Из задних дверей магазина нескладный парнишка выкатил тележку с горой прохладительных напитков. По виду – старший школьник. Работал, наверное, подсобником часа по три-четыре в день. То ли нужда заставила, то ли мать кассир, чтобы на глазах был, а скорее всего правоохранители обязали, застукав с травкой. Как бы то ни было, колбасу, сыр, масло, икру, даже молочные продукты, у которых послезавтра кончается срок годности, разложили по своим сумкам матерые бабы. А мальчика осчастливили полуторалитровыми баллонами "Буратино" и "Колокольчика" с редким вкраплением маленьких бутылочек колы и банок "спрайта". Компания подростков, гомонившая чуть в стороне, окружила тележку. Вероятно, были приглашены на угощение. Рукопожатия, звучные хлопки по плечам, радостные возгласы. И пир начался. Сначала владелец шипучки веселился наравне со всеми. Но вскоре замолчал и начал присматриваться к халявщикам. Те выбирали колу и "спрайт", которых и так дали мало. Естественное поведение зверенышей, парень был одним из них и вел бы себя точно так же, но тут вдруг осознал – это его лимонад. Не исключено, что дома были младшие брат или сестра, тоже жаждущие не детсадовского "Колокольчика", а чего-то более престижного. Дерзкая ухмылка щедрого хозяина сменилась гримасой раздражения: он нахмурился и стал провожать взглядом каждую емкость. Вскоре в тележке громоздились только большие баллоны, все лучшее было, что называется, на руках. И обращались эти безответственные ручонки с его собственностью так, что Маугли на глазах превращался в человека. Ребята не допивали из откупоренной тары. Отхлебнув разок, они прицельно бросали банку "спрайта" в урну и хохотали при недолете. Или делали пару глотков, ставили колу на асфальт, сдирали крышку со взятой про запас второй бутылочки, прикладывались и тоже отставляли. Минут через десять компания шумно попрощалась с мальчишкой без единого слова благодарности и отвалила. Он, не убрав за друзьями, покатил тележку с остатками лимонада через двор к дому. Лицо было откровенно злое, во взгляде сквозила лютость.
Тот же вид собственницы, с добром которой неподобающе обращались легкомысленные твари, был и у Варвары. Только владела она не тележкой с "Буратино", а всем миром. И наблюдала за людским скотством не на задворках магазина, а из-за огромного полукруглого стола, заставленного средствами связи и множительной техникой, в общем холле агентства.
– Доброе утро! – заторопилась к ней с порога удивленная переводчица. – Ты уже при деле? Отлично!
– Привет. Девица, которую уволили, отказалась сегодня выходить на работу. Богатые все, храбрые, на трудовую книжку, стаж плевать. И я оказалась кстати.
– Видишь, повезло, – обрадовалась Даша.
– А ты разве не к девяти приходишь?
– По договоренности с консультантом. У меня ненормированный день, часто задерживаюсь допоздна.
– Понятно, – кивнула Варвара. – Ладно, трудись, я буду осваиваться.
– Удачи! – пожелала девушка, чувствуя себя доброй феей.
В старом анекдоте одна такая спрашивала, каково заветное желание нищего бродяги. Он отмахнулся: "А иди ты, фея, в задницу". Бедняжке пришлось исполнять. Но Даша таких грубых шуток не знала, поэтому чувство было радостным.
Вскоре явился Эдвард. Приятель был водворен в его квартиру. Проинструктирован на все случаи московской жизни, известные англичанину. После чего категорически отказался выходить на улицу без сопровождения, пообещал не умирать от голода до вечера и завалился спать.
– Как долго он прогостит? – спросила Даша.
– Неделю, – ответил довольный Эдвард. – Но не волнуйся, он быстро адаптируется.
– Я не за него волнуюсь.
– Меня он не стеснит и не обременит.
Только сновавшие мимо люди помешали девушке дать ему по уху. А через минуту она, вдохнув его родной запах и услышав любимый смех, забыла все свои претензии.
Друг и впрямь робел недолго. Уже на третий день ему понадобилось такси, чтобы не скучать в отсутствие Эдварда. Но к назначенному часу машина не появилась, и заказывавшая ее Даша вступила в нудные разборки с женщиной из парка: "Где мотор?" – "Едет". – "Где мотор?" – "Едет"… Наконец доехал. И уже водитель занялся русскоязычным приложением к клиенту: "Где ваш иностранец?" – "Вышел, ждите". – "Где ваш иностранец?" – "Вышел, ждите". – "Как он хоть выглядит?" Переводчица спросила у Эдварда и описала. "Да вот же этот олух, только что мимо меня проскользнул! Что делать?" – спросил шофер. "Попридержать язык в смысле олуха, – рассердилась Даша. – Ну окликните его как-нибудь, догоните, я уже звоню ему". Мужик заторопился и не сразу выключил телефон. Слышно было, как он, чертыхаясь, выбрался из машины и заорал: "Эй! Эй!" Дальше последовали три фразы, ловко составленные исключительно из слов на х, п, м, с, б, ё. Мобильник водилы отключился. "Дашенька, какие тебе, однако, мачо звонят", – хохотнул кто-то из близко сидевших рекламщиков. Она даже не улыбнулась: оператор сообщал, что аппарат абонента, то есть рассеянного приятеля Эдварда, вне зоны действия сети. Таксист связался с ней через полчаса: "Ваш тип скрылся в ресторанчике на углу, мы с метрдотелем его искали, звали, как в воду канул. Все, я уезжаю! Надоело! Хам какой!" – "Это он-то хам? Он вас сорок пять минут ждал! А если бы ему в аэропорт, если бы на самолет опаздывал?" – заступилась за англичанина переводчица. Все иноземцы становились какими-то ущербными на Руси, ей было их жалко. И не ей одной. Все снимаемые агентством квартиры в центре города убирала Мария, женщина лет шестидесяти. Зимой она ходила в старой, но очень качественной норковой шубе, говорила как кандидат филологических наук и наводила чистоту с такой добросовестностью, что жильцам хотелось вознаградить ее лично. Мило смущаясь, она брала конверты раз в одну-две недели и к праздникам у всех, кроме иностранцев. И говорила Даше, которая переводила их мольбы принять благодарность в виде нескольких купюр: "Я не могу, они такие несуразные, мне их жалко".
Эдвард сразу же унесся разыскивать друга, и бесхозная Даша впервые увидела исход штатных сотрудников с насиженных мест. Они будто растворялись в пространстве коридора. Шесть вечера. Так рано из агентства она еще не уходила. На крыльце Варвара разминала в бледных пальцах сигарету. Увидев Дашу, сунула ее обратно в пачку и сказала:
– Ты домой?
– Наверное. Или в химчистку за пуховиком зайду. Но это в ту же сторону.
– Мне к метро. По пути. Слушай, я с первой же зарплаты начну потихоньку отдавать тебе деньги.
Дочь Виолетты разительно изменилась. Четыре дня назад на этом же месте, в этой же одежде стояла Варюша – не от Варвара, а от "варить". Ни в чертах ее довольно породистого лица, ни в худощавой фигуре, ни в походке, ни в речи не было упругости. Даже взгляд, казалось, размазывался еще на собственных щеках и стекал на пол, унижая и зля собеседника. На нее хотелось наорать, встряхнуть, но не ударить. Боже упаси, еще не встретит кулак сопротивления плоти. А теперь она как-то пружинисто собралась. Даша могла бы поклясться, с облика, как с листа, желающий мог бы прочитать, что Варвара коренная москвичка, не чужда богеме и сама себе на уме. С такой можно было говорить без обиняков.
– Мне не нужна двойная отдача. Бог за тебя все сразу отдал невыразимо хорошим чувством. Удалось помочь человеку вовремя. Понимаешь? Не когда мне пришла охота сделать какое-нибудь добро ради своей душевной гигиены, а когда тебе требовалась поддержка. Все, вопрос закрыт.
– Ладно. Но вино и пирожные за мной. К себе не зову, сама понимаешь. В кафе я больше нини – нельзя поощрять такую беспардонную обираловку. Значит, выпьем…
– У меня, – быстро отказалась от подворотни Даша. – Как твоя мама?
– Как всегда. Не спрашивай больше о ней. Ты девочка воспитанная, но ее в глаза не видела. А мне больно.
– Извини, не буду. Тогда как тебе в агентстве?
Варваре нравилось. Она болтала о людях, словно была их одноклассницей, однокурсницей, соседкой по лестничной клетке и даче. Изредка просила собеседницу что-нибудь уточнить, но та лишь мотала головой.
– Скрытничаешь, – постановила Варвара.
– Нет, нет. Просто я, оказывается, ничего про наших не знаю, хоть и проработала с ними три года. И общалась вроде, и на корпоративах бывала, а ничего подобного не слышала. Говоришь, малоизвестный немолодой актеришка бросил Юлю с двумя детьми? Такая стильная женщина, и карьера на взлете… А у Иванова четверо детей от трех жен? Ему всего лет тридцать. Сорок? Чудеса… Лямов купил машину за сто тысяч долларов? В Америке? У него же только один проект. Серьезно? С ней? Ну, для такой любовницы это дешево, явно дарила мальчику средство передвижения, а не роскошь… Надо же, вокруг меня бурлит жизнь, а я ни сном ни духом. Честное слово, друзья расспрашивают, на голубом глазу отвечаю: "Скучнейшая контора".
"Как осведомлен офисный планктон, – думала Даша в веселом изумлении. – Как легко выложил все новенькой". И получила в солнечное сплетение:
– Говорят, в тебя Эдик влюблен до потери пульса. Вроде после первой командировки его не хотели оставлять. Но он слезно упрашивал, кричал, что жить не может без своей переводчицы.
Это было отголоском песни: консультанты нам без надобности, сами с усами, особенно в кризис. Плюс то, с чем Даша сталкивалась всюду и всегда: люди не верили, что с ней можно просто работать, только работать. Все это было бы смешно, если не задаваться вопросом: почему ее причисляют к шлюхам? Зачем ей-то ложиться под каждого, даже если ее хотят?
– Чушь, – отрезала она. – Это его слезно упрашивали не бросать начатое, предложили выгоднейший контракт на второй срок. Еще… Женатый иностранец ни за что не заведет роман на службе, тем более никогда никому о нем даже не прошепчет. А тут кричал! Для них репутация – это все. Потом, он католик, брак венчанный. На блуде – крест.
– А как же они терпят без жен? Гриша старый, многодетный, с ним все ясно. Но Эдик в самом расцвете и только что окольцевался, – поинтересовалась Варвара.
И она уже переиначила имена американца и англичанина, но у Даши больше не было сил на это реагировать. Втолковать бы человеку, как все обстоит на самом деле.
– У них работа и деньги – на первом месте. На втором – поддержание общественных связей, чтобы не ржавели. А супружеские удовольствия в лучшем случае на третьем. Грегори летает в свой Нью-Йорк раз в три месяца примерно на неделю, Эдвард в Лондон раз в месяц на субботу и воскресенье. Если воспылают страстью и прилетят за свой счет вне графика, их сами жены убьют за мотовство.
– И все равно долго. Без релакса не выдержали бы. Проститутки? Секс по телефону?
– Меня это не волнует.
Даша напряглась. Именно последним, в сущности, они с Эдвардом и занимались. Может она поклясться, что он не рукоблудничает под своим одеялом, когда часами говорит ей о любви и выслушивает ее дурацкий лепет? То есть право имеет, но вдруг это единственная цель его ночных звонков? Ей стало не по себе. Хорошо, что они остановились на перекрестке, где надо было расходиться. Напоследок Варвара сообщила:
– В агентстве все удивляются, что ты переводишь всяким козлам, а в менеджеры не лезешь. Расти лень? Деньги лишние?
– К счастью, я могу себе позволить не лезть в менеджеры, – рассмеялась Даша. – У меня своя задача – в совершенстве овладеть английским с помощью носителей языка, таких как Грегори и Эдвард. Языка Шекспира, кстати. Я искренне полагаю, что способствовать взаимопониманию людей разных национальностей – благородное дело. И чтобы его не испохабить, постоянно учусь. Книги читаю в оригинале, фильмы смотрю без русских субтитров, да много еще чем занимаюсь. Слог высокий, извини, но за профессию обидно.
Варвара серьезно взглянула на нее, поприветствовала сжатым кулаком и перешла дорогу. А Даша отправилась вверх по улице. Тревожный аккорд взяли в ней обычные женские сплетни. И никак не удавалось понять, какие именно ноты в нем и сколько их.
Прошла неделя, друг Эдварда уехал, но любимый и любящий консультант заявил Даше, что утомлен и будет отсыпаться.
– К чему это ты? – горько спросила она.
– К тому, что вряд ли смогу разговаривать с тобой по телефону как раньше. Во всяком случае, в ближайшие вечера.
– Эдвард, ты ничего не путаешь? Не вечера, а ночи напролет. Все звонки были твоей инициативой. Я хоть раз тебя побеспокоила вне офиса? Не можешь – не разговаривай. Отдыхай. Я уважаю твои потребности.
– Но мы будем вместе ужинать. Гулять в выходные, хотя бы через один, – подсластил пилюлю англичанин. – Ты не возражаешь?
– С чего вдруг? Ведь мы друзья.
Даша привыкла. Когда Эдвард возвращался из Лондона от жены, встречал в Москве соотечественника или активно общался в социальных сетях с приятелями, он неизменно уменьшал список контактов с ней на один пункт. То несколько воскресений подряд его одолевал какой-нибудь странный недуг, не дававший идти в музей, консерваторию или кино. То желудок подолгу капризничал и требовал домашней сухомятки вместо ресторанной еды. То неожиданная сонливость мешала признаваться по телефону в любви. Разъяснил все случай. Девушка прочитала, что католики часто дают бытовые обеты. Могут отказаться от утреннего кофе, пока не выздоровеет родственник. Не покупать себе обновок, пока не утихнет ураган в какой-нибудь стране. То есть ничего нельзя просить у Бога, даже прощения, без обещания на какой-то срок лишить себя удовольствия. Когда совесть, разбуженная видом порядочных единоверцев, отвешивала Эдварду оплеуху за то, что посмел влюбиться при живой-то жене, Даша становилась его самым мучительным самоограничением. Ей в голову не приходило смеяться над столь трогательными взаимоотношениями человека и абсолюта. Но заставить себя не плакать над ними она не могла.
Май отцветал деревами, впереди было все лето до единого дня. В июле у англичанина заканчивался контракт. Он обещал на что-то решиться. Иногда Даша трусливо думала: "Скорее бы.
Хуже неизвестности ничего нет". Но чаще признавалась себе, что готова терпеть все, лишь бы он был рядом. Похоже, таинственный друг настроил Эдварда на серьезную и прибыльную работу в Лондоне. И тот либо переборщил с обетами, либо сознательно отучал себя от переводчицы. Ужинали они всего пару раз в неделю в присутствии Грегори с Витей. И только одну субботу провели вместе в Третьяковке. Раньше такие издевательства приводили к нервному срыву. Эдвард становился истеричным на работе, много пил в барах, курил, чего никогда не позволял себе в Англии, а ночами открытым текстом грозился развестись, начать с нуля, лишь бы Даша была с ним. Но впервые в нем вместо зреющей и норовящей прорваться боли чувствовалась хроническая обреченность. И девушка боялась издать лишний звук, сделать неловкий жест, чтобы не ускорить разрыв. Если он ждал, что она сама даст ему повод расстаться, то обманывался в ней сильно. Даша умела каменеть, когда обстоятельства решали ее судьбу.
Тем пасмурным, но очень теплым и ароматным вечером Эдвард, который целый день пил только чай и многозначительно намекал на ужин с сюрпризом, драматическим тоном признался, что есть не хочет. Самообладание наконец покинуло несчастное изваяние. Даша молча развернулась и ушла. Ей было не до экстравагантного консультанта. Она испугалась, что отказывается уже не от женской гордости, а от человеческого достоинства. На полпути между агентством и домом был цветочный магазинчик. Из него вышел обычный парень в джинсах, футболке и кроссовках и преградил дорогу. Даша подняла недовольный взгляд с грязного асфальта. У русоволосого приставалы были неправильные, но соразмерные черты. Лицо показалось не знакомым, а известным, будто фотография молодого человека с рождения висела на стенке в ее комнате. "Артист какой-нибудь? – подумала она. – Неужели, угрожая пистолетом, заставит достать блокнот и попросить у него автограф?"
– Вы не должны унывать. Возьмите. Поздравляю вас с нашей первой встречей, – иронично, но не ерничая, сказал он и протянул расстроенной девушке пять крепких свежих роз. Они были, мягко говоря, фантазийной окраски – бледно-розовые, с широкой нежно-зеленой каймой на лепестках.
– Благодарю вас, не стоит, – отказалась она. – Вы кому-то предназначали этот букет, так уж донесите.
– Букет всегда достается тому, кому предназначен. – Он вложил цветы ей в ладонь, мягко сомкнул ее пальцы своими вокруг стеблей, улыбнулся и беззаботно пошел своей дорогой.
Даша часто слышала, что человеком руководят некие силы, заранее предупреждают обо всем. Его же беда в самоуверенности – не ищет знаки, а случайно наткнувшись, не умеет их прочесть. "Большинство крепко задним умом, – думала она. – Но, вероятно, сейчас в моей жизни какой-то судьбоносный момент. И мне, упертой, заинтересованная в себе самой судьба не шифровку прислала. А писанную русским языком, крупными буквами телеграмму: "Скажи Эдварду, что вы должны преодолеть свое желание быть вместе, расстаться, и он по гроб жизни будет за тебя молиться, а то и на тебя. Он уже все решил, безвозвратно собрался в Лондон, так озвучь его решение первой, как свое". Действительно, стоило ей оставить Эдварда, и вменяемый трезвый мужчина подарил розы. А ведь к ней никогда никто на улице не приставал. Что непонятно? Перестань унижаться перед женатым англичанином или мучить католика, разница не принципиальна, и встретишь романтика с цветами. Порывистого, не стесняющегося эмоций, где бы они ни возникли. Ты так устала от рационального эгоиста, ты заслужила.
"Романтика" Даша восприняла как символ, использованный в мистическом послании. И очень удивилась следующим утром по пути на работу. Он, натуральнее не бывает, ждал ее возле того же цветочного полуподвала с тремя алыми розами:
– Здравствуйте. Пожалуйста, возьмите. Не спрашивайте, что я вытворяю. Свое сумасшедшее поведение я, разумеется, объясню, только чуть позже. Не грустите. Спасибо. До свидания.
И опять быстро удалился в давешнем направлении.
В агентство девушка вошла, любуясь роскошными цветами. Эдвард не нарушил обета и не доставал ее ночью по телефону заботливыми вопросами, не обиделась ли она, а если да, то что он, ангел во плоти, сделал не так. Но, увидев розы, сломался. Два вечера они гуляли, взявшись за руки. Ужинали в панорамных ресторанах, вдохновляясь московскими видами. На третий у него снова пропал аппетит. А забывшую обо всех рядом с любимым Дашу встретил на прежнем месте "романтик" с единственной белой розой, но огромной, три таких были просто немыслимы.
– Вот и вы! Добрый вечер. Прошу вас, – обрадовался он, но не засуетился, вручая цветок со сдержанным полупоклоном. – Вы были так печальны, когда мы столкнулись у этой витрины. И я загадал: буду дарить вам все меньше роз, чтобы недостающие словно уносили вашу грусть. Не хмурьтесь, я вас не выслеживал. Наводил справки. Можете спросить у здешней цветочницы, она сказала, что вы ходите мимо каждое буднее утро и, бывает, вечером в начале седьмого. Но по утрам я был занят, поэтому ждал по вечерам. В первый цветок был бордовый, во второй – желтый. Но вы все не шли. Наверное, предпочли белый. Думаю, неприятности ваши кончились. Вы заметно повеселели. Я самозванцем, как мог, спасал вас от депрессии. Скажите, я похож на идиота?
Девушка улыбнулась и отрицательно покачала головой.
– А если вы сочли меня нормальным, то, как таковой, я не могу не представиться, не спросить вашего имени и не пригласить вас на ужин. Какое заведение предпочитаете?
Столь изобретательно с ней еще не знакомились. Убегать от него было неловко, хотя повода для совместной трапезы девушка не видела. Но почему бы не назваться?
– Спасибо за цветы. Я – Даша. Специалист по межкультурным коммуникациям. В просторечии переводчик.