Она снова застонала, когда он выскользнул из комнаты и закрыл за собой дверь. Было приятно, что она здесь, даже несмотря на ее ворчание. Он по ней скучал. Когда она жила дома, они все время ссорились: о том, когда ей приходить домой, из-за ее отметок в школе, ее парня, ее поведения. Она быстро замечала, что он сам далеко не идеален. Ее трясло от того, что он полицейский, ее обязанность заниматься уборкой являлась частью его "средневекового мышления", отсутствие у нее машины было "хуже некуда", а его подозрения, что она занимается сексом, были нарушением основного пункта Доверия. Когда он оставил несколько презервативов у нее на комоде, ей стало "противно", и она обвинила его в том, что он завидует ей, потому что "сам ничего не может".
Последние три месяца, которые они прожили вместе, стали просто адом.
Но ему этого не хватало. Он приехал в участок и присоединился к группе, которая решила работать в праздник. Первым делом он увидел сообщение о том, что минувшей ночью сработала охранная система в доме Оливии. Полицейские указали, что это была ошибка: подруга не смогла вернуть систему в исходное состояние в час тридцать ночи.
Бенц набрал ее номер. Она ответила сонным голосом:
– Алло?
Его сердце слегка екнуло.
– Это Рик. Я слышал, что у вас там случилась небольшая неприятность.
– О... нет, приехала Сара... моя подруга из Тусона. Она поздно вернулась, и охранная система заставила ее здорово поволноваться. – Ее голос звучал невнятно, сонно, и он вспомнил, каково было обнимать ее и вдыхать ее аромат всю ночь напролет, слышать ее тихое дыхание, когда она прижималась к нему.
– Я просто хотел убедиться, что все в порядке.
– В порядке... в порядке... – успокоила она и объяснила, что случилось. Ее рассказ совпадал с рапортом, и она пообещала, что договорится о ремонте двери сразу после праздника. Потом, когда ее голос стал чуть более внятным, она поблагодарила его за звонок и пожелала ему счастливого Дня благодарения, но он заметил изменение в ее голосе, осторожность. Каким-то образом она нашла способ принять тот факт, что случившееся на днях больше не повторится. И это его беспокоило. Едва ли он хотел, чтобы она считала, будто между ними может что-то быть, но мир стал казаться чуть холоднее, когда он повесил трубку.
Не желая останавливаться на глупых романтических мечтах, он проверил электронную почту, сделал несколько звонков, надеясь услышать, что опознали хоть одну из недавно обнаруженных жертв. Пока этого не произошло, и у него не было рапорта патологоанатома, но причина смерти была довольно очевидна, и он почти не сомневался, что моменты смертей совпадут со временем видений Оливии. Если им повезет, убийца допустил оплошность, и криминалисты найдут какие-нибудь улики, связывающие его с местом убийства, – волосок, обрывок ткани, кожу под ногтями жертв, оставленный по небрежности отпечаток пальца, след шины, свидетель, который видел машину... что-нибудь.
Им просто нужна зацепка – одна крошечная зацепка. Что-то более конкретное, чем откровения Оливии.
Оливия. Несмотря на то, что он звонил ей ранее, он старался не думать о ней слишком много и пытался вообще не думать о ночи, которую он провел с ней. Тем не менее, он беспокоился о ней и позвонил, чтобы убедиться, что ее жилище находится под наблюдением полиции. Он только молился, чтобы убийца не нанес очередной удар в ближайшее время.
Ах да, почему бы нет?
Потягивая горький кофе, Бенц бросил взгляд на список, который он составил в блокноте, список святых мучениц, чьи праздники приближались. Новости не слишком обнадеживали. В следующие несколько недель календарь просто кишел подобными праздниками, и Бенц выписал те, которые, по его мнению, могли привлечь убийцу.
Второе декабря, святая Вивиан, или Бибиана. Сначала ее высекли, а потом отдали на растерзание собакам. Девятое декабря, святая Горгония. Она была затоптана упряжкой мулов, и ее внутренние органы превратились в месиво. Она предположительно выжила не только после топтания – о, да, верно, – но и после какого-то паралича и в конце концов умерла от "естественных причин". Затем имелось еще тринадцатое декабря – праздник святой Люси. Ее привязали к упряжке быков, которые не смогли сдвинуть ее с места. Когда быкам не удалось затаскать ее до смерти или разорвать на части, ее пытали, выколов ей глаза, а затем подожгли. По-видимому, она выжила после огня, потому что в конечном счете ее закололи до смерти.
Отвратительное зверство. Извращение.
Священник? Он так не думал.
Бенц отложил свои заметки в сторону. Он выписал лишь несколько праздников, только те, которые отмечались до середины декабря. Но их было больше... намного больше. С каждым наступающим днем.
Потирая шею, Бенц поднялся и выглянул на улицу. Стоял серый влажный день. Голуби порхали и ворковали, садясь под свесом.
В Нью-Йорке проходил традиционный парад, в то время как по всей стране люди собирались семьями, набивали животы и сидели вокруг телевизора, смотря футбол.
Но здесь, в Новом Орлеане, орудовал убийца. И он ждал, готовый нанести очередной удар.
Глава 30
– Я же сказал вам, что ничего не знаю об этих убийствах, и мне совсем не по душе, что меня притащили сюда в День благодарения. – Глаза Реджи Бенчета, сидящего под ярким, резким флуоресцентным светом в комнате для допроса, сердито сверкнули. Его костлявая задница балансировала на кончике потертого стула, локти лежали на столе. Тощий донельзя и выглядящий старше своих шестидесяти восьми, он сплюнул коричневую от табачного сока слюну в жестяную банку на полу. – Итак, мне нужен адвокат? Вы хотите обвинить меня в чем-то или же отпустите на все четыре стороны? – Указав искривленным пальцем на Бенца, он добавил: – Я знаю свои права. Вы не можете задерживать меня, не предъявив обвинения, и если у вас ничего нет, мне пора на праздничный ужин.
– Куда?
– Это не имеет ни малейшего значения, но так и быть, скажу – к своей подружке.
Бенц заглянул в свои заметки.
– Клодетт Дюфресне?
– Да, но не беспокойте ее в праздник. У нее больное сердце, и ей ни к чему лишние волнения.
– Ее арестовывали за продажу крэка, – заметил Бенц, заглядывая в список, который включал все, от приставаний на улице до торговли наркотиками. – Да уж, она действительно очень приятная особа.
– Это было несколько лет назад. Она исправилась и открыла свое сердце для Иисуса. Она сейчас добрая христианка, заботится о своей больной маме и работает в центре заключения пожилых преступников в Лафайетте. – Он порылся в кармане рубашки и вытащил пачку "Кэмела". – Не возражаете, если я закурю? – Не дожидаясь ответа, он закурил, жуя и куря одновременно. О таких потребителях табачная компания может просто мечтать.
– Вы, значит, обрели бога, да?
– Совершенно верно, и можете быть уверены, что я буду молиться о ваших душах.
– Вы не священник, – вмешался Монтойя, стоящий у двери. Руки его были сложены на груди, обычно аккуратная бородка немного взъерошена, а выражение лица словно говорило: "Меня не проведешь".
– Нет. Конечно, нет. Я заново родился. Обрел Христа в тюрьме... черт возьми, похоже на песню в стиле кантри, а? – спросил он, закашлявшись, когда засмеялся над своей собственной шуткой.
– Но вы были католиком?
– Я? Да нет же. Это моя жена – католичка. Извините, моя бывшая жена. Бернадетт. – Он замотал головой, словно пытаясь вытрясти воду из уха. – Теперь я знаю, что мне никогда не следовало связываться с этой женщиной.
– Давайте поговорим об этом.
– Старая история.
– У вас с ней родилось трое детей.
Его улыбка угасла. Он снова сплюнул.
– Мы знаем, что одна дочь уцелела, а другая утонула детстве, но у вас был еще сын.
– Ну вот, пожалуйста. Никто мне, знаете ли, не говорил о мальчике. Однако у меня были подозрения, я нашел старые счета какого-то врача, когда был женат на Бернадетт, но она всегда затихала и заявляла, что у нее случился выкидыш. Спустя годы, когда я сидел в тюрьме, она призналась. Наверное, ее совесть совсем замучила, и она написала мне письмо, рассказала, что есть мальчик, но она не знает, где он. Я сделал то немногое, что мог сделать из тюрьмы. Я пытался получить больше информации от нее, затем от ее матери и даже от дока. Но он умер. Такие вот дела.
– И вы бросили поиски?
Он замолчал, глубоко затянулся, затем выпустил кольцо дыма в потолок.
– Нет. У меня забрали единственного сына. Тридцать лет назад. Я не перестал его искать.
– Вероятно, мы сможем помочь, – предложил Бенц.
– С чего это вдруг?
– Мы тоже его ищем.
Реджи мгновенно насторожился:
– Зачем?
– Нам просто нужно поговорить с ним, так же, как с вами, – объяснил Монтойя.
Реджи сдвинул брови.
– Не понимаю, как. Если вы не знаете, кто он, зачем вам нужно с ним разговаривать?
– Мы думаем, он сможет нам помочь.
Реджи на это не купился.
– Вряд ли...
– Я думал, вы хотите увидеть своего мальчика. Расскажите нам, что вам известно.
Колеблясь и стараясь потянуть время, Реджи раздавил свой "Кэмел", оставив тлеющий окурок.
– И тогда вы перестанете мне докучать?
– Если вы ни во что такое не ввязывались.
– Черт, да, конечно, не ввязывался. Можете спросить моего офицера по надзору. Он это подтвердит.
– Так что вы знаете?
Он фыркнул и наконец пожал тонким плечом.
– Немного. Я это уже говорил. Я лишь знаю, что, по словам Вирджинии, это было частное усыновление, и уверен, что она имела в виду незаконное, и никто ничего не выяснит. Какой-то священник все это провернул и поклялся хранить молчание. Но пока я мотал срок, я вспомнил еще одного заключенного, который рассказал мне об отце Харрисе или Генри, который вляпался в неприятности. Он не только продавал детей и клал деньги себе в карман, но его еще и застукали со спущенными штанами. С пятнадцатилетним мальчиком.
– Его обвинили? – спросил Бенц. Теперь начало хоть что-то прорисовываться.
Глаза Монтойи с интересом блеснули.
– Не думаю. По словам этого заключенного – Виктора Спитца, – мальчику дали денег, от обвинений отказались, и священник уехал из штата.
– Вы говорите, что его звали Генри или Харрис?
– Так мне сказали.
– Это имя или фамилия?
– Этого я не знаю. – Реджи покачал головой. – Вот и все, что я могу вам сказать, – добавил он и снова посмотрел на часы. – А теперь... я надеюсь очутиться в Лафайетте, прежде чем остынет мой ужин, и я попаду в немилость.
– Не может быть! Ты не могла пригласить на ужин священника! – в ужасе воскликнула Сара. Она добавляла кубики хлеба в жаренные в масле овощи, потроха индейки и устрицы. По ее утверждению, все это являлось частью "знаменитой" начинки ее мамы. – Зачем?
Чистя наполовину сваренный картофель, Оливия ответила:
– Я могла бы солгать тебе и сказать, что он казался одиноким, что он мне нравится и что я хотела, чтобы он почувствовал себя частью традиции Благодарения. И хотя в целом не ложь, на самом деле я позвала его ради тебя, потому что ты выглядела подавленной, и я подумала...
– Что подумала? Что мне нужно в чем-то исповедаться? Господи боже мой, Ливви, это просто наглость с твоей стороны!
– Можешь не говорить ему ни единого слова, договорились?
– Хорошо, потому что я и не собираюсь говорить. – Сара в ярости принялась размешивать потроха.
– Я просто хотела помочь.
Сара отложила ложку в сторону и глубоко вздохнула.
– Да, я знаю, и на самом деле я тебе признательна, но... мне просто нужно поговорить с Лео.
Оливия не стала спорить.
Через два часа, когда раздался звонок и Хайри С бросился с воем к двери, она подумала, не совершила ли ошибку.
– Прекрасно, вот и священник, – сказала Сара, по-прежнему держась на расстоянии от собаки. – Как раз то, что нам нужно.
– Он тебе понравится.
– О, брось...
– Просто... расслабься и старайся хорошо провести время. – Оливия распахнула дверь и увидела отца Джеймса, одетого в слаксы, свитер и короткий жакет. Согнув одно колено, он смотрел на поврежденный замок. Рядом с ним на коврике стояла бутылка вина.
– Небольшие неприятности? – спросил он, поднимая на нее взгляд, и она вспомнила, что он слишком красив для священника. Квадратная челюсть, густые волосы, широкие плечи и сногсшибательная улыбка, которая почти не касалась его глаз.
– Да. Сработала охранная сигнализация.
– И дверь сорвалась с петель?
– Нет, ее вышибла полиция, – ответила она и осознала, что он, вероятно, думает, будто охранная компания прислала полицейских. Нет нужды объяснять.
– Заходите, – пригласила она, в то время как он, все еще согнувшись, протянул руку, позволяя псу осторожно ее обнюхать. – Это Хайри С, он достался мне вместе с домом.
– Вне всякого сомнения, это гвоздь программы. – В голубых глазах мелькнуло веселье.
– Ну, это как посмотреть.
Он выпрямился и отряхнул руки.
– Я могу это починить, – заметил он, показывая на косяк.
– Конечно, вы же священник и мастер на все руки в одном лице. Это было бы замечательно. Может быть, в другой раз. А сейчас заходите. Я хочу вас кое с кем познакомить.
Сара стояла у книжного шкафа неподалеку от входной двери.
Оливия сделала жест в сторону своей подруги.
– Сара Рестин, отец Джеймс Маккларен.
– Вы священник? – скептически осведомилась Сара, глядя на его небрежный наряд.
– Верно, но я оставил свой стихарь в машине, – пошутил он и взял ее за руку. – Приятно с вами познакомиться.
– Мне... мне тоже. – Пораженная, она смерила его взглядом, когда Оливия повела их на кухню. Отец Джеймс предложил бутылку вина.
– Мой вклад в ужин.
– Спасибо. Есть начнем примерно через полчаса. А пока сделайте одолжение. – Оливия протянула ему штопор. Он разлил вино, и они выпили по бокалу. Завязался разговор, и все предубеждения Сары, казалось, Начали таять. Отец Джеймс разрезал индейку, пока Оливия расставляла тарелки, а Сара зажигала свечи. Хайри С устроился на своем месте возле задней двери, Чиа пофыркивала. Расставив стулья для каждой из женщин, отец Джеймс сел за стол, наклонил голову и произнес Краткую молитву. Они говорили о том о сем, и Оливия снова подумала, что напрасно он решил посвятить свою жизнь служению богу. Он мог бы стать прекрасным мужем и, как ей казалось, чудесным отцом.
Он шутил, много ел и помог убрать со стола. После того как посуда была составлена возле раковины, он настоял, чтобы Оливия принесла дедушкин ящик с инструментами, и отправился ремонтировать дверь.
– Я раньше никогда не видела таких священников, – сказала Сара, взбивая крем, в то время как Оливия заворачивала остатки еды в пластиковую обертку. – В смысле... с его внешностью надо в мыльных операх сниматься, ей-богу. Он приносит вино, затем начинает заниматься ремонтом... и я думаю, он тебя хочет.
– "Хочет"? О, брось. Он женат на церкви. – Оливия ощутила, как у нее по шее пополз жар.
– Церковь церковью, но он ведь мужчина. – Сара оглянулась, проверяя, нет ли священника поблизости, и закусила губу. Затем на фоне жужжания миксера сказала: – Я знаю, он пытается это скрыть, но готова поставить свой магазин на то, что он великолепен в постели!
– Даже не говори этого! Сара!
– О, да ладно тебе. Разве ты никогда не думала, каково это делать со священником?
– Нет.
– Почему? Потому что ты влюблена в копа? – Она скривилась.
– Я ни в кого не влюблена, – настаивала Оливия под свист Чиа и жужжание миксера. Она вытерла руки кухонным полотенцем и принялась разливать кофе. – Так что помолчи.
Но улыбка Сары была положительно озорной.
– Просто я говорю тебе, что, если бы я была не замужем, и этот мужчина смотрел бы на меня так, как он смотрел на тебя за ужином, я не знаю, смогла бы я сдержаться.
– Хватит! – Она пристально посмотрела на свою гостью, и Сара, закатывая глаза, снова переключила свое внимание на крем.
– Кажется, почти готово... Смотри, стадия жесткого пика.
– Стадия жесткого пика?..
Сара расхохоталась, выключила миксер и отсоединила один из венчиков.
– Ты испорченная, Сара Рестин.
– А то я этого не знаю? – Слизывая сбитый крем с венчика и подмигивая, она подтвердила свои слова.
– Хватит! – Но Оливия смеялась.
– Что смешного? – спросил отец Джеймс, появляясь на пороге. Он вытирал руки платком.
Обе женщины засмеялись еще сильнее.
– Кажется, я пропустил шутку, – заметил отец Джеймс.
– Ничего особенного. Мы просто дурачились. – Оливия бросила на Сару предостерегающий взгляд. – У моей гостьи живое воображение. – Чтобы сменить тему, она прошла через арку и посмотрела в сторону передней части дома. – Ну так как, моя дверь отремонтирована?
– Как новая. – Он показал ей свою работу и объяснил, как ему удалось починить замок. – Слегка подкрасить, и ничего не будет заметно.
– Как мне вас отблагодарить? – спросила она и краем глаза увидела, как Сара непристойно подняла бровь.
– Ужин был началом, – ответил он, и его губы приподнялись с одной стороны. – Может, мне удастся убедить вас иногда посещать мессу.
– Вы много хотите, – поддразнила она, – но конечно. Может быть. А сейчас пойдемте, мы можем отведать Десерт в гостиной. Почему бы вам не посмотреть, не найдется ли что-нибудь достойное по радио, а я зажгу камин?
– Предоставьте это мне, – сказал он. – Просто покажите мне, где сарай. Я, знаете ли, был игл-скаутом.
– И почему меня это не удивляет?
В течение следующего часа, пока огонь потрескивал в старом камине и по старинному радио бабушки Джин звучали приятные джазовые композиции, они вели светскую беседу. Отец Джеймс был очарователен, как всегда, но Оливия заметила, что под видимой вежливостью скрывалось некоторое напряжение, беспокойство, которое было видно только изредка, что-то темное в его глазах.
Сара была права. Он красив. Даже потрясающе великолепен. Хотя Оливия пыталась не обращать внимания на это чувство, она замечала крохотную искорку, какую-то связь всякий раз, когда он смотрел на нее. Создавалось впечатление, что в его взгляде имеется некое невыраженное послание – незаданный вопрос, и она была уверена, что он напугает ее до смерти, если она его узнает.
И это ее беспокоило. Боже мой, он ведь священник. Любая связь с ним была немыслимой, возможно, ее воображение работало ускоренным маршем. Она могла думать об отце Джеймсе Маккларене только как о служителе бога и никак иначе. Только так.
Сначала полицейский; теперь священник.
Ни в коем случае. Она сидела на одном конце бугорчатого дивана бабушки Джин, он – на другом. Сара выглядела значительно спокойнее, чем когда она впервые показалась на крыльце Оливии. Она сбросила туфли и подогнула ноги под себя, медленно покачиваясь на старом бабушкином вращающемся стуле.
Оливия подумала о словах Сары: каково это – заниматься любовью со священником.