Приблизилась официантка, усиленно делая вид, что не наблюдала за девушками. Но против выучки и воли она хмурилась: электронные чаевые, конечно, лучше, чем никаких, но хуже, чем бумажка. "Да что ж вы все такие недовольные, причем заранее?" – подумала Даша и вынула из внешнего кармашка сумки купюру. Затем расплатилась по счету и вышла на улицу. Кира Петровна приучила ее обязательно носить не в кошельке столько, чтобы хватило добраться до дому, если ограбят. Даша слабо усмехнулась: начинала с копеек на метро, сейчас заначивает на такси. Жизнь удалась? Ощущение было такое, будто она час рыла траншею. Заодно и поужинала.
Слышала бы внучатую племянницу Кира Петровна! Ее наука самосохранения в очередной раз была попрана девчонкой. Ручаться перед начальством за незнакомку – крайняя дурость. А уж выгребать все деньги из кошелька и чуть ли не умолять взять не в долг, но без отдачи – преступление против человечности! Разбалуются людишки, если мучиться не будут. Мало Даше школы, где голодранцы постоянно что-нибудь у нее вымогали? И ведь даже на жалость не давили. Смышленые детки из естественного своего зверства чуяли: обеспеченных ровесников надо держать в изгоях, тогда они охотно за всех платят. В университете уже был выбор. Саша явился к Даше и Кире Петровне обсудить будущее. И нищая пенсионерка жестко сказала: "Тебе все равно взятку давать, а то прокатят нашу Дарью на каком-нибудь сочинении! Тебе все равно ее кормить и одевать, раз стипендия крохотная и нерегулярно выдается! Так отправь дочь сразу на платное отделение, к своим". Племянник-капиталист, выслушав наставления дряхлого порождения совка, вернул глаза со лба и подчинился.
Общаться на курсе Даше было невыносимо скучно. Все стоили друг друга. Бесплатники говорили только о том, как слинять в Америку, предварительно украв миллион долларов. Платники спорили, куда круче деть немереные бабки. И лишь к выпускному курсу сложился приемлемый дружеский круг – люди со всех факультетов, отпрыски нашедших себя в бизнесе интеллигентов. Ася так обрадовалась, услышав об этом, что примчалась из Парижа и с напряженным любопытством выслушала умную беседу молодых людей. А после сказала дочери: "Лет двадцать назад вас ни к одному московскому интеллектуальному кружку и близко не подпустили бы за скудость знаний, узость кругозора и неумение мыслить. Правда, тогда ум оттачивали от нечего делать – не всех грел партбилет, не всем светила карьера и застой в мозгах вел только к алкоголизму в самой… м-м-м… нетворческой его форме. А теперь вы, значит, на Москве самые-самые? Жалко город. Впрочем, в Европе и Америке то же. Гуманитарные профессии не кормят, а на то, что не нужно для заработка, времени не хватает ни у кого". Кира Петровна этого уже не застала.
Но чуть раньше, смертельно больная, долдонила: "Босякам только деньги давай. Но они, твари неблагодарные, считают, что им все должны. Чем больше выложишь, тем сильнее будут ненавидеть. Дружить надо с ровней. И то друзья – первые предатели, потому как много про тебя знают. Сама к высшим не карабкайся, пока не позвали, – спихнут. И к низшим не скатывайся, даже если просить будут, – затопчут. И никогда не забывай правды: богатые – дрянь, а бедные еще дряннее".
Даше и теткины уроки впрок не пошли, и Асина безоглядность с годами в ней потускнела. Помогла Варваре от души, а теперь в этой душе чинно раскланивались смутная досада и неясная грусть. И раздражали именно своей бесформенностью. Почему-то вспомнилось, как Варвара, рассказывая о семейных горестях, задавая вопросы об агентстве, отказываясь от денег, пряча их в карман, благодаря за все, зыркала по сторонам, будто ловила реакцию окружающих на происходящее. А для Даши тогда никого и ничего вокруг не существовало. Нет, не была она по натуре Дедом Морозом, который сначала должен поведать, как трудно добирался до места, потом заставить ребенка отработать подарок стишком или песенкой и уж затем наконец отдать заветную коробку под аплодисменты пьяненьких взрослых. Она посмотрела на свои богато инкрустированные часы. Снова подумала о матери, которая никак не могла взять в толк, почему бриллиантами теперь называют отделочную алмазную крошку. Чтобы польстить массовому потребителю? Ужин с Варварой, оказывается, длился всего сорок минут. И в восемь тридцать Даша, бросив на тумбочку сумку и не переодевшись, надела на Мотю шлейку. Дождь давно кончился, беспокойный ветерок подсушил асфальт. Не было причин лишать старушку выгула.
Кошка смирно, но независимо восседала на руках, пока хозяйка миновала некогда приятный, а ныне и невидимый из-за разномастных машин дворик и перешла неширокую улочку. Тут Мотя узрела юную траву газона и завозилась.
– Не нравится мне, когда ты лакомишься возле проезжей части, – вздохнула Даша, – но будем считать, что эта зелень еще не успела впитать всю городскую мерзость.
Не дожидаясь помощи, Мотя все еще грациозно спрыгнула на мягкую землю. Минуты через две из стеклянных затемненных дверей частной женской консультации напротив показалась брюнетка лет двадцати пяти. Она была тонка, ухоженна, симпатична. Казалось, ясно, зачем вышла на крыльцо. Но вместо того чтобы, как водится, достать сигарету из кармана белого, отделанного голубым кантом халатика и мечтательно затянуться, агрессивно напустилась на Дашу:
– Сколько это будет продолжаться? Я тысячу раз вам говорила, чтобы не пускали сюда животное гадить!
Уличенная нарушительница даже не оторопела, сразу возмутилась:
– Девушка, не лгите, я вас впервые вижу и слышу. И одна в округе гуляю с сиамской кошкой, так что перепутать ни с кем вы меня не могли. Мотя – существо избалованное и весьма пожилое. Она ходит только в свой лоток с наполнителем из вермонтской глины. Кошки вообще не справляют нужду на меже, разделяющей транспорт и пешеходов. Они находят укромные места для интимных дел. Просто она соблазнилась майской травой. Много не съест, не волнуйтесь.
Но мир, вероятно, чувствовал, что Даша сегодня как идиотка помогает ближнему. И всех недовольных жизнью страстно тянуло вызвериться на благодетельницу. Особа в белом не унялась:
– Вот и сажайте вашей принцессе дома зелень!
– Так, прошу, дышите глубже, умерьте пыл и сбавьте тон. Я сажаю ей пшеницу и овес. Но она – животное, ее тянет на природу.
– А я человек, между прочим! И сеяла эту траву, и поливала, и полола не для того, чтобы всякие наполняли ее своим дерьмом.
– Знаете, когда вы вышли в этой униформе, я решила – врач. Или медсестра. Когда начали истерить, подумала – регистратор. Бывает, нервы не выдерживают долгого сидения и искусственной приветливости. Но девушка, ответственная за квадратный метр газона? Кто вы, маска? Санитарка, которой в нагрузку поручили озеленение? – азартно допытывалась разозленная хозяйка оскорбленной Моти.
– А ну вас! – сдавленно крикнула девица, рванула дверь и шагнула в вестибюль, как в пропасть.
Даша подхватила кошку и направилась следом. Выверенный интерьер, охранники, тактично отгороженные ширмой, и выпустившая пар регистратор, успевшая встать за свою стойку.
– Позовите, пожалуйста, главного врача или кто тут у вас начальствует, – сказала Даша.
– Никого нет, поздно уже, – отрезала скандалистка. – Через десять минут закрываемся.
– Так вот почему вы так разошлись! Я подожду. Обычно в дорогих медучреждениях руководители уходят последними.
Видимо, они не только замыкают исход подчиненных, но еще и наблюдают в офисе на мониторе, что творится во вверенном пространстве. Не прошло и минуты, как в дальнем конце широкого коридора распахнулась дверь и к Даше устремился прекрасно одетый улыбчивый мужчина средних лет. А из ближайшего кабинета выплыла роскошная женщина в сопровождении усталого, но чем-то довольного врача и притормозила в откровенной жажде развлечения. Из-за ширмы запоздало показался охранник. Начальственный лик выразил замешательство. Даша улыбнулась и ознакомила собравшихся господ с претензиями, только что высказанными ей во всю ивановскую. Закончила бодро:
– Итак, ваша сотрудница выбегает на крыльцо и пристает к женщинам. Это способ привлечения клиенток? Да, молодых дам с собачками здесь прохаживается немало. А через три дома отсюда есть еще одна консультация. Тоже частная, но оттуда еще ни разу никто не выскакивал со словами "гадить" и "дерьмо".
– Они совсем обнаглели, – включилась зрительница-пациентка. – Неслыханно, бросить рабочее место и обхамить девушку с породистой кошкой. Я со своим тойтерьером шагу ступить не могу без того, чтобы кто-нибудь из прохожих не начал гавкать. А ведь ношу с собой пакетики, демонстрирую всем.
– Да и я ношу на случай, если Мотя сойдет с ума и испачкает улицу, и тоже демонстрирую – вот он, специальный пакет для продуктов жизнедеятельности, всегда при мне, – сказала Даша. – В общем, я требую впредь оградить меня от исте рик этой девушки. Она уже испортила нашу прогулку и напугала кошку.
– И время украла, – пригвоздила собачница. – Все ценят каждую свою секунду и транжирят чужие часы, месяцы, годы!
Это было уже что-то очень личное. Даша дружески кивнула ей.
– Я накажу сотрудницу, – заверил предположительно главврач, спиной закрывая молчавшую регистраторшу.
– Вплоть до увольнения, – мягко подсказала дама, чувствительная к воровству того, что может принести деньги.
– Да хоть убейте ее, – чуть оскалилась Даша, – только чтобы не мешала.
Она развернулась и пошла к выходу, затылком чувствуя ошарашенные взгляды и давление полной тишины. Ее юморок снова не поняли. А всего-то довела до конца перечень возможных мер. Скучные люди. Но, как ни странно, настроение улучшилось, и осадок, тяжеливший душу после посиделок с Варварой, растворился.
Дома она накормила Мотю, устроилась за компьютером и вошла в скайп. Софи отозвалась мгновенно:
– Привет, я уже думала, ты обманула, что подключишься.
– И часто люди обманывают твои чистые ожидания? – засмеялась сестра, любуясь некрасивой – в отца, но исполненной прирожденного обаяния – в него же – маленькой француженкой. Даша неосознанно радовалась тому, что, в отличие от нее самой, девочка не похожа на мать. Безобидная, бесконфликтная, но ревность, ревность…
Они упоенно болтали, когда на экране рядом с живой мордашкой Софи возникло лицо Аси. Уже несколько лет оно выглядело не свежим, а свежеухоженным, однако какое это имело значение.
– Хватит тараторить, дай и мне парой фраз перекинуться, – весело заявила свои права она.
Софи недоуменно подняла брови. Ася проговорила то же по-французски. Десятилетняя тощая дылда чмокнула ее в щеку, послала Даше воздушный поцелуй и куда-то неуклюже унеслась. Мать и дочь рассмеялись.
– Как жизнь, любимая? – спросила Ася.
Они общались часто, но она всегда начинала этим вопросом. "Любимую" Даша воспринимала привычно, а вот уважительное "жизнь" мгновенно выравнивало все ее крены. Девушка не спеша поведала про встречу с Варварой. Ася внимала молча, а затем принялась тереть лоб от левого виска к правому ровными зигзагообразными движениями указательного и среднего пальцев – вверх, вниз, из конца в конец. Увидев это впервые, дочь поразилась странной моторике. И вдруг сообразила, мама автоматически массирует лоб, разглаживая морщины. Спросила, не последняя ли это парижская мода? Ася сама удивилась, нашла жест забавным и неприличным, обещала следить за собой. Но в моменты растерянности продолжала сначала легко, а потом все яростнее выполнять одно и то же омолаживающее упражнение. На сей раз амплитуда растирания свидетельствовала о полном недоумении, что и прорвалось в слове, как только Даша закруглилась:
– Умница, дочка, ты поступила по-человечески. Только если Варюша устроится к вам, не пытайся ее опекать по доброте душевной. Она с детства абсолютно самостоятельна и самодостаточна. Но что-то не то, не так… Никак мысль не уловлю… Какая-то неувязка с прошлым… Чтобы Виолетта послала дочь ко мне? Не дите малое, а женщину под тридцать? Нет, жизнь, конечно, и не такие номера откалывает. Но я не вижу необходимости… Почему именно раздобывать должность? В Москве что, отчаянная безработица? Тебя не уволят?
– Со мной нормально, не волнуйся. Знаешь, я тоже думаю, что Варвара действовала по собственной инициативе. Решила наконец попросить помощи. А про Виолетту соврала, потому что ей-то ты точно не отказала бы. Расчет наивный, но понятный.
– Да, это ближе к правде. Горькая, трагическая судьба. Может, как-нибудь потом тактично предложим деньги на хорошую операцию? А качество любовников и сожителей многое объясняет. Потому что картины Виолетты продавались.
– Как это, мам?
– Да вот так, доченька. Адвокату Лике, которая нас свела, так и не удалось разыскать американку. Но пару картин она своим знакомым расхвалила, и те не подвели. Еще одну Виолетта подарила ей за хлопоты. И одну Лика приобрела для своего офиса за деньги. Ну и три купила я, когда немного освоилась во Франции материально. Через Лику, она сказала, будто парижский бизнесмен ей заказал нечто самобытное. Висят в кабинете Жака, этакая городская серия, он на них в самом деле не надышится. Хотел еще одну, небольшую, но Виолетта исчезла. Переехала, сменила телефонный номер, Лика не смогла на нее выйти. Значит, уже начались проблемы со зрением и ей больно было слышать, что кому-то нужна ее живопись. Как страшно! Но суть в том, что платили мы все не слишком много, конечно… Но и не мало… Честно платили в долларах безвестному профессионалу, держа в голове российские обстоятельства. Ни на цент не обманули.
– Так она знавала не просто лучшие, а шикарные времена? Доллары за картины, доллары же за роспись бань, коттеджей, трактиров. Тогда, кажется, рублями вообще не расплачивались. А за пятьдесят тысяч зеленых можно было трехкомнатную в Москве купить.
– Да, рубли только по полгода не выдавали в качестве зарплаты. Но ты опираешься уже не на свои детские воспоминания, а на миф. В ту пору одни актеры снимались в рекламе, другие клялись сдохнуть с голоду, но не опуститься до нее. Кто-то из певцов пел в кабаках на бандитских гулянках, кто-то – нет. Художники – люди мастеровые, оформительством никогда не брезговали. Но Виолетта артачилась: свободу творчества, раз уж настала, нельзя марать поденщиной. Они свои дела при мне, мятежной дилетантке, не обсуждали. Но как-то краем уха я слышала увещевания Марты Павловны. Сначала она использовала собственный пример: ждала каждый декабрь, чтобы подзаработать изображениями белочек, зайчиков, медвежат, елок и надписей "С Новым годом" во дворцах культуры. Рисовала березки и сарафанных красавиц в деревенских клубах. Подруга по несчастью и искусству не вдохновилась. Мудрая старуха начала говорить о великих художниках. Расписывали же церкви, дворцы и прочая. Тогда это было обычным новоделом. И во все времена заказчик не платил за то, что ему не нравилось. Виолетта гнула свое – не на преступников работали. И Марта ей в сердцах бросила: "Да когда же чем-то, кроме преступления, люди богатели?" Получается, убедила, что "делать красиво" – это не зазорно, когда ребенок на руках. Но видишь ли, дочка, когда по столице мечутся в поисках пропитания толпы голодных в буквальном смысле слова творцов, их дешево ценят. Те, первые… Нет, вторые, советских теневиков уже отстрелили, хозяева жизни устраивали фейерверки из икры и бросали немерено на чай в ресторанах. Но им очень нравилось заставлять сограждан обслуживать себя почти даром. "У меня доктор наук за десять баксов с сыном уроки делает", "А у меня заслуженная артистка за пять окна моет" – обычные тогдашние бытовые фразы. Так что, если Виолетта зарабатывала своей наскальной живописью хотя бы на квартплату, еду и одежду, уже замечательно. И только деньгами за картины она могла бы распорядиться, как многие ее собратья, – купить пару квартир, дачу… Но если ее мужчины обирали…
– Так Варвара мне регулярно лжет? – нахмурилась Даша.
– Не морщи девичье чело! – Ася оторвала указательный палец ото лба собственного и погрозила им дочери через тысячи километров. – Я думаю, она путает, как и ты, тоже маленькая была. Из хорошо организованного сегодня чудится, что за полотна давали копейки, а за украшение первых замков – миллионы. Да, копейки для нуворишей, для богатых европейцев и американцев, только в том валютном эквиваленте, на который здесь кое-что можно было приобрести. Извини, дочка, не могу больше, разбередила душу.
– Ладно, но последний вопрос, умоляю! А Виолетта действительно загубленный революцией и разрухой талант? Или как раз его и не хватило, чтобы выдержать конкуренцию и стать знаменитой?
– Дар есть, бесспорно. Отличная рисовальщица, по-моему. И знатная колористка. Марта Павловна говаривала, что Виолетта с цветом на ты, а он с ней из уважения и благодарности на вы. И наши парижские знатоки возле ее картин останавливаются. Правда, снобам нужно имя, но ведь не проходят мимо. Только мироощущение у Виолетты апокалиптическое. Видишь ли, у всех юных дарований, которые поступают в соответствующие учебные заведения, мэтры спрашивают: "Вы готовы к тому, что, несмотря на способности, на трудолюбие, на жажду известности, все-таки не станете признанными и богатыми? Время – штука конъюнктурная, десяток из сотни будет востребован при жизни, пяток после смерти, а остальных гениев ничего хорошего не ждет. Если сомневаетесь в себе, уходите, пока не поздно". Ни один еще не ушел. Как ни грустно, Виолетта принадлежит к невезучим восьмидесяти пяти. Мне кажется, что ей не хватает гордыни, тщеславия, оголтелого эгоизма.
– Мам, ты что?! – перебила Даша. – Сама минуту назад описала такую запредельную гордость!
– Это не гордость, а щепетильность, защитная реакция. Мое мнение, оно спорно. Но когда человек творит, он полностью себя подавляет и забывает. Чем больше человеческого сможет выключить, тем мощнее действует произведение на нервную систему ценителей. А потом для восстановления равновесия приходится заниматься только собой. Отсюда и ужас перед отвратительными характерами и нулевыми моральными качествами творцов. В этом роде.
– Но как же праведники? Они ведь тоже должны себя подавить и забыть в молитве. Потом возвращаются в реальность – любящие такие.
– И с каждым возвращением в них все крепче ненависть. К дьяволу, грязному миру, собственной телесности. Да бог с ними, маргиналами всех пород. Смысл я донесла?
– Пожалуй. Виолетта была недостаточной дрянью, чтобы прославиться и разбогатеть.
– Не дрянью, а эгоисткой. Можно подумать, что все общественники – ангелы. Но времена изменились. Варюше можно снова предложить картины матери галеристам. Кричал же Чуковский: "В России надо жить долго!" Полотна Виолетты для меня читаются так: я из сил выбилась, из ума выжила, из себя вышла, а вы продолжаете рвать мне душу. По-моему, сейчас это готовы воспринять не только нищие. Заболтались мы?
– Да, да. Но интересно же.
– Пока. Держи меня в курсе Варюшиных успехов.
Над плечом Аси возникло обиженное личико Софи.
– Нечестно так надо мной пренебречь, – упрекнула она.
– Мной пренебрегать! – хором воскликнули Ася и Даша и одновременно нажали на кнопки выхода из скайпа.