– О чем? – спросила она и почувствовала, что тема разговора ей не понравится. Она аккуратно вытерла пролитый кофе салфеткой.
– О вашей маме.
– О чем именно?
– Она была замужем за Оскаром Кантреллом. Третий муж.
– Она была замужем за многими, – заметила Оливия и тут же пожалела о своем несерьезном тоне. – Итак, да, она некоторое время была замужем за Кантреллом.
– Вы когда-нибудь с ним встречались?
– На свадьбе, и все. У нас с мамой не слишком близкие отношения. Кажется, я вам уже рассказывала. – Она бросила влажную салфетку на стол.
– Потерпите немного, – произнес Бенц, и у нее создалось впечатление, что он к чему-то клонит; к тому, что ей не понравится. – Выяснилось, что дом, где была найдена последняя мисс Икс, принадлежит людям, которые проживают за пределами этого штата. Они сдают его через управляющую компанию "Бенчмарк Риэлти".
Она ждала, но он не стал развивать эту мысль.
– Ну и?
– "Бенчмарк Риэлти" принадлежит Оскару Кантреллу.
– Что? – прошептала она, не веря. – Вы думаете, он имеет к этому отношение?
– Мы сейчас проверяем, – ответил Бенц, не вдаваясь в подробности.
– Как я говорила, я познакомилась с Оскаром на свадьбе. Он был невысокого роста, пять футов и шесть или семь дюймов, и его телосложение не такое, как у мужчины, которого я видела.
– Он мог сбросить вес.
Все это казалось совершенно неверным. Она помнила Оскара. Мужчина, напоминающий плюшевого медвежонка. У него был большой нос, красные щеки и быстрая широкая улыбка. Ну просто настоящий коммивояжер. В нем и намека не было на едва сдерживаемый гнев, который она почувствовала в убийце.
– А с чего бы это Оскару совершать преступление в доме, по которому будет так легко на него выйти? Это как-то глупо. – Она была уверена, что Оскар Кантрелл не был подозреваемым. – Разве у него нет алиби? – Она посмотрела на Бенца, который неторопливо пил кофе, внимательно наблюдая за ней поверх чашки.
– Мы над этим работаем.
– Мама была за ним замужем, кажется, года два. Может, два с половиной от силы, поэтому если вы думаете, что моя связь с преступлением идет через Оскара, вы на ложном пути. Как я уже говорила, я видела его только один раз.
– А вы встречались с кем-нибудь из его родственников? С братом? Отцом?
– Нет. Когда Бернадетт была замужем за Оскаром, я жила с бабушкой.
– У них были дети?
– Нет! У меня нет единокровных братьев или сестер. У меня была лишь сестра, которая давно умерла.
Он кивнул, как будто понял, но Оливия увидела, что его взгляд помрачнел.
– В чем дело? – спросила она. – Вы мне не верите?
– Просто пытаюсь связать все воедино.
– Вы что, вообще никому не доверяете? – спросила она. – Что с вами такое, Бенц? Вас так измучила работа, Что вы никому не верите, или дело в чем-то другом? Что-то случилось лично с вами?
Его губы искривились.
– Может быть, вы мне скажете? Вы же медиум?
Это было уже слишком. У него был суровый деловой вид, когда он еще только вошел в магазин. И он снова стал подозрительным.
– Я ухожу. – Она схватила свою сумочку.
– Подождите минутку, – сказал он. Несколько человек из соседних кабинок повернули головы.
– Хватит. Мне уже до смерти надоело, что меня исподтишка проверяют. Я знаю, что вам это кажется довольно бессмысленным, ясно? Мне это тоже кажется бессмысленным. Но ничего не поделаешь. Я думала... в смысле... разве вы мне не верите? Разве вы не говорили, что... А, черт, это неважно! – Она гневно удалилась, думая, зачем она вообще пыталась что-то объяснять этому твердолобому полицейскому. Она услышала, как он положил деньги на стол, и почувствовала его руку на себе у выхода.
– Оливия...
– Прекратите, Бенц. Не важно, что вы хотите сказать, просто прекратите. Мне это не интересно. Я свое дело сделала, исполнила свой гражданский долг и достаточно натерпелась от вашего недоверия и оскорблений. Достаточно.
– Вы не можете винить меня за мой скептицизм.
Она резко обернулась и натолкнулась на его грудь.
– Могу и буду. Принимайте то, что я рассказываю, за чистую монету или оставьте меня, черт возьми, в покое. – Она слишком остро реагировала на ситуацию, но ей было плевать. Да кто он такой, чтобы устраивать ей проверку? Чтобы насмехаться над ней? Она ожидала от него большего, а он, будь он проклят, продолжал ее разочаровывать. В один момент он, казалось, доверял ей, потеплел к ней, даже поцеловал, боже мой, и потом он опять суровый деловой коп со всеми этими вопросами.
Оливия бросилась через улицу, не обращая внимания на машины, и услышала пронзительный гудок. Она в глубине души надеялась, что Бенц догонит ее и выпишет ей штраф, но она беспрепятственно вернулась в магазин, даже не бросив ни единого взгляда через плечо, чтобы посмотреть, не стоит ли он на другой стороне улицы, глядя ей вслед. Это не имело значения.
Потому что ее поведение было нелепым. Она отчаянно пыталась убедить его поверить ей не только ради того, чтобы раскрыть преступление, но и, увы, по личным причинам, на которые у нее не было права. Она вела себя как самая настоящая дура. Женщина, ведущая себя как дура из-за мужчины.
Это пора прекращать, сказала она себе. И чем быстрее, тем лучше.
Избранник нервничал, раздраженно расхаживая по часовне. Он прочитал статьи о пожаре в районе Сент-Джон. Ни единого упоминания о жертвоприношении. Просто жертва, погибшая в огне. Будто ее гибель – простая случайность.
Ах... Сесилия. Какой она была красавицей.
Полицейские, конечно, умалчивали о некоторых уликах, но они дебилы. Кретины. Он видел, как приехала их жалкая группа, и они еще так и не установили связи между его "преступлениями". Так их называли эти слабоумные – преступления. Будто он какой-нибудь заурядный преступник. Они и понятия не имели о его миссии, не догадывались, что он занимается божьим делом. И до конца этого дела еще очень далеко.
Никакая молитва не успокоит его, сколько бы он ни молился. Он заглянул в свой личный тайник и принялся перебирать коллекцию ногтей – крошечные трофеи, которые он взял, и в его памяти вновь оживало каждое Жертвоприношение. Закрыв глаза и чувствуя, как напрягается его член, он увидел себя в зеркалах, которые использовал, чтобы наблюдать за страхом своих жертв, за проявлениями своей власти над ними, чтобы видеть, как они умоляют его. Он безумно хотел каждую из них, страдал от мучительного желания обладать их богохульными, языческими телами. Распутницы на вид были так невинны, но в душе у них таилось такое зло. И их так много.
Одна из них была важнее остальных. Дочь полицейского. Тут дело личное. Улыбаясь, он подумал о ней... скоро... скоро.
В глубине он нашел косу, ту, которую так тщательно плел, пряди волос разных цветов мерцали в свете свечей... каштановые, черные, светлые... но нет рыжих. Упущение. И ему придется его исправить. Он покатал косу между пальцев, воскрешая в памяти лицо каждой испуганной шлюхи, вспоминая, как он сначала отрезал у них прядь волос, пока они еще думали, что останутся в живых, пока посылали молитвы покаяния за свои преступления, хотя и не верили, что их совершили. Затем он засунул трофей под свой неопреновый костюм – ближе к телу. Глупые сучки. Дочери Сатаны. Шлюхи все до единой.
Медленно он распахнул халат. Его член был твердым и пульсировал. Находился в полной боевой готовности. Он провел косой по своему телу, чувствуя ее мягкое прикосновение, такое же нежное и дразнящее, как губы шлюхи. Он напрягся, чувствуя неистовое вожделение. Кровь забурлила у него в жилах, отдаваясь шумом в ушах и болью в паху. О... ради прикосновения этих губ к нему... одного дьявольского поцелуя... Он чувствовал необходимость удовлетворить себя, но не сделал этого. Нет. Он не поддастся столь низменному желанию.
Вместо этого представил себе лица шлюх. Прекрасные. Соблазнительные. Грешные. Со слезами на глазах, умоляющие его позволить ему служить, желающие выторговать свои жалкие жизни. Он улыбнулся. По его спине и лицу струился пот. В смерти они принадлежали ему. Неужели они не понимали, что он спасал их? Что они становились святыми мученицами?
Но ему нужно было спасти... еще одну душу... еще одну Иезавель добавить к своему гарему мертвых... еще один локон для косы... сегодня вечером.
Место у него уже имелось. Оно было готово, грубый алтарь, но все же место для жертвоприношения. Скрытое. Темное. Оружие ждет.
Время было предопределено. Он посмотрел на календарь. Двадцать пятое ноября, праздник святой Екатерины Александрийской, святой покровительницы дев... философов... священников... студентов... как подходит... о да, это будет идеально.
Это должно случиться сегодня вечером.
До наступления полуночи.
Господь ждет.
Глава 19
Оливии было трудно забыть о своей стычке с Бенцем. Почему же этот мужчина так сводил ее с ума? Какое ей дело, что он думает? Она заперла магазин и собиралась взять свои вещи, когда зазвонил телефон. Конечно, включится автоответчик, но поскольку наступали праздничные дни, она сняла трубку и сказала:
– "Третий глаз". Говорит Оливия. Чем я могу вам помочь?
В трубке молчали, но она знала, что на другом конце кто-то есть.
– Вы меня слышите? – спросила она, глядя через окно на темную улицу. Сам магазин тоже был в тени, и единственным источником света являлось охранное освещение. – Алло?
– Оливия? – Скрипучий мужской голос.
– Да. – Разве она уже не представилась? – Могу чем-то помочь?
– Надеюсь, что да. – Снова пауза, будто звонящий собирался с мыслями. – Это твой отец.
У нее замерло сердце. Она не сказала ни слова. Не Могла.
– Ты, вероятно, не помнишь меня. Меня долго не было, но я надеялся, что мы с тобой можем встретиться.
Она прислонилась к стене. Ее взгляд неистово блуждал по темному магазину, словно она боялась, что Реджинальд Бенчет появится из-за какой-нибудь маски или стойки с магическими книгами.
– Мне... кажется, что это не очень хорошая идея.
– Почему ты так думаешь?
– Послушай, давай оставим все как есть, – сказала она, чувствуя, как у нее выступает пот.
– Ну, в этом-то и проблема, Ливви, – ответил он. От звучания ее уменьшительного имени в южной растянутой невнятной манере у нее мурашки побежали по коже. – Я долго отсутствовал, и у меня было много времени на размышления и переоценку своей жизни. Я не позвонил тебе сразу, как вышел, не связывался с твоей матерью, даже не пришел на похороны твоей бабушки, хотя я прочитал ее некролог в газете. Я подумал, что нужно дать всем нам время привыкнуть к тому, что я свободен.
Я никогда к этому не привыкну.
– Почему это должно что-то менять?
– Потому что я изменился, Ливви. Я долгое время провел в одиночестве и много читал, пересматривая систему ценностей, даже философствовал. Я допустил Иисуса в свою жизнь, в свое сердце, и я не только заплатил свой долг обществу, но и раскаялся в своих грехах и принял Иисуса Христа в качестве своего личного спасителя.
– Это хорошо... – ответила она, наматывая телефонный провод на пальцы и желая, чтобы связь по какой-нибудь причине разорвалась. Сейчас ей не нужен был отец, такой отец, как Реджи Бенчет.
– Можешь быть уверена, это так и есть. И я собираюсь достойно проявить себя.
– Это как?
– Занимаясь божьим делом. Распространяя Его слово. Я теперь священник, Ливви, и сейчас, когда я на воле, мне пора навестить свою дочь. Знаешь, ты единственный ребенок, который у меня остался. Остальных я потерял. Когда человек проводит в тюрьме столько времени, как я, он начинает понимать, что действительно представляет в жизни ценность. Это семья, Оливия. Семья и бог.
– Не думаю, что я к этому готова, – произнесла она. – То есть я знаю, что не готова.
– Подумай об этом.
И не собираюсь.
– Хорошо, – солгала она.
– Да пребудет с тобой господь, Ливви. – Он повесил трубку раньше ее. Оливия на секунду закрыла глаза.
Он твой отец, эта мысль снова и снова проносилась в ее голове, но она не могла так легко купиться на это.
– Он просто донор спермы. Ничего больше.
Но он изменился. Он открыл новую страницу своей жизни.
В это ей не очень верилось. Судя по тому, что она слышала о Реджи Бенчете, она знала, что он отпетый мошенник, человек, который может заговорить зубы кому угодно. Она не хотела иметь с ним ничего общего.
Да, а что, если он заболеет и останется без денег... что тогда? Ты его плоть и кровь. Единственный его ребенок.
Она решила, что ей необходима помощь, чтобы разобраться во всем этом. Заперев магазин, она залезла в сумочку, вытащила бумажник и нашла в нем карточку, которую отец Джеймс Маккларен вложил ей в руку во время беседы в соборе Святого Луи.
– Какой сюрприз, – совершенно искренне воскликнул Джеймс, поднимая взгляд от стола. Секретарша уехала на день, как и отец Рой, и теперь он снова встретился с Оливией Бенчет, красивой женщиной со взлохмаченными волосами и загадочными глазами. За последние дни он не раз думал об Оливии. Больше, чем следовало. И его мысли не были чистыми. Совсем наоборот. Но это было его личным крестом, демонами, с которыми ему приходилось бороться.
– Мне нужно с кем-нибудь поговорить, – произнесла она, не решаясь войти.
– Заходите... пожалуйста... – Он встал и указал на один из стульев с другой стороны стола. Они были деревянными, и их сиденья стали гладко отполированными за те пятьдесят лет, которые по ним ерзали обеспокоенные, проклятые и кающиеся. – Вы пришли ко мне?
– Да.
– Как к священнику?
Она заколебалась, пока садилась, и он заметил изгиб ее икры, видный из-под юбки с разрезом. Он быстро посмотрел в окно на голые ветви дуба, освещенные голубым светом ближайших уличных фонарей. На нижней ветке сидел ворон, спрятав голову под крыло.
– Да, и, ну... я давно не была на мессе.
– Может, в этом и проблема. – Он улыбнулся ей и заметил, что ее губы искривились.
– Если так, то это лишь верхушка айсберга.
– Что с вами происходит, Оливия?
Женщина снова замялась. Она слегка покусывала нижнюю губу, словно решая, в чем может признаться.
– Наверное, мне стоит начать с моей семьи, – сказала она, затем снова встретилась с ним взглядом. – На одно это может уйти несколько дней.
Он поднял брови.
– Почему бы вам не начать. Тогда мы посмотрим, куда это нас приведет и сколько времени займет. В моем распоряжении вся ночь.
– Даже служителям бога нужно спать, – произнесла она.
– Что вас беспокоит, Оливия?
А что не беспокоит? – подумала она, но ответила:
– Необходимость в совете возникла у меня из-за моего отца. На самом деле я никогда его не знала; они с мамой развелись, когда я только-только начала ходить, после этого он большую часть времени сидел в тюрьме. За убийство. – Отец Джеймс даже не вздрогнул. – В этом году он досрочно вышел на свободу, но я об этом не знала. Моя мама сообщила мне эту новость на днях, и теперь он хочет со мной встретиться. Он даже позвонил и заявил, что изменился, исправился, вроде даже священником. И, по правде говоря, я не хочу иметь с ним ничего общего...
– Но... – приободрил он.
– Но хотя я считаю его просто донором спермы, он все же моя кровь и плоть. Я его единственный живой ребенок, и моя старая добрая католическая вера поднимает голову. Он упомянул, что я – это все, что у него осталось. – И в том, как он сказал ей это, что-то обеспокоило ее, что-то странное.
Отец Джеймс напряженно слушал, подперев голову руками и устремив на Оливию голубые глаза. Его квадратная челюсть была темной от щетины. На нем была черная рубашка и белый накрахмаленный воротник священника. Он был слишком привлекательным, чтобы посвятить свою жизнь богу. Он кого-то ей напоминал, но она не могла понять, кого именно. Вероятно, не слишком удачливого красавчика с телевидения или из второсортных фильмов.
Отец Джеймс Маккларен просто не походил на священника. Хотя на нем была одежда духовного лица, и он сидел в этой старинной комнате с арочным окном и широким полированным столом, на углу которого лежала открытая Библия, его гораздо легче было представить на футбольном поле или на мостике парусника.
Словно читая ее мысли, он улыбнулся, демонстрируя ровные белые зубы.
– Наверное, я должен вам посоветовать прислушаться к своему сердцу, заглянуть к себе в душу, найти мужество простить вашего отца за его грехи перед вами.
– Подставить другую щеку и отвести взгляд от всего, что он сделал?
– Он заплатил свой долг обществу. В глазах закона его наказание закончено, поэтому остается то, что он сделал вам: покинул вас и вашу мать, что вас смущает.
– Да.
– Я не намерен превращать это в банальность. Ребенку тяжело, когда его покидают. Я уверен, что и вам, и вашей матери было очень нелегко. Сейчас вы взрос лая, но это не значит, что боль просто исчезнет. Вы можете сказать, что вам все равно, что вы смирились с этим, что это, вероятно, даже к лучшему, но в душе остались шрамы. И если источник боли появляется снова как сейчас, когда ваш отец решил связаться с вами, это подобно тому, как если бы с заживающей раны содрали корку. Это болезненно. Раны снова могут закровоточить. Они словно горят. В памяти воскрешаются неприятные воспоминания, которые, как мы надеялись, были давно забыты. – Взглянув на нее, он не улыбнулся, и Оливия внезапно осознала, как темно в комнате и что единственный свет, не считая уличных фонарей, исходил от тусклой настольной лампы под зеленым абажуром.
Стены, казалось, сжимались, атмосфера сгущалась.
Отец Джеймс произнес:
– Я не могу вам сказать, как вы должны поступить, Оливия. Могу только предложить вам помолиться и поговорить об этом с богом. Посмотрите, что он скажет. – Священник развел руками. – Вероятно, это не тот ответ, которого вы искали, но это лучшее, что я могу предложить.
– Вот как?
– Что я вам скажу. Почему бы вам не пойти домой и не подумать об этом? Попробуйте разобраться в своей душе. Затем приходите ко мне снова через несколько дней, и мы это обсудим.
– А как быть, если он снова позвонит?
– Поступайте так, как вам подскажет сердце.
– А что, если сердце подсказывает мне обрушить на него все ругательства, которые можно встретить в книге? – спросила она, и он усмехнулся.
– Тогда убедитесь, что черпаете их из этой книги. – Он постучал двумя пальцами по уголку Библии, лежащей на столе.