертого курса.
* * *
С разочарованием убедившись, что "окучивать" в родном институте больше некого, Ольга вспомнила о существовании физрука. Вернее, не очень-то она про него забывала: на каждой паре ловила себя на мысли, как, наверное, приятно упасть в объятия такого мужика. "Мальчики-колокольчики" в очечках давным-давно наскучили, красавцы с улицы тоже не отличались особым разнообразием: все, как один, маменькины сынки, готовые в любую секунду залезть подружке под юбку, а через пять минут бежать к мамочке: как бы девочка в загс не потащила. На бесплатную любовь падкие, до женитьбы неохочие. А ведь Ольга не девочка уже – двадцать третий годок, пора о замужестве подумать, даром, что выглядит на шестнадцать. Да и мать уже шипит в ее сторону: когда, мол, обуза, замуж выйдешь, мне ведь и свою жизнь устраивать нужно…
На фоне таких вот "колокольчиков" физрук смотрелся голливудским суперменом. Ну, ясное дело, фигура, как у Апполона – было бы странно, если б физкультуру преподавал хилый очкарик полутора метров ростом. Так ведь и лицом недурен. Не сказать, что однозначный красавец – наверное, встречаются экземпляры и покрасивше. Да не в их занюханной "педульке". Однако ж и далеко не урод: лицо мужественное, решительное, с волевым гладковыбритым подбородком. Глаза… Глаза как глаза, ничего особенного. Не поросячьи, нормальные. Что немаловажно – без усов. Нет, не глаза без усов, а сам он усы не носил. Ольга усачей не выносила душой и телом. Вернее, скорее телом: душе как раз было безразлично, а вот нежное ее тело страдало неимоверно, откликаясь на прикосновение усов неприятным зудом.
И понеслись в сторону Кебы стрелы Амура. Только метал их не божественный мальчишка-проказник, а Оленька.
Уж она старалась! А ведь она умела. Однако и Кеба был не промах. Ловил ее призывные взгляды и усмехался откровенно: что, девочка, в койку захотелось?
Целых два месяца пришлось ей трудиться, прежде чем рыбка клюнула. Раньше на это ей нужно было значительно меньше времени: в самом худшем случае на "охоту" уходило две недели. Но тут улов был покрупнее, а потому за квалификацию переживать не стоило.
Кеба действительно оказался удачной добычей. Раньше Ольге не доводилось встречаться с взрослым самостоятельным мужчиной. А потому разницу между ним и многочисленными "колокольчиками" ощутила разительную.
* * *
Кеба не ограничивался банальным сексом на скорую руку, не позволял себе по-быстренькому "завалить" Ольгу в каморке при спортзале. Вернее, в начале их романа так и происходило: "имел" страждущую намеренно грубо, словно испытывая, как далеко может зайти девчушка – будто наказывал за долгие ее "моргалки". Удивился немного – надо же, пошла до конца. В постели неопытна, однако секс девочка явно уважает.
Ольга была у него не первой студенткой. До нее на этих матах успели покувыркаться еще трое. Однако, как водится, людская молва многократно преумножила его "подвиги", и по слухам выходило, что физрук не пропустил буквально ни одной юбки.
В пединституте, в этом "бабском батальоне", Кеба работал уже четыре года. Поначалу, испугавшись грозных предупреждений Мининзона, игнорировал многочисленные знаки внимания студенток. Опасался вылететь с работы. Потом понял – не такая уж она хорошая, эта работа, чтобы цепляться за нее, воздерживаясь от соблазнов, подстерегающих на каждом шагу. А раз так – зачем отказываться от того, что само плывет в руки?
Однако не наглел. Впрочем, даже не в этом дело. Неприятно чувствовать себя "мясом". А именно так смотрели на него студентки. Как на быка-производителя. Скороспелки-акселератки вели себя нагло, откровенно предлагая себя: ну на меня, ну возьми, ну скорее!
На такие призывы он не отвечал. Важно было хотеть самому. А таких, от кого трудно отказаться, набралось всего трое.
Как раз на третьей и случился крупный "залет". Вернее, "залетела" она, но вместе с нею и сам Кеба. Едва жениться не пришлось. К счастью, вовремя выяснилось, что беременность была скорее мечтой, нежели реальностью, и все удалось спустить на тормозах. Однако поволноваться довелось: влюбленная дурочка грозилась поставить в известность деканат.
С тех пор Гене даже думать о студентках не хотелось. А те, наслышанные о его "подвигах", наглели все больше, практически вешались на шею – благо, занятия физкультурой способствовали более-менее близкому контакту с преподавателем.
И вдруг посреди этой безликой наглой массы обнаружился бриллиант чистой воды. Вернее, это потом уже он понял, что Оленька – бриллиант. Сначала принял за такую же хищницу.
По крайней мере, глазками она стреляла ничуть не хуже остальных – из-за этого он чуть было не зачислил ее в разряд беспринципных, вечно голодных дур, ищущих приключений. Немало времени ему понадобилось понять, что Оленька – другая.
Начать с того, что на фоне дебелых скороспелок она выглядела сущим ребенком. Не стройная – скорее, недооформившаяся, совсем-совсем хрупкая. И личико детское: беленькое, гладкое. А глаза… Потом и сам удивлялся: как сразу не разглядел в ней сокровище? Как мог пропустить эти глаза? Чистые, наивные. Распахнутые широко-широко, будто от удивления. Четверокурсница, а выглядела не старше восьмиклассницы.
Однако были в ней какие-то странности, непонятности. Например, как такая скромная девочка умудрилась вести себя не хуже прожженных шлюшек? По крайней мере, приемчики применяла все те же. С другой стороны – а как еще она могла привлечь его внимание – он ведь не замечал ее три с половиной года! А она ни одного его урока не пропустила. Где были его глаза?! Так что приемчики эти, хоть и избитые до пошлости, вполне себя оправдали. Наверное, иначе ничего бы не получилось.