При каждом воспоминании об отце Марч ощущает острую боль в боку. Поразительно, как много утрат способен выдержать человек. У Ричарда вообще никого не осталось, за исключением Марч и Гвен. У Марч с этим немного лучше - есть брат Алан, от которого, впрочем, она стала так далека, что более нет смысла считать их родственниками. И вдвойне такого смысла нет по отношению к сыну Алана, мальчику, которого она никогда даже не видела.
- Пришли, - объявляет Гвен.
Ворота. Марч ставит чемодан и осматривается.
- Поверить не могу, мам, что ты могла здесь жить. Ну и ну!
В сумерках дом выглядит кособоким и старым. Сгоревшая часть - кухня и обеденный угол - отстроена в виде более чем скромной пристройки. Марч прожила в этом доме до двадцати одного года. Вон ее окно, над крышей веранды, с черными ставнями, слетевшими с петель. Там и проводила она почти все время в те последние годы. У окна. В ожидании.
Удивлена ли Марч, что вспомнила о Холлисе, увидев вновь свое окно? Ей было только семнадцать, когда он ушел, а она уже любила его, казалось, всю свою жизнь. В ту ужасную зиму с небом непреходяще пепельного цвета и полностью обледеневшим орехом во дворе она впервые стала находить серебряные нити, пробившиеся в ее темных волосах.
Смеркается. Тот самый двор, орех, раскинувший ветви. И нечто в кустах айвы, отчего они ходуном ходят. Гвен жмется к Марч, вся словно льдом покрылась, снаружи и внутри.
- Ма-ам…
Если Гвен кажется испуганной, значит, так оно и есть. Не на то, прямо скажем, она рассчитывала, согласившись ехать с матерью на похороны в другой конец страны. Она рассчитывала прогулять недельку школы, дрыхнуть до обеда каждый божий день, есть лишь шоколадные батончики да кукурузные хлопья, пребывая в полном отрыве от опостылевших будней. Но сейчас, этим темным вечером, она чувствует, каким далеким стал ее дом. Кто эта женщина рядом, с длинными черными волосами и печальным выражением лица? Достаточно смелая (точнее, изрядно шальная) - пререкаться с охранниками, попавшись на краже в торговом центре Пало-Альто, сейчас Гвен действительно боится. Ну надо же в такое впутаться! И ведь не развернешься, не побежишь домой.
- Не бойся. Это всего лишь кролики.
И верно, это пара кроликов бурого окраса, под изгородью из айвы. Самый крупный скакнул к Марч и Гвен с таким видом, словно хочет выяснить - кто кого. Будто весь этот холм - его, существа, что целиком поместилось бы в широкую дамскую шляпу или кухонный котелок.
- Брысь! - говорит ему Марч. - Пошел вон!
Он даже не шевельнулся, и ей приходится воинственно потрясти чемоданом. Кролик не спеша ускакал в лес.
- Видишь, никаких проблем.
Но Гвен далека от уверенности, в безопасности этих мест.
- Зайдем? - шепотом спрашивает она ломким, надтреснутым голосом.
- Или придется; спать на веранде.
Обе улыбаются. Не такая уж и темень, чтобы не разглядеть, как водосточные трубы обрушивают на веранду потоки воды. Ни одного сухого места, где можно бы провести ночь (если только ты, конечно, не сороконожка или какая иная полезная тварь) Марч проводит рукой под почтовым ящиком. Там, как и всегда, спрятан запасной ключ.
- Выходит, ты точно здесь жила, - убеждается Гвен.
Каждое утро Марч видела это небо. Стремглав выбегала из дому, перемахивая за раз по две-три ступеньки. Всегда спеша, всегда в надежде на что-то большее. С того места, где они стоят, виден огород миссис Дейл. Марч вдруг охватывает чувство покоя. Что бы с нами ни стряслось, есть все же в этом мире постоянство. Огород - точь-в-точь такой, как при Марч-девочке. Буйно растет мята, неотличимая от сорняка, и горько пахнущий лук ничуть не затронут наступившими холодами. Последняя в сезоне капуста льнет к изгороди аккуратными, и ровными рядами, словно то расселись цирковые дрессированные жабы.
Может, Марч и пожалеет еще, что вернулась, но сейчас нет на свете другого места, где она бы ощутила себя так, как здесь… как дома. Невдалеке виднеется фруктовый сад, самая ее любимая часть усадьбы. Яблони скручены, как маленькие старички, развернутые спинами к ветру. В такое время года Марч каждый день после обеда лазала по деревьям, срывала кисло-сладкие "макинтош", терпкие "макон". Яблоко вокруг черешка надо повернуть ровно восемь раз, а потом еще восемь. На каждый поворот произносишь очередную букву алфавита. Это самый верный среди девчонок способ узнать, настоящая ли у тебя любовь. Если ветка высвободилась после буквы, с которой начинается твое имя, - значит, настоящая.
2
Он появился, словно почтовый пакет, в серый, ветреный день. Марч совершенно отчетливо помнит: суббота, отца вот уже неделю как нет (уехал в Бостон, на конференцию), а самой ей немного нездоровится - слегка лихорадит и насморк. Миссис Дейл поит ее апельсиновым соком и чаем из мяты. Сегодня она проснулась поздно - нечастый случай в ее одиннадцать лет, когда весь мир распахнут настежь и ждет тебя, тебя одну.
Алан, брат Марч, известный соня, уже, как ни странно, на кухне и пьет кофе. Он на десять лет ее старше, окончил Бостонский университет (не очень, кстати удачно) и записался на курсы аудита юридической школы в Дерри, все еще надеясь пойти по стопам отца, что ему, впрочем, так никогда и не удастся.
- А у нас будет жить один парень, - сообщает он, когда Марч, покачиваясь от слабости, пришла на кухню позавтракать.
- Нет, не будет.
В свои одиннадцать Марч уже прекрасно знает цену его словам и потому остерегается им верить.
- Я серьезно.
Он как раз стал ходить на свидания с Джули - девушкой, на которой потом женился, - и оттого сегодня благодушнее обычного. Не назвал Марч, как за ним водилось, ни слабоумной, ни дурочкой, не обратился к ней, чтобы позлить, полным именем - Марчелина.
- Папа привез его из Бостона. Увидел, как тот слоняется голодный по улицам или что-то вроде того.
- Ну да, ну да, - с ехидством кивает Марч. - Врун несчастный.
- Спорим? Ставишь на кон все из своей копилки?
Неся корзину снятого с веревки белья, вошла миссис Дейл. В те времена она туго подвязывала волосы и предпочитала домашние свободные брюки да шерстяные кофты на пуговицах, а также мир и спокойствие в доме.
- Люди ведь не могут так запросто брать себе других людей? Правда же не могут?
Она всегда обращается к Джудит за поддержкой, но сегодня та лишь пожимает плечами: всех деталей она не знает, однако действительно подготовила с утра спальню для гостей, застелив кровать свежими простынями и стеганым одеялом, которое хранилось в мансарде.
Марч идет к окну, но никого во дворе не видит. С масляным гренком подошел, смахивая с себя крошки, Алан.
- Он там, - указывает на сад.
И действительно, он там, у ворот. Тринадцатилетний, тощий, с длинными темными волосами, месяц не мытыми.
- Подарочек, - усмехнулся Алан с типичной для себя презрительной интонацией.
Мальчик, должно быть, ощутил, что на него смотрят, - вдруг поднял голову и уставился в их окно. По небу плывут по воле ветра редкие размытые облака.
Марч помахала рукой, и мальчик так удивился, что даже заморгал. Она ответила бы улыбкой на его замешательство, если бы внезапно не поняла: ей не хочется отводить от него взгляд.
- Мы поселим его у себя навсегда?
Где-то глубоко внутри себя Марч чувствует, что эти слова лучше бы прошептать.
- О господи, надеюсь, нет, - ворчит Алан.
А мальчик все смотрит и смотрит на нее. Траву в тот сезон еще не косили, и нарциссы закрыли бутоны, защищаясь от нежданного ненастья.
- Я беру его.
- Не шути так, - сказал Алан и вышел, а она остается стоять там, где стояла.
- Я серьезно, - громко заверяет она, хотя рядом и нет никого. Тридцать лет прошло, а Марч ясно помнит привкус тех слов во рту. Как неописуемо они прозвучали, как сладостно. - Теперь он мой. Навеки.
Все, что ей удалось о нем узнать, рассказала Джудит: он сирота из Бостона, такой нищий, что кормился лишь крекерами да тем, что удавалось стащить. Не многие прохожие уделили бы ему хоть минуту своего времени, не говоря уж о долларе на ужин, а сердобольный отец Марч взял и привел его к себе домой.
- И это все, что мы о нем знаем?
Ясный, погожий день. Они с Джудит сидят на крыльце, наполняя птичью кормушку, которую та всегда затем вешает на орех.
- А где его родители? Какой он веры? Есть ли братья, сестры? Откуда нам знать, что ему тринадцать?
- Нельзя быть такой любопытной, - пресекает поток вопросов Джудит. - Зовут его Холлис, и он останется здесь. Вот все, что тебе нужно знать.
Поначалу он не выходит к обеденному столу. Даже когда подавали отбивные из молодого барашка, спаржу, а на десерт клубнику. И избегает смотреть в глаза, и Генри Мюррею тоже, которого, однако, заметно уважает (судя по тому, что со всеми, за исключением отца, пререкается). Паренек определенно был довольно дерзок, однако то была какая-то раздраженная дерзость, от нелюдимости. Он мог так взглянуть, что становилось не по себе. Взгляд его выражал все то, о чем он молчал.
Прошло три месяца, а Холлис по-прежнему всех их чуждался. Но чем меньше он раскрывал себя, тем интереснее становился для Марч. Она все надеялась, что как-нибудь пересечется с ним, но, когда это действительно случалось (один раз, когда он швырял камни в незримую цель за садовой оградой, и еще, когда они едва не столкнулись в коридоре по дороге в ванную), она словно немела в его присутствии. А поскольку была известной любительницей поболтать, такое ее поведение воспринималось как особенно загадочное.
- Не молчи, скажи хоть слово, - убеждала ее миссис Дейл, когда Холлис оказывался рядом, но та будто язык проглотила.
Марч даже стала пить дождевую воду, выведав этот рецепт у миссис Хартвиг (работницы школьного буфета), - вернейшее средство, говорят, от детского косноязычия и молчаливости.
И тем не менее Холлис и Марч не разговаривали. Им даже не удавалось попросить друг друга передать хлеб за столом или масло. Лишь летом сбылось ее желание. Был, помнится Марч, июль или первая неделя августа. Стояла дикая жара, которая, казалось, продлится вечность. Марч всюду ходила босоногая, с черными, словно сажа, ступнями. Она как раз пила стакан мятного чая со льдом, и который принесла ей Джудит, как вдруг увидела стрекозу над головой - намного крупнее всех тех, что носятся обычно над гладью озера Старой Оливы, и такую голубую, что девочка даже заморгала.
Она пошла за стрекозой. Та, залетев в гостиную, уселась на портьеру. В кресле отца сидел Холлис, читал один из его учебников, какой-то мудреный Труд касательно расследования убийств.
- А я хочу поймать ту стрекозу, - неожиданно для самой себя произнесла Марч.
Холлис смотрит на нее. Глаза у него - что твоя сажа.
- Молодец, - выдавил он наконец.
Стрекоза бьет радужно-переливчатыми крылышками по ткани портьер.
- Так помоги мне.
Марч даже удивилась, насколько уверенно она это произнесла. И Холлис, наверное, тоже - поскольку отложил книжку и действительно стал помогать.
Испуганная стрекоза забилась об оконное стекло, а затем, с отчаяния ввинтилась в длинные волосы Марч. Девочка все еще чувствовала биение тельца и крылышек, почти невесомых, и после того, как Холлис смахнул насекомое со спутанных прядей. Он распахнул окно, и стрекоза вылетела, тут же исчезнув из виду, будто проглоченная небесной синевой.
- Ну что, теперь ты счастлива?
От него очень пахнет мылом (миссис Дейл сумела настоять на ежедневной ванне) и еще каким-то трудноопределимым, "жгучим" запахом. Позднее Марч пришла к выводу, что так, должно быть, пахнет гнев.
- Еще нет. Но скоро буду, - ответила она.
Повела его на кухню и, вынув избуфета, поставила на стол две коробки фисташкового мороженого. Они уплели тогда по целой пинте на каждого и вскорости тряслись от холода, хотя солнце по-прежнему нещадно палило. Марч до сих пор помнит, в какой лед превратился ее язык.
- Лучше держись от этого паренька подальше, - предупреждал брат Марч.
Он рассказал ей мерзкие слухи: будто Холлис кого-то убил и теперь освобожден под надзор их отца. А мать его - проститутка, покончившая с собой. И что Марч не мешает понадежнее запереть свои драгоценности - серебряный гребень (наследство от матери) и позолоченный браслет с брелоками, - так как Холлис, скорее всего, еще и вор.
Марч знала: это зависть. Алан бледнел всякий раз, когда Генри Мюррей представлял Холлиса гостям как своего сына. Он никогда с отцом не ладил, разочаровывая его во всем, а теперь еще и потеснен тем, кто "до недавнего времени шампуня в глаза не видел и знать не знает, как в обществе себя вести!". Званый обед ли, празднество - а Холлис сидит себе да листает какой-нибудь из нуднейших юридических учебников отцовской библиотеки. Спросишь что-нибудь - и не подумает ответить. Единственные, кому он откликается, - Генри Мюррей и Марч.
- Почему бы тебе не отправиться туда, где тебя согласны терпеть?
- Почему бы тебе не заткнуться? - отвечает тем же тоном Холлис, даже не взглянув на Алана, который вообще-то лет на восемь старше и вполне уже мужчина, несмотря на свое дурацкое ерничанье.
Он рад малейшей возможности унизить мальчишку. На людях обращается с ним будто со слугой, а наедине дает как следует понять, кто здесь лишний, кто здесь приблуда. Частенько проникает в комнату Холлиса, пакостя там вволю. Льет кровь коровьего отела в ящики комода, уничтожая и без того скромный гардероб мальчика и прекрасно зная, что тот скорее станет бессменно носить одно и то же, чем признает поражение. Подкидывает в шкаф навозную кучу. К тому времени, как Холлис определит, откуда несет вонью, все, что Генри Мюррей дал ему - книги, тетради, белье, - пропитается ею насквозь.
Чем добрее их отец к мальчику, тем более жесток Алан. Шла первая зима, как Холлис жил с ними. Отец с подарками вернулся с конференции в Нью-Йорке. Марч досталось изящное золотое ожерелье, а обоим парням - по великолепному карманному ножику, сталь с перламутром. Алан к тому времени окончательно завалил занятия в юридической школе, и теперь тот факт, что к нему и "этому вот существу" отнеслись как к равным, фактически как к братьям, сделал его мрачнее тучи. Когда все сели ужинать, он уже кипел от злости.
- Он слишком мал еще иметь такой нож. Ты мне такого в его возрасте не позволял. Ему вообще доверять нельзя.
- Все у тебя будет хорошо, - сказал участливо Генри Мюррей Холлису, сидевшему от него по левую руку.
- Да ты что, слепой? - вскрикивает Алан.
Миссис Дейл в тот день не было, но она успела приготовить и накрыть им ужин: жареная курица, картошка, зеленые бобы. Алан с силой пихает тарелку, на стол опрокидывается стакан.
- Никто в здравом рассудке не дал бы ему нож в руки. Ты что, с ума сошел?
Если и существовало что-либо на свете, чего Генри Мюррей не выносил, так это люди, которые вели себя нечестно. А таким, очевидно, и был сейчас его сын. Холлис слова не сказал в свое оправдание, и вот что Марч было мучительно видеть: как он не может никому посмотреть в глаза. Мальчик, казалось, свертывался внутрь себя, погружался все глубже и глубже, пока та часть его, что сидела с ними за столом, не стала лишь, крупицей всей его души.
- Заткнись! - выкрикнула она. - Уж если кто и спятил, так это ты.
Марч сидит справа от отца, тот накрыл ее ладонь своею.
- Я не хочу слышать от тебя таких слов. Ни к Алану, ни к кому другому.
Холлис так и не притронулся к еде. Уставился в тарелку и молчит, но Марч ощущает, как чутко внимает он всему, что сейчас происходит.
- Ты попросту завидуешь, - бросает она брату.
Алан издает сухой смешок.
- Кому, вот этому?
Презрительный кивок на мальчика.
Генри Мюррей кладет на стол вилку и нож.
- Выйди.
- Я? - Алан, похоже, действительно шокирован. - Ты хочешь, чтобы я ушел?
- Вернешься, когда сумеешь вести себя как подобает.
Интонация, с которой это сказано, сомнений не оставляет: Генри Мюррей не склонен более терпеть подобное, по крайней мере не в этот вечер за столом.
Алан поднимается так резко, что стул с грохотом валится на пол. Марч не сводит с Холлиса глаз: он взялся наконец за нож и вилку. Тщательно режет на кусочки картофелины с мясом и вдруг, подняв голову, не мигая смотрит на нее. Марч охватывает какое-то странное, блаженное чувство. Нет, она заставит-таки его сегодня улыбнуться. Во всяком случае, постарается. Скосив глаза, Марч показывает язык.
- Как это понимать?
Она представить не могла, что отец заметит!
- Никак папа.
Марч бросает взгляд на Холлиса и убеждается: если он и не рассмеялся, то уж во всяком случае улыбнулся.
- Никак, мистер Мюррей, - подтверждает он.
- Отрадно слышать. - Генри Мюррей берется наконец за столовые приборы. - Одного невоспитанного ребенка в семье мне более чем достаточно.
Алану нужно бы сосредоточиться на поиске хорошей работы, на учебе в юридической школе. Он слишком взрослый уже для игр в вендетту. Но после того ужина подобная мысль прочно сидит у него в голове. Он выждал сколько нужно - не дать повод подозрениям - и холодным зимним днем, когда слегка снежило, с парой закадычных дружков подкараулил Холлиса на дороге, что ведет к озеру Старой Оливы. Они так долго ждали, заправляясь пивом, что под носами натекли сосульки. Они были готовы кого угодно избить до полного бесчувствия. Навалились, связали Холлиса, стали плевать ему в лицо. По очереди били, стремясь угодить по ребрам, целясь кулаками и ботинками.
Горизонт был тускл, в небе каркали вороны. Изо рта и носа хлынула кровь. Им хотелось слышать, как он кричит, просит их прекратить, стонет, плачет. Тщетно. Холлис лишь закрыл глаза, чтобы случайно не ослепнуть от удара в лицо. Он так их ненавидел, что никакое проявление этого чувства не имело смысла. Кровь сочилась на снег, с той стороны озера доносился звук мотора (мистер Джадсон, землевладелец тех мест, ехал через свой лес на снегоходе).
Наконец они устали его бить. Привязали к дереву и ушли. Прошло довольно много времени, стемнело, а Холлис так ни разу и не позвал на помощь. Когда он не явился на обед, Алан не преминул воспользоваться случаем, назвав мальчика "безответственным юнцом". А когда пробило девять, Марч пошла его искать. Когда нашла, Холлис пылал от ярости и невозможности действовать. Достав из кармана его курточки перламутровый ножик, Марч перерезала веревки. Холлис отворачивал лицо.
- Не надо меня жалеть.
На запястьях, где брат с дружками затянули узлы туго, обнажились кроваво-красные отметины.
- Не буду.
Она и вправду не жалела. Даже потом уж если кто и вызывал в ней жалость, так это Алан. К Холлису она чувствовала нечто совсем иное.
- Я знаю, это сделал Алан. Скажи всем. А я скажу, что все видела.
- Но ведь ты не видела.
Он вытер кровь с лица тыльной стороной ладони, растер снегом щеки и руки. Куртка и так вся порвана, а он еще зачем-то рвет рукав рубашки.
- И этого ты тоже не видела.
Берет у нее ножик. Глубоко, длинно режет себя вдоль правой руки.
- Прекрати!