Луиза кивает, но в душе - почти рыдание. Марч, на ее взгляд, молоденькая, не знающая жизни женщина, а все молоденькие особы - глупышки, да и только. В двадцать каждая убеждена, что все-все знает. К сорока - еще хуже: с одной стороны, осознала наконец, что все знать невозможно, с другой же, едва коснется конкретной ситуации, - по-прежнему считаешь себя великим знатоком. Когда все сказано и сделано, погода и любовь - вот те две вещи, в которых никогда не можешь быть уверена. Такой урок усваиваешь к шестидесяти годам - и тут вдруг выясняется, что никого эта новость не удивляет.
Они дошли до припаркованной в крайнем ряду допотопной, изрядно помятой "тойоты".
- Ее мне одолжил Кен Хелм. - Марч, распахнув багажник, кладет внутрь покупки. - Это машина его покойной тетки.
- Да, помню, Люси Хелм, - кивает Луиза.
Люси Хелм приобрела широкую известность как один из наихудших водителей Дженкинтауна. Очевидцы божились, что старая леди умудрялась засыпать на красный сигнал светофора.
- Может, я и останусь еще ненадолго, - говорит Марч, хлопая багажником, - если уж Гвен так хочется.
Бедная девочка, думает Луиза, любовь все извиняет, даже ложь.
- Если тебе что-либо понадобится, пока ты здесь, то все, что нужно сделать, - снять трубку и набрать мой номер телефона.
- Вы просто прелесть.
Марч в приливе привязанности крепко обнимает Луизу, но уже на сиденье за рулем "тойоты" ее бьет озноб. Она ведь знает, что лжет. И прекрасно понимает: хождения Гвен к Таро, ее встречи с парнем (о чем сообщила Сьюзи, а уж ее источникам информации можно верить), оказавшимся в итоге близким родственником, - не это держит Марч в Дженкинтауне. Как раз наоборот, такие обстоятельства, будь они одни, вмиг бы вымели ее из города. Останься Марч прежней - она была бы в шоке от одной лишь мысли о свиданиях дочери с собственным кузеном. А ныне она пытается убедить себя, что "ничего серьезного, щенячья любовь, быстро проходящая, если не вмешиваться".
Она лжет о том, что держит ее здесь. Даже себе. Сегодня утром, за буфетной стойкой "Синей птицы", с ничего не выражающим лицом, склоненным над вафельницей с блинчиками и чашкой кофе, она рассказывала Сьюзи о своих попытках решить, что делать дальше. Может, жить отдельно хороший вариант для ее с Ричардом отношений? Она пыталась убедить Холлиса по телефону, что лучше бы ей сейчас съездить домой, но он - ни в какую. Почему? Она бы даже позволила Гвен записаться в здешнюю школу и окончить семестр.
Сьюзи на этот монолог кривит рот, будто зеленый лимон ест. Она ведь ездила к Милли Хартвиг, работнице школьного буфета. Та сообщила, что дочь Марч Мюррей уже зачислена в школу.
- Кстати, не любовь ли искусала твою шею вдоль и поперек?
Марч удивлялась словам подруги, пока не села в "тойоту" и не глянула на себя в зеркальце заднего обзора (после этого она стала носить свитера только с высоким воротом).
Ее трясет от одной лишь мысли о Холлисе. Словно глупая девчонка, она не в состоянии, как ни старайся, выкинуть его из головы. Порой он звонит ей точно в миг, когда она о нем подумает. Марч идет с телефоном в кладовку - для приватности, - и там они говорят и говорят часами. Каждое произнесенное им слово жутко ей интересно. Никогда не вешает она трубку первой, даже если Гвен стучит в дверь кладовой, недоумевая, о чем и с кем так долго можно болтать.
С недавних пор заправский лжец, Марч не признается дочери, с кем именно взаперти беседует, как и в том, куда на самом деле выходит из дому под вечер. "Мне надо пройтись на свежем воздухе; пойду в аптеку; в кино с Сьюзи; в Бостон; в магазин Лафтонов; на лекцию в библиотеку…" Однако доходит каждый раз она всего лишь до конца подъездной аллеи - он ждет ее там в своем пикапе - или же (после того, как Кен Хелм одолжил ей "тойоту") едет в старый придорожный мотель, где 22-е шоссе вливается в хайвэй, ведущий в штат по соседству.
Она без ума от него, точь-в-точь как раньше. Более того: тогда она была всего лишь девочкой, не знающей жизни, - не мать, не жена" не взрослая женщина, прекрасно понимающая (к ее годам-то!) ценность осмотрительности. Пару ночей назад они зависли на телефоне часа в два ночи, шепча о том, что им бы нравилось проделывать друг с другом, - и тут Холлис вдруг решил приехать. Марч стала было просить его не делать глупостей - Гвен дома, спит на кушетке, терьер лежит в прихожей, растянувшись вдоль двери, - но Холлис уже повесил трубку.
Марч заперла собаку в кладовой (где та в итоге проскулила ночь напролет) и стала ждать. Холлис приехал, и Марч не отстранилась, когда он стал целовать ее прямо у дверей, не отказалась подняться с ним в мансарду, запереть дверь, лечь на тесную железную кровать, где раньше они столько занимались любовью. Кругом пыль, следы присутствия мышей и скворцов, но разве из уединившихся здесь влюбленных это волнует…
К тому времени, как Холлис ушел, уже светало, однако, но счастью, в то утро Гвен проснулась позже обыкновенного. Марч пришла на кухню, когда дочь уже была там. Губы опухшие, в синяках, в волосах - смятая паутина. Однако Гвен, похоже, ничего не замечает.
- А где собака?
Тут только Марч вспомнила, что заперла несчастное животное в кладовке. Она выпускает Систер, и та отшатывается от Марч, будто и впрямь узнает, что за штучка эта женщина.
Клюквенно-ореховый торт и печенье, например, тоже ведь куплены ею не просто так: на чай приглашены Хэнк и Холлис. Она, конечно, не Джудит Дейл и не мечтает изготовить что-нибудь сама, кто все же хочет впечатлять гостей. Хочет, чтобы все сели мирно за один стол и просто были вежливы друг с другом.
- Не вздумай приглашать их вместе, - убеждала Гвен, когда Марч рассказала ей свой план. - Какое тебе дело до Хэнка, даже если мы и родственники?
- К чему это? - удивился и Холлис, - Они ведь дети. Им до одного места, одобрим мы их или нет. Все равно будут делать, что хотят. А мне, честно говоря, наплевать, одобрят ли они нас.
Ему совсем не по душе влюбленность парня. Тот стал куда мечтательнее и бездумнее прежнего: опрокидывает чашки с кофе, наступает себе на ноги, а по утрам такой потерянный, такой взъерошенный, как будто в стоге сена ночевал. Совсем его захомутала девчонка Марч - вот что печально наблюдать.
- Идиот, - ругается Холлис, видя, как парень в который раз опаздывает в школу или забывает о прямых обязанностях, - взгляни на себя.
Он не понимает, как можно в такой степени лишиться самоконтроля. Он бы так не смог, это просто не в его натуре. А кстати, какова она, его натура? Красноречивый факт: глубочайшим из всех испытанных когда-либо им наслаждений стала выплата долга Алану Мюррею.
Холлис до сих пор бережно хранит в своем бумажнике аккуратно сложенный вчетверо лист - счет за все то, что он задолжал этой семье. Счет, предъявленный ему в день похорон Генри Мюррея и росший с каждым прожитым на Лисьем холме днем: высчитанная до пенни стоимость еды, книг, одежды, зубной пасты… Временами казалось, его никогда не выплатить. И все-таки Холлис сделал это!
Он покинул Дженкинтаун с одной-единственной мыслью: заработать достаточно денег, чтобы жить с Марч где-нибудь в другом месте. Но ситуация вскоре усложнилась - как всегда в тех случаях, когда легкие деньги идут к тому, кто алчен. Первоначальный план, что ни день, менялся, в точном соответствии с растущим аппетитом. Сначала вполне хватало снять квартиру в провинциальном городке, затем в Бостоне, затем понадобился дом - ей в подарок, - причем побольше того, в котором она росла… Наконец целью стала земля, что раскинулась перед ними в тот памятный день, когда они забрались на каменную стену. Вся эта земля, ни пяди меньше.
Холлис даже не осознавал, как много времени прошло с тех пор, как он вернулся в город. У мальчишек, с которыми он бегал в школу, - теперь жены, дети. Липы, высаженные вокруг городского сквера в год его ухода, - хлипкие саженцы, упавшие бы, не подопри их шестом, не вымахали так, что тенью закрывают сквер. Получись у него купить землю вокруг озера Старой Оливы - стал бы крупнейшим землевладельцем во всех трех округах. И если кто подумает: "А смысл?" - то такого человека, бьюсь об заклад, ни один банкир не называет "сэр", и не станет его давний знакомец, что некогда привязывал беспомощного, избитого мальчугана к дереву, оставляя в лесу на ночь, вежливо желать при встрече доброго дня, спеша, вжав голову в плечи, проскользнуть мимо.
Сейчас, когда Холлис стучится в дверь дома на Лисьем холме (дурацкая формальность - разве не он владелец всей усадьбы?), он заполучил почти все, что когда-либо желал, - но все равно настроение хуже некуда.
- Входи, - бурчит он Хэнку, когда Марч открывает дверь.
На парне - лучшее из его скудного гардероба. Он вежливо жмет протянутую Марч руку.
- Ты так похож на Алана.
Хэнк сконфужен: он не знает, комплимент это в ее устах или нечто противоположное.
- У вас один и тот же цвет волос, - спешит объяснить Марч, почему-то нервничая в присутствии племянника, и, уловив его тревогу, добавляет: - Но ты намного выше.
- О, - кивает Хэнк, благодарный Марч за оглашение несхожести.
- Ну, что нас ожидает? - спрашивает Холлис. Систер сторожит в прихожей, низко и хрипло порыкивая.
- Вест-хайлендский терьер, - поясняет Марч. - Остался после Джудит.
- Это ты к тому, чтобы я знал, что передо мной собака?
Марч смеется.
- Да, именно к тому.
- Ладно, придется верить на слово - раз оно исходит от тебя.
Он подходит к Марч - терьер рычит еще грознее.
- Ну, чего уставился?
Собака действительно не сводит с него глаз и еще пуще рыкает в ответ.
- Она тебя, похоже, ненавидит, - дразнится Марч.
- Плевать. Не будем обращать на нее внимания.
Хэнк ушел в гостиную, и Холлис берет Марч за руку.
- Ты одна, на кого обращено все мое внимание, - шепчет он, - и я могу наглядно показать тебе, что это значит. Давай только отошлем куда-нибудь детей.
- Одно дитя, - поправляет Марч, - Гвен здесь нет.
Хэнк - в гостиной, ссутуленный под низким потолком и удрученный известием, что девушки не будет.
- Мотай на ус, - советует Холлис парню, когда Марч ушла готовить чай им обоим, учтиво позволившим себя уговорить. - Если бы ты что-то для нее значил, она была бы здесь. Может, хоть теперь ты перестанешь позволять себя дурачить.
В действительности решение Гвен отсутствовать на задуманной матерью вечеринке никак не связано с Хэнком и ее желанием быть рядом с ним. Выйдя из дома ранним утром, с морковками в карманах, она уже твердо знала, что не возвратится к назначенному часу.
Воздух с ночи холоден, и Гвен быстро спускается по дороге к ферме, без малейшего намерения быть общительной с Холлисом или позволить мастери вторгаться в свою жизнь. Ей нравится пустынная осенняя дорога. Снуют вдоль каменных оград куницы, полевые мыши ищут упавшие на землю желуди. На удивление, Гвен стало нравиться многое из того, чего раньше она терпеть не могла.
У себя в Калифорнии она, дай шанс, дрыхла бы весь день, хлопая вслепую по будильнику и опаздывая в школу четыре дня подряд из пяти учебных. "Кем я была?" - удивляется Гвен, натягивая на ходу вторую пару рукавиц и прыгая через глубокие рытвины дороги. Пройди она сейчас мимо той особы - подумала бы: "Вот ведь несчастное ленивое создание!"
Обычно Гвен в конюшне с полшестого. Таро ее уже ждет и тычет носом в руки, едва она к нему входит, ища яблоки и морковку. В последнее время она водит его на самое дальнее, просторное пастбище, где скакун резвится вволю. Видеть его бег - значит стать свидетелем чуда. Время от времени, когда Хэнк не ждет ее у поля с термосом горячего кофе, она совершает рискованные выходки: мчится на Таро во весь опор - так, что дух захватывает.
Недавно Гвен проснулась, как обычно, в пять, но распотрошить холодильник в поисках угощения для Таро и выбежать из дома не довелось - в прихожей стоял Холлис. Гвен поняла: он был здесь еще перед тем, как она выглянула спросонья из своей комнатки. Пахнуло огнем. Это пах Холлис. Придя на кухню, она ощутила тот же жгучий запах - от матери. И промолчала. А потом, невзирая на ком в горле, стала болтать о своих делах. Мать делает вид, будто ничего не произошло, приглашает всех на чай с печеньем, притворяясь, будто Холлис не торчал в их кухне до самого рассвета, занимаясь с ней невесть чем. Ну и черт с ними. Черт с ней.
Может, Гвен ошибается? Может, не так все воспринимает и они просто разговаривали ночь напролет (ведь, как ни крути, знакомы-то целую вечность)? И все-таки всякий раз, встречая Холлиса (что, слава богу, случается нечасто), она отворачивается, якобы не догадываясь о его присутствии. Даже когда стоит на его земле, держа под уздцы его коня, Гвен, будто ненароком, смотрит в другую сторону.
"Не суй нос в чужие дела, - говорит она себе, когда в голову начинают лезть мысли о матери и Холлисе. - Займись лучше собственной жизнью". Бесполезно: она почти его ненавидит. И не только из-за своего ничего не подозревающего отца. А из-за того еще, как он обращается с Хэнком. Помыкает парнем, будто тот слуга, а Хэнк, похоже, этого даже не замечает - вот что непереносимо видеть, смотрит Холлису в рот, кивает на каждое слово, словно этот мрачный тип - пуп мироздания.
Когда Гвен впервые оказалась в комнате Хэнка (Холлис уехал по делам в Бостон), то попросту расплакалась. Маленькая, опрятная, почти лишенная вещей. Как будто Хэнк - квартирант какой-нибудь, пожил да уехал. А ведь он здесь уже тринадцать лет. Шерстяное одеяло на кровати обветшало, выцвела картина на стене. Гвен села на кровать, из глаз полились слезы. Хэнк подумал, он что-то не так сделал, не то сказал. Стал извиняться, а она от этого расплакалась еще больше. Таким одиночеством тут сквозило трещины на потолке, голые стены… Гвен ясно поняла, как одинока она сама.
Странно: теперь, когда она искренне влюблена, между ними нет секса. Да, они целуются, касаются друг друга - но еще не время для чего-то большего. Они оба ощущают это. Гвен сейчас вообще словно в антимире: все, что она до того не понимала, обретает смысл. Она знать не хочет никаких вмешательств (тем более - со стороны матери), слишком интимные происходят теперь вещи, искренне, по-настоящему, - и определенно не собирается сидеть и вежливо попивать чаек в гостиной, в то время как мать будет расспрашивать Хэнка о его любимом школьном предмете или иной какой чепухе, которая, по разумению взрослых, лучше всего поведает о внутреннем мире парня.
К тому же сегодня последний свободный денек: завтра в школу. Так что Гвен отправилась в библиотеку. Миссис Миллер показала, как пользоваться микрофильмами, и девушка просматривает старые газеты, ища заметки о Таро. Чудное место - библиотека Дженкинтауна: фасад из местного коричневого камня, два читальных зала, кожаные кушетки, кресла, стулья. Это, конечно, не Бостонская публичная библиотека и не главный филиал библиотеки Сан-Франциско, куда водил ее отец, и все же тут нашлось целых шесть книг о скаковых лошадях. Таро упоминался в двух из них. Оказывается, полное его имя: Таро - Колода Судеб Голубой Луны (то была ферма в Виргинии, "Голубая Луна", где он родился и рос). Вот его фотография на скачках в Белмонте: он первый у финиша. А вот конь в лентах и попоне цветов фермы Гардиан (голубой и белый) шествует по кругу победителя в Саратоге.
- Что, нравятся чистокровные верховые? - интересуется, подойдя, какой-то старик.
Это не кто иной, как Джимми Пэрриш, бывший конюх Гардиан, в юности работавший на знаменитом ипподроме Пимлико.
- Похоже, так, - кивает Гвен.
Джимми усаживается напротив и заводит свою песню о старом добром времени. Он возбужден, много и сбивчиво говорит, листая страницы с фотографиями известных скачек прошлого. Девушка улыбается, почти не слушая забавного старика - пока он не начинает говорить о Гардиан. Насколько ему помнится, семьи двух убитых подали в суд на мистера Купера, в итоге уничтожив семью финансово, так что с табуном чистокровок и большой конюшней, где все стойла заняты, пришлось завязать. Один из погибших был жокеем, другой - тренером из Луизианы. Оба знали лошадей как свои пять пальцев. То был несчастный случай, разумеется, но почему-то, когда дело касается Таро, все случайное начинает выглядеть злым умыслом. А спустя всего пару месяцев - после полюбовного соглашения тяжущихся сторон - люди подумали, что семейка Куперов свихнулась: Белинда (упокой Господь ее душу) скакала как ни в чем не бывало на Таро, будто тот не опаснее шетлендского пони.
Гвен захлопнула книгу. Серым облачком взметнулась и зависла пыль.
- Я ведь тоже Купер, - произнесла она.
Когда до Джимми дошло наконец, что перед ним не кто иной, как дочь Ричарда Купера, он обнял ее, словно нашел пропавшую без вести внучку.
- Глазам своим не верю! - кричал, не успокаиваясь, пока к ним не подошла библиотекарь Инид Миллер - сообщить, что если он не угомонится, то будет вынужден уйти. Подумав, Гвен и Джимми Пэрриш так и поступили.
- А кем мне приходится покойная Белинда?
Они спускаются по каменным ступенькам библиотеки. У девушки полные руки взятых на абонементе книг, и потому ей удается лишь оттопырить локоть - чтобы Джимми Пэрриш мог схватиться, если, не дай бог, поскользнется на мокрой листве.
- Она твоя тетка. Старшая сестра твоего отца. Почитай, уж двенадцать лет, как умерла. А ее сын - она назвала его Купер - лет пять назад. Твои дед и бабка - несчастный случай, автокатастрофа - погибли на Чертовом Углу, так называют поворот с двадцать второго шоссе на ферму.
- Выходят, мы вымирающее племя?
- Ты последняя из Куперов. Никого из них, кроме тебя, уже нет на свете.
- Ага, теперь вся невезучесть Куперов на мне?
- Нет, нет. Ведь есть еще семья со стороны твоей матери.
Они дошли до "Синей птицы". Гвен открывает Джимми дверь. Тот страшно взбудоражен: мало того что отыскался человек, который его слушает, так еще и, судя по всему, с искренним интересом.
- Жив еще брат матери, Алан.
- Да, я слышала о нем.
Гвен вспоминаются слова Судьи.
- Он подчистую разорился после того, как умерла его жена.
- Ее, выходит, тоже нет в живых? Ну и дела.
Они усаживаются у стойки. Джимми внимательно изучает доску с перечислением фирменных блюд, хотя ассортимент в "Синей птице" неизменен: крабовый пирог с горчичным соусом, бекон с листом салата и помидором на ржаном хлебце да густой кукурузный суп.
- Мне чашку вашего супа, - извещает он Элисон Хартвиг, официантку (это ее мать работает в школьном буфете).
- Так что там с Аланом? - Допытывается Гвен, заказав диетическую ванилла-колу.
- Он, если без обиняков, "на дне". Никто никогда его не видит, сын же его, Хэнк, вырос на ферме… Ага, я тоже возьму себе кофе. Без молока, пожалуйста, - говорит он Элисон Хартвиг.
Гвен ошалело прокручивает услышанное в уме. Почему никто ей не сказал? Ведь это означает, что Хэнк не просто "в каком-то там колене родственник" (как он ей сообщил), а ее кузен! И что теперь? Их любовь - вне закона? В них будут тыкать пальнем, шушукаться за спиной?
- Видать, о лошадях ты знаешь больше, чем о собственной семье. - Джимми Пэрриш помешивает кофе.
- Вроде того, - роняет Гвен.
Подкатывает тошнота. Получается, у них с Хэнком с точки зрения наследственности почти наихудший вариант. Она не хочет быть его родственницей. Она хочет, чтобы между ними, в генах, не было ничего общего. А еще очень хочет стать взрослой - иметь свои планы на жизнь, без вмешательства со стороны.