Маленький Клаус ковырял в тарелке остатки своего ужина.
– Почему? – спросил он.
– Когда Гривальд жил вместе со своим отцом и остальными вампирами, то Вильгард хотел обручить его с женщиной из другого клана. Но Гривальд был своенравен… в отличие от остальных вампиров клана, которые подчинялись воле вожака, он делал то, что хотел, а отец закрывал на это глаза, потому что любил его. Однажды он встретил женщину по имени Виргиния и полюбил ее, а потом обратил . Сделал вампиром. Вильгард кричал, угрожал и уговаривал сына, но все было напрасно. И тогда он проклял его. Он сказал ему, что Гривальд вернется в замок своего первого отца и не сможет покинуть его до тех пор, пока не умрет женщина, которую он любит. А после того, как она умрет, он будет свободен. Но больше никогда не сможет полюбить.
Изабель прижала ладони к груди.
– Как же? Это жестоко!
Себастьян пожал плечами.
– Жизнь – жестокая штука, сестрица Изабель.
– Как категорично ты судишь о жизни! Сколько тебе лет?
– Восемнадцать, – ответил он с дерзкой улыбкой.
– И всего-то? – рассмеялась девушка.
– Мне уже очень давно восемнадцать, – уточнил Себастьян. – А теперь отправляйтесь спать. Пока страшные сказки не начали сбываться. До рассвета еще далеко.
Часть вторая
Дьявол – вот кем был тот, кто даровал мне такую хорошую память. Я успел изучить лицо каждого из этих людей до мельчайшей черточки. Их запах – гадкий и тошнотворный, все же хорошо, что я кормлюсь не здесь – преследует меня даже днем, тогда, когда я забываюсь сном. И как они отвратительно покорны! Как опускают глаза всякий раз, когда мы появляемся на площади! Вот вещь, которая вызывает во мне страшную ненависть, идет ли речь о светлых или о темных существах. Покорность! Страх и покорность. Они боятся всего – темноты, смерти, но вместе с тем дрожат от ужаса, если кто-то предлагает им самый драгоценный в двух мирах подарок: вечную жизнь. Не встречал еще ни одного смертного и почти ни одного бессмертного, кто бы ничего не боялся. Люди готовы сделать все, что угодно, сказать все, что угодно, солгать единожды, продолжать лгать до конца своих дней, встать на колени – лишь бы прожить остаток своей жизни в спокойствии и с миром в душе. С каждым годом я все лучше понимаю, почему мои братья так относятся к людям.
Братья! Смешно! Братья по крови? Братья по клану? Какое родство нас связывает? У меня нет братьев по крови, давно нет братьев по клану. У меня никогда не было настоящих братьев по клану. Не хочу называть этим словом тех, чье родство мне кто-то навязал. Да и клана у меня уже давно нет. Изгнанник. Вот кто я. Один в огромном замке, каждый угол которого успел изучить за все эти десятилетия – и ни души кругом. И Виргиния, которая скоро оставит меня, я чувствую , что ей осталось недолго – и тогда я буду абсолютно одинок.
Сколько вечеров я провел в этом кабинете, бесцельно глядя на нетронутые письма или выводя пером редкие строки дневника? Кажется, закрой я глаза – и смогу воссоздать каждую мелочь. До комочка пыли в одном из углов, до крохотной трещины на потолке. Что уж говорить о портретах, которые украшают стены? Говорят мой отец – тот отец – любил портреты. Их здесь много. Моя мать, рыжеволосая красавица в пышном платье из темно-синего бархата. Братья и сестры – вместе и по отдельности. Сам отец в рыцарских доспехах. Мой портрет. Я как две капли воды похож на отца: те же черты, та же посадка головы, только глаза – от матери. Сколько мне здесь? Пятнадцать? Восемнадцать? Мне было почти двадцать пять тогда, когда я… стал тем, кем стал . Получил темную жизнь? У меня язык не повернется назвать это жизнью . Каждый вечер я открываю глаза и молю Великую Тьму о том, чтобы она даровала мне покой… Но я так молод по темным меркам, что глупо даже думать о смерти. Уверен: мне предстоит долгая, очень долгая жизнь. Вполне достаточная для того, чтобы изведать все глубины Ада .
Иногда меня посещают странные, почти человеческие желания. Например, мне хочется взглянуть в зеркало. В обычном стекле я не найду даже намека на свое отражение, если же амальгама будет изготовлена из храмового серебра, смогу разглядеть свой темный облик, но и понятия не имею, как теперь выгляжу в глазах людей. Говорят, некоторые вампиры специально заводят зеркала из храмового серебра и подолгу любуются собой. Глупцы! Сколько времени можно провести, изучая свою внешность? Да и какой смысл в этом занятии? Мы – такие, какими нас создали, и Великая Тьма не изменит нашего облика, даже если мы очень захотим. Это людям свойственно гипнотизировать свое отражение. И немудрено: их красота увядает за считаные годы, им хочется запечатлеть в памяти молодость.
– Ты до сих пор здесь? А я-то думала найти тебя в библиотеке.
Руки Виргинии легли мне на плечи, отвлекая от мыслей. От нее пахло свежей кровью. Прекрасный, райский запах – так может пахнуть только кровь крошечного невинного существа. Запах, который напоминал мне о том, как низко я пал. Что может быть хуже, чем… не хочу даже думать об этом. Но что оставалось делать? Она бледнела день ото дня, становилась все слабее, проводила в кровати долгие часы. Что еще могло ей помочь, если не кровь младенца? Хорошо, что она нуждается в ней так редко, иначе бы я этого не пережил. Как часто я думал о том, что ей шел уже второй век, и мне давно следовало отпустить ее – именно так поступает каждый создатель. Что мне следовало научить ее охоте: зачаровывать жертв, оставлять их в живых – словом, передать все умения, которыми должен владеть взрослый вампир, а потом благословить и освободить. Но я не мог найти в себе сил и сказать короткую фразу.
Я долго кормил ее своей кровью – в разы дольше, чем это делают мне подобные. Она питалась жертвами, которых приводил ей я. Может, я слаб. Может, я глуп. Может, я просто неопытен – как ни крути, а двухсотлетний вампир мало что понимает в таких вопросах, даже если это высший вампир, и даже если его создателя чтят как полубога. Но она нуждалась во мне! А сейчас нуждается еще больше. Что было бы, отпусти я ее раньше? Она бы умерла! Впрочем… скоро она умрет у меня на руках. И неизвестно, что хуже – перенести смерть своего создания, когда оно далеко и уже начало самостоятельную жизнь, или находиться рядом и видеть, как оно угасает.
Если бы я понимал что-то в темной медицине, то, вероятно, смог бы дать ей подходящее лекарство. Но вокруг меня не было врачей. Точнее, был… один . Странно, что есть кто-то из Великих, кто еще не забыл дорогу сюда. И почему-то меня не удивляет, что это именно он. Если я – изгнанник поневоле, то он сам выбрал этот путь. Даже свои считают его чужаком. Приходит, когда хочет, уходит, когда хочет, иногда и словом не обмолвится. Перемещается по миру, как перекати-поле, нет ни одного места, в котором бы он оставался надолго. Он сам себе место и сам себе дорога – и, похоже, это его устраивает.
И еще он иногда приносит мне эти письма … письма, которых я жду с замиранием сердца только для того, чтобы в очередной раз разорвать, не читая. Я спрашивал у него, что происходит с Виргинией, но он только качал головой, хотя Великая Тьма видит – он спас бесчисленное количество жизней, в Ордене нет врача лучше него. Что же. И умеющие лечить силой мысли порой не могут определить недуг. Еще одно мое наказание. Какой чудовищный, невозможный выбор! Ее смерть сделает меня свободным и несчастным, а до тех пор, пока она жива, я буду пленником этого замка, и каждую ночь ко мне будет приходить призрак моего отца…
– О чем думает мой князь? – спросила Виргиния, наклонившись к моему уху.
– Я больше не могу находиться в этих стенах. Мне противен этот воздух, я ненавижу эти коридоры и эти лестницы. Эти несколько ночных часов для меня – пытка! Меня будто держат за горло и не дают дышать! Я хочу свободы!
Я поднялся, и Виргиния, воспользовавшись моментом, поменяла позицию – теперь она стояла напротив меня. Ее руки будто бы сами собой прижались к груди, так естественно выглядел этот жест, а по щекам покатились слезы. Столько лет прошло, а я до сих пор мог бесконечно смотреть в ее глаза. Они были похожи на темные звезды. Как легко в них утонуть! Рано или поздно это произошло бы и со мной… и я тоже утонул.
– Я причиняю тебе только страдания, – тихо проговорила она, поднимая руку и убирая за ухо выбившийся из прически локон. – Ты приводишь мне пищу, хотя давно уже не волнуешься о моей судьбе и не любишь меня…
– Не нужно продолжать, Виргиния.
– Ты можешь выставить меня на солнце. Так выкладывают ковры для того, чтобы они просушились. Я знаю, что молодые вампиры медленно сгорают, мне будет больно, но я готова заплатить эту цену за твою свободу…
– Замолчи, женщина! Я не хочу слушать эту чушь! – Она вздрогнула и медленно подняла на меня заплаканные глаза. Все же это талант – плакать тихо и красиво. И им владеют только женщины. Наверное, поэтому мужчины якобы не плачут – уж очень не эстетично они при этом выглядят. – Сколько раз мы начинали этот разговор – и постоянно, раз за разом повторяем одно и то же! Ты думаешь, что мне легче от твоих слов?! Или я недостаточно страдаю , и ты хочешь сделать мне еще больнее?! Ты – мое дитя, я чувствую твою боль как свою собственную! Неужели ты действительно думаешь, что я, будучи в здравом уме, могу помыслить о таких вещах?!
Виргиния сжалась в комок и обхватила себя руками.
– Не буду мешать тебе, мой князь. Вернусь в кровать. Может, смерть на этот раз будет чутка к моим мольбам…
Она сделала несколько робких шагов к двери, ожидая моей реакции. Этот спектакль повторялся уже много раз, и ей был известен его исход. Я подошел к ней, обнял и прижал к себе. Она была миниатюрной, тоненькой, похожа на куклу, а не на женщину. Вот что привлекло меня в ней. Я почувствовал, что ей нужназащита . Прекрасный хрупкий цветок. Невозможно было изгнать из себя эти ощущения, невозможно было подавить их. Скольких мужчин это погубило… и скольких еще погубит!
– Не говори так, любимая. Ты – самое дорогое, что у меня есть. Я умру сам – но не позволю тебе умереть. Я готов страдать целую вечность, я готов страдать дольше – только бы ты была жива. Эта болезнь лишила тебя разума, если ты говоришь такие вещи. Знаю, я не имею права на слабость, но порой мне кажется, что этот замок – моя могила. Что я проживу здесь еще не одну тысячу лет, и Великая Тьма заберет мою душу – а я не сделаю ни глотка нездешнего воздуха.
– У тебя есть право на слабость, мой князь. Оно есть у всех. – Она прикоснулась тонкими пальчиками к моему плечу. – Я всегда рядом.
Во дворе послышался неясный шум. Нофар, мой личный слуга, и его приятель приехали с ночной охоты и вполголоса обсуждали жену хозяйки какого-то кабака, куда заглядывали сегодня. Они были молоды и до сих пор живо интересовались миром людей. Тем самым, в котором я уже давно не находил ничего, кроме подлости, лжи и грязи. Хотя… сегодня впервые за много десятилетий я встретил существо, которое заставило меня усомниться в вездесущности этой повальной болезни человечества – быть смертными . Единственная, не опустившая передо мной глаз. А ведь священник предупредил ее, я слышал это собственными ушами.
Все женщины поглядывали на меня исподтишка, свято полагая, что я не замечаю этого (для того, чтобы чувствовать взгляд, мне не нужно было поворачивать голову). Как открыто она смотрела на меня! Изучала . Как давно я не видел такого взгляда: смелого, любопытного. Взгляд существа, готового к любому исходу событий. Смотрел ли кто-нибудь на меня так после того, мне даровали бессмертие? Единственное, что я помнил – это расступающиеся ряды людей и темных существ в любом месте, где появлялся, и заискивающее "мой князь". Она пошла домой к женщине, которая торгует зеленью на рынке. Интересно, мальчишка-эльф рассказал ей что-нибудь обо мне? Если да, то, бьюсь об заклад, следующая наша встреча ее не обрадует…
– О чем ты думаешь? – настороженно спросила Виргиния, отстраняясь.
Я уже давно понял, что мне следует быть осторожнее с мыслями – она читала их легко, как открытую книгу – но на этот раз с собой не совладал.
– В городе я увидел смертную девушку. Светловолосая, голубоглазая… Удивительное создание.
Виргиния отошла на пару шагов и посмотрела на меня. Ревность – вот что я прочел в ее взгляде. Ревность! Самое глупое чувство, которое только может испытывать бессмертное существо. Мы живем так долго, что рано или поздно понимаем бессмысленность любого страха. Она так молода. Какой долгий путь ей предстоит… У меня не было права ее обвинять.
– Кто она? – поинтересовалась Виргиния, вскинув подбородок.
– Не знаю. Я увидел ее впервые.
– Я хочу ее , – произнесла она тоном, не терпящим возражений.
Что-то болезненно сжалось у меня внутри. Чувство, которое я никогда не испытывал прежде, и поэтому не знал ему названия.
– Я хочу ее, почему ты молчишь?!
– Я приведу ее тебе. Завтра вечером.
– Буду ждать с нетерпением. – Она улыбнулась и присела в изящном реверансе, а потом взяла меня под руку. – Я хочу прилечь. Мой князь составит мне компанию?
Интелюдия первая
Князь Гривальд
Где же осталось солнце,
Где потерялась трава, что под ногами была мягка?
Теперь у меня нет жизни –
Есть только клетка из вечности, золото и тоска.
Кто бы ни наполнял мое море,
Оно уже пересохло – ни капли, ни ручейка.
Доползешь до чужого русла –
И от ворот поворот, ни жалости, ни глотка.
И бесконечность вновь обнимает сердце –
Ни вздоха, ни взгляда вдаль.
Ты обещала сказку, ты мне казалась чудом –
Хрупкий ночной хрусталь.
Между обманом и правдой
Граница не толще кружева – розовая вуаль.
И превратилась в дым моя сказка,
Оставив лишь память мне да печаль.
Я уже тысячи лет не ощущаю холода –
В шаге до Ада, мыслью уже на дне.
Я открываю глаза и слышу твой голос –
Мы были вместе в прекрасном сне.
Столько зим я поставил на черное –
Так суждено ли сбыться моей весне?
И раз за разом я просыпаюсь в кошмарный сон
В знакомой мне тишине.
Часть третья
– Эй, сестрица Изабель, не отставай! А то потеряешься – что я потом буду делать?
Себастьян сопроводил слова жестом – точнее, помахал в воздухе большой плетеной корзиной, которую держал в руках. Изабель, в свою очередь, обхватила свою корзину – точно такую же, только поменьше – и побрела за молодым человеком, который прокладывал им путь в рыночной толпе. Солнце скрылось за горизонтом, и о нем напоминали только розовевшие облака. Неподходящее время для посещения рынка, но вернувшаяся домой Грета велела им купить хлеба и овощей для больной соседки-вдовы, матери большого семейства. Изабель отправилась в город, а Себастьян пошел с ней в качестве носильщика. Маленький Клаус хотел увязаться с ними, но ему объяснили, что в такой час ходить по улицам небезопасно. Когда он начал упрямиться, Себастьян напомнил ему вчерашнюю историю с Гривальдом – и Клаус тут же передумал.
Изабель шла вдоль прилавков, внимательно осматривая оставшиеся овощи. Попадись там что-нибудь дельное, она, скорее всего, не обратила бы на это внимания, потому что думала о своем. Ночью они почти не спали, и поэтому она улучила минутку для того, чтобы подремать после обеда. Ей приснился прекрасный сон. Изабель оказалась в замке князя – вовсе не темном, а светлом и очень красивом, полном дорогой мебели, статуй из гладкого прохладного мрамора и гобеленов. Хозяин встретил ее тепло, его глаза, которые она помнила совсем другими, холодными и печальными, улыбались. Девушку проводили к столу – за ним сидела княгиня, одетая в прекрасное платье из белого бархата и золотого шелка. А вокруг стола бегали дети. Много мальчиков и девочек разного возраста. Одного из них – совсем малютку – княгиня держала на руках. То был ребенок, которого незнакомая Изабель женщина вчера отдала князю. Чудесный сон… как же ей не хотелось просыпаться! И она отдала бы все за то, чтобы увидеть князя еще раз. Ну, хотя бы одним глазком! Что до этих глупых сказок про вампиров – какая разница? Люди боятся непонятных вещей: привидений, вампиров. Зато почему-то не опасаются живых. Хотя порой следовало бы.
– Сестрица Изабель! Ты всегда такая рассеянная? Чем тебе не нравится вот этот товар? Давай, набирай. Иначе мы будем ходить по рынку целую ночь.
Девушка бросила на сопровождающего недоуменный взгляд, но Себастьян уже отвел глаза. Впрочем, это не помешало ему заметить, как она небрежным движением заправляет за ухо прядь волос и склоняется над овощами. Он предпочел бы не знать, что занимает ее мысли, но, увы, знал, хотя читать их не умел. Это умение ему Великая Тьма не даровала. Сказать по правде, она много чем его обделила, но он не имел привычки жаловаться на судьбу. Кто знает, как обстояли бы дела, если бы выпал другой жребий? К примеру, если бы он был чистокровным темным эльфом? Да еще и сыном короля, пусть и не наследником? Был бы он счастлив? Неизвестно. Но он – не сын короля. Зато сын королевы. Точнее, любимой подруги короля, той эльфийки, которая родила ему сына-наследника. Сын королевы и смертного мужчины, имени которого она, наверное, даже не спросила – а, соответственно, не сообщила и Себастьяну тогда, когда он подрос и задал вопрос. Ему хотелось верить, что то был благородный человек, пусть он и провел с его матерью одну-единственную ночь.
Вот и подумайте – как рассказать о таком? Люди-то ладно, им можно врать о чем угодно, они доверчивы как маленькие дети. А как рассказать темному существу? Кто поверит в то, что эльфийка родила ребенка от смертного? Эльфы – не вакханки, которые рожают от всех подряд, разве только не от вампиров. Темное существо-полукровка! Да сама Прародительница о таком не слыхивала. Расскажи светлой фее – будет смеяться. Темная фея покрутит пальцем у виска. Брат-эльф шарахнется, как от чумы. И не дай Великая Тьма рассказать оборотню! Этот поднимет на смех так, что услышит вся округа. Себастьян чувствовал себя чужим в эльфийской деревне. Он не был уверен, что придется ко двору в мире смертных, но принял свое решение и убежал из дома за несколько дней до своего "темного совершеннолетия" – пятнадцатого дня рождения.