- Когда мы уезжали, - пояснил адъютант, - фрау очень нервничала. Вы знаете, она пьет лекарства, которые ей прописывает этот доктор. И от них иногда просто не контролирует себя. Клаус баловался, прыгал, кричал, что станет генералом. Потом когда фрау взяла его на руки, спросил се, кем она хочет быть. Фрау вдруг разрыдалась и ответила… - Ральф запнулся.
- Ну, говорите же, говорите, - нетерпеливо потребовал Шелленберг. - Вы все равно все знаете.
- Фрау Ильзе сказала, - продолжил адъютант, - что хотела бы оказаться на месте фрау Ким Сэтерлэнд, чтобы вы относились к ней так же. Извините, господин бригадефюрер…
Шелленберг внимательно посмотрел на сына. Тот беззаботно улыбался и все время порывался спрыгнуть на пол. Вальтер отпустил его. Клаус тут же вскарабкался на кресло и уселся верхом на кожаный подлокотник.
- Осторожно, не упади, - улыбнулся бригадефюрер и снова обратился к Фелькерзаму. - Я просил вас, Ральф, узнать, кто этот доктор, который теперь консультирует мою супругу, бывшую супругу, - поправился он, - и что за лекарства он ей прописывает. Уже есть какие-то сведения?
- Я говорил с профессором де Кринисом, - ответил адъютант. - Фамилия врача Бруннер. Гауптштурмфюрер Бруннер. Он служит в секретной лаборатории АМТ-8. Она находится в ведении группенфюрера СС Мюллера. Служил в дивизии "Викинг", был ранен, признан непригодным к службе. Кроме работы в лаборатории частенько навещает концентрационные лагеря, расположенные в основном в Польше, в частности Аушвиц. Как он выражается, собирает материал для исследований. Хорошо образован. Учился в Мюнхене, в Вене, в Бонне. Изучал медицину и антропологию. В 1938 году защитил докторскую диссертацию на тему "Расовые различия структуры нижней челюсти".
- На какую тему? - переспросил Шелленберг. - Это интересно. Что общего может быть у Ильзе с доктором, изучающим нижнюю челюсть, и, видимо, в связи с этим посещающим концентрационные лагеря? - Шелленберг удрученно покачал головой. - Каким образом она познакомилась с ним?
- Мне это неизвестно, господин бригадефюрер, - ответил Ральф. - Все, что удалось узнать, что порекомендовал его один знакомый, кто точно, фрау Ильзе мне не сообщила.
- А лекарства? Они помогают ей?
- Фрау Ильзе утверждает, что только ими и спасается. Я попросил фрау показать мне упаковки. Рассчитывать на то, что она дала бы мне саму пилюлю, как вы понимаете, не приходится. Но упаковок нет. Две безличные белые банки, круглой формы.
- Меня это очень беспокоит… - Шелленберг бросил взгляд на сына. - Она постоянно во взвинченном состоянии, это может отрицательно сказаться на здоровье мальчика.
- Дело осложняется тем, господин бригадефюрер, - продолжил Фелькерзам, - что фрау Ильзе избегает специалистов из Шарите. Она отказалась поговорить даже с профессором де Кринисом. Она считает, что это вы подсылаете ей своих друзей, чтобы они сделали ей хуже. Видимо, на этой почве и появился Бруннер. Во всяком случае, к Шарите он отношения не имеет. А значит, и к Вашему отделу.
- Благодарю вас, Ральф, - Шелленберг озабоченно потер пальцами лоб. - При случае я расспрошу Мюллера об этом оберштурмфюрерс и о том, как и от чего он лечит. Несмотря на то, что наши отношения с Ильзе из рук вон плохи, она мать моего сына. И я не могу остаться безучастным, когда она травит себя какими-то неизвестными таблетками. Я попрошу вас, Ральф, еще одну услугу…
- Слушаю, господин бригадефюрер, - адъютант выпрямился, щелкнув каблуками.
- Узнайте, не звонили ли мне из Шарите.
- Сию минуту, - Фелькерзам вышел.
- Ну что, пошли наверх, - Шелленберг заговорщицки подмигнул сыну и, снова подхватив его на руки, поднялся на второй этаж.
Фелькерзам вернулся быстро.
- Господин бригадефюрер, - доложил он, - фрау Сэтерлэнд звонила двадцать минут назад. Вы разговаривали с рейхсфюрером, и поэтому горничная не соединила. Фрау просила передать, что скоро выезжает. Если это так, то скоро она будет здесь.
- Будьте добры, Ральф, - попросил его Шелленберг, - известите меня, как только она подъедет.
- Слушаю, господин бригадефюрер.
Маренн не заставила себя долго ждать. Через несколько минут после этого разговора ее машина подъехала к Гедесбергу. Заранее извещенные часовые распахнули ворота. Из подъезда особняка по лестнице навстречу спустился Ральф фон Фелькерзам с зонтом.
- Добрый вечер, фрау. Господин бригадефюрер ждет вас.
- Спасибо, Ральф, - приветливо кивнула она.
Проводив Маренн в холл, Фелькерзам тактично удалился.
Не снимая плаща, с распущенными волосами, Маренн взбежала по лестнице. Навстречу ей распахнулась дверь. Вальтер появился на пороге и без слов обнял се.
- Я так соскучился, - прошептал он, прижимая ее к себе, разгоряченную, взволнованную, потом поцеловал в губы.
- Ты один? - негромко спросила она.
- Нет. Ральф привез сына. Ильзе разрешила мне побыть с ним. Он нам не помешает, не беспокойся…
- Я и не беспокоюсь, напротив, - Маренн улыбнулась. - Я даже рада.
Пройдя в комнату, она подошла к мальчику, игравшему на ковре. Присела перед ним на корточки, распахнула плащ, достав большую плюшевую собаку со смешными длинными ушами и кожаным носом.
- Гав! - рассмеялась она, поставив игрушку перед Клаусом. - Посмотри, я привезла тебе друга.
От радости мальчик захлопал в ладоши и, схватив плюшевого щенка, спросил Маренн.
- Кто ты?
- Я - Ким, - ответила она. - Доктор, ты не помнишь меня? Я приезжала, когда ты болел.
- Ким? - Клаус смотрел на нес, широко раскрыв глаза. - Ты - Ким? - переспросил он, прижимая игрушку к груди.
- Да, а что? - удивилась Маренн. - Это плохо?
- Нет! - мальчик вдруг весело засмеялся и запрыгал по комнате, приговаривая. - Я назову его Ким, я назову его Ким, я назову своего друга Ким…
Вальтер подошел к Маренн, помог ей снять промокший плащ. Потом обнял за талию, с улыбкой наблюдая за веселившимся сынишкой.
- Я бы хотел, - неожиданно произнес он, прижимая Маренн к себе, - чтобы это был твой сын.
Маренн обернулась и с грустью покачала головой, глядя ему в лицо.
- Лучше не надо, Вальтер. Пусть будет се. По крайней мере есть надежда, что останется жив. А я невезучая по этой части.
Маренн настояла на том, чтобы Клаус остался на ночь в Гедесберге.
- Мальчик устал, - сказала она Вальтеру, - кроме того, везти его в такую погоду просто опасно.
Шелленберг согласился.
- Ральф, - попросил он адъютанта, - позвоните фрау Ильзе и скажите, что Клаус останется у меня. Со мной она все равно разговаривать не желает.
Фелькерзам только покачал головой - он догадывался, каков может быть ответ. Все догадывались. Однако молча направился выполнять приказание. Вернулся он скоро.
- Что она сказала? - спросил Шелленберг.
- Согласилась. С большим трудом, - вздохнул адъютант, потом замолчал, как-то замявшись.
Вальтер сразу заметил это.
- Что-то еще? - спросил тревожно.
- Прошу прощения, - продолжил Фелькерзам осторожно, - но мне кажется, она пьяная.
- Пьяная? - Маренн не поверила в то, что услышала. У Ильзы был скверный характер, но заподозрить ее в пристрастии к спиртному нельзя. Она взглянула на Вальтера. Шелленберг побледнел, но промолчал. Опустив голову, он смотрел в стол.
- Фрау как-то странно говорит, - продолжил Фелькерзам, - все время сбивается, путает слова…
- Это не алкоголь, - произнес Шелленберг мрачно. - Это все эти таблетки, которые она принимает.
- Какие таблетки? - Маренн насторожилась. - Кто ей прописал?
- Некто доктор Бруннер из Управления Мюллера, он ее консультирует.
- Пожалуй, я знаю его, - Маренн кивнула. - Мне несколько раз приходилось встречаться с ним. Он работает в биологической лаборатории.
- Сейчас он больше работает в Аушвице, - заметил Шелленберг раздраженно. - Там собирает материал для исследований. И я слышал, что Мюллер и Кальтенбруннер просто в восторге от его успехов. Теперь в Берлине его практически невозможно застать. Я думаю, Ральф, - Шелленберг взглянул на адъютанта. - Вам следовало бы навестить этого доктора Бруннера в Аушвице и ознакомиться поближе, что он там делает. Единственное, - он сделал паузу, - у вас нет медицинского образования, так что он легко введет вас в заблуждение.
- Я могу поехать вместе с Ральфом, - с готовностью предложила Маренн. - Попрошу Макса пока заменить меня в Шарите. Ему это не впервые. А в Венгрию к Фриснеру поедет штурмбаннфюрер Грабнер. Он раньше служил хирургом в дивизии "Дас Рейх", а теперь при мне в Шарите - очень толковый помощник. Он не хуже меня справится, я уверена. Я же пока навещу этого Бруннера. Наверное, пришло время поближе познакомиться с его методами. Ведь если Ильзе не намерена отдать тебе Клауса, - она понизила голос, - то ее увлечение весьма сомнительными способами лечения депрессии вдвойне опасно, это ставит под угрозу благополучие ребенка.
- Мне неловко тебя просить, Маренн, - Шелленберг подошел и с нежностью положил ей руку на плечо. - Это касается только меня, моей семьи. По я был бы крайне признателен, ведь лучше тебя никто не разберется, чем, собственно, занимается Бруннер и что за лекарства он производит.
- Все, что касается тебя, касается и меня тоже, - ответила она, подняв голову и глядя ему глаза. - Я поеду в Аушвиц. Только согласуй обязательно с Мюллером, чтобы нас хотя бы впустили на территорию лагеря.
- Конечно, я это сделаю.
Дождь все также шумел за окном. Маренн сама уложила Клауса спать. Ночью же, высвободившись из объятий Вальтера, который и сам спал, утомленный любовью, она накинула на обнаженное тело халат и Тихонько прошла в детскую. Подошла к постели мальчика, поправила одеяло, присела на край кровати, рассматривая безмятежно спящего малыша. С болью в сердце она вспомнила, каким в этом возрасте был Штефан. Такой же веселый, смешливый, беззаботный. Он также сбрасывал одеяло по ночам и капризничал, когда она укладывала его спать. Она так заботливо растила его - для кого? Чему посвятила молодость, жизнь? Он никогда не вернется к ней, не пришлет письма. Он ушел навсегда. Никогда у нее не будет других детей - это она решила твердо и давно. Он был у нес один-единственный, ее мальчик, ее кровиночка. Слезы навернулись у нее на глаза, она закрыла лицо руками, чтобы случайно не потревожить всхлипом Клауса. Потом, запахнув халат, вышла на балкон. Дождь утихал. Ветер клонил макушки деревьев. За черными тучами, плывущими по небу, проблескивали звезды. Ей казалось, что между облаками она видит лицо Штефана. О чем он думал в свой последний миг? О ней? Успел ли он вообще о чем-нибудь подумать. Все горело на нем, все горело вокруг, он испытывал страшную боль… Должен был испытывать. О нет, это нестерпимо…
- Маренн, ты плачешь? - неслышно подойдя сзади, Шелленберг обнял ее за плечи. - Что случилось?
Она повернулась к нему. На щеках поблескивали капли.
- Это просто дождинки, ничего страшного, - прошептала, прислонившись к его плечу. - Наверное, с листьев упали. Но всякий раз, когда я вижу Клауса, я не могу не думать о Штефане. Я и так где-то в глубине постоянно о нем думаю, постоянно помню. Он как будто рядом со мной.
Чем Вальтер мог успокоить ее? Он знал, что боль не успокоишь ничем.
- Не надо отчаиваться, дорогая моя. У тебя есть Джилл. Да и Клаус… - он сделал паузу, потом продолжил: - при известных обстоятельствах, учитывая положение на фронтах, ты останешься единственной, кто сможет позаботиться о нем. На его мать положиться нельзя. Надеюсь, я могу рассчитывать на тебя в этом, а?
- Да, конечно, - она подняла блестящие от слез глаза. - Я не оставлю его, обещаю. Если сама буду жива, конечно.
Утром они вдвоем совершили прогулку верхом по парку. Когда подъехали к дому, их встретил Клаус - в ночной пижаме. Он проснулся и, невзирая на строгие наставления Фелькерзама, выбежал прямо из постели на крыльцо. Только Маренн сошла с лошади, он повис у нее на шее.
- Привези мне в следующий раз обезьяну, - попросил задорно. - Живую!
- Немного поздновато, - Маренн обернулась к Шелленбергу. - Надо было заказывать у Роммеля, когда он находился в Африке. Теперь - ни Африки, ни самого Роммеля, - она вздохнула. - Но ничего, Клаус, - приободрила мальчишку, - что-нибудь придумаем. Будешь водить обезьяну, как собаку, на поводке.
- Вот еще, придумали герр Клаус, - Шелленберг шутливо возмутился, - а крокодила не хотите? На поводке?
- И это тоже в Африке, - добавила Маренн, - которой нет. Но, может быть, найдется в зоопарке. Я узнаю.
Она поднялась в спальню. Оставшись одна, взглянула на себя в зеркало. Какое-то странное, горькое чувство охватило ее. Сколько раз обещала Скорцени, сколько раз обещала себе, что этой связи будет положен конец. Но на деле все оказывалось слишком трудно. Вальтер любил ее, она знала это. Она разрывалась между ними обоими. Но про себя знала точно - то, что однажды сказала Скорцени, но больше сказать не отважилась. О лагере, о собственном положении при нем. И еще она хорошо понимала, что никогда не сможет забыть обугленные остовы домов исчезнувшей деревеньки под Москвой, разрушенную церковь, плачущие глаза старика-монаха, испуганный взгляд чудом спасшегося русского мальчика. Что-то надломилось тогда.
Если бы не эта морозная ночь, озаренная пожаром, она бы, возможно, и не ответила на чувства Вальтера, постаралась бы не ответить. Она осталась бы верной. Но, увы… "Я не твой отец…" - эти слова врезались в память. Возможно, если бы она была свободна, как в восемнадцатом году, она поступила бы точно так же, как поступила, когда маршал Фош приказал расстрелять безоружных французских солдат на нейтральной полосе - она ушла бы, уехала, простилась с ним навсегда. Не в силах принять того, что произошло. Но все обстояло иначе - она в самом деле была пленницей и сама выбирать ничего не могла. Но и оставить все, как прежде, тоже было невозможно. И она ушла… другим путем. И вот оказалась здесь, в Гедесберге. Любовницей бригадефюрера.
Она не слышала, как вошел Вальтер. Он подошел ближе и, нежно проведя ладонями по ее обнаженной спине, обнял се, целуя плечи и шею.
- Любимая моя, голубка моя, - проговорил негромко. - Только с тобой я отдыхаю. Только с тобой мне легко. Только с тобой я счастлив, дорогая…
Требовательно зазвонил телефон. С сожалением отпустив Маренн, Вальтер подошел к столу и снял трубку.
- Почему вы так долго не подходите к телефону, Вальтер? - послышался раздраженный голос Гиммлера. - Вчера вечером я имел разговор с фюрером. Вы мне срочно нужны. Приезжайте.
- Слушаюсь.
Шелленберг положил трубку и повернулся к Маренн.
- Извини, - улыбнулся он.
- У рейхсфюрера совсем нет личной жизни, - ответила она с притворным сожалением, одеваясь, - все его время занимает государство. И нам нужно следовать его примеру…
Едва она закончила фразу, телефон зазвонил вновь.
- Это опять он, - предположила Маренн.
Засмеявшись, Вальтер снова снял трубку.
- Да, сейчас, это тебя, - протянул трубку Маренн. - Джилл. Оказывается, бодрствует не один рейхсфюрер. Мой секретарь тоже уже на службе.
Маренн подошла к телефону.
- Да, слушаю. Доброе утро, Джилл. Что случилось?
- Тебе звонил профессор де Кринис, - услышала она голос дочери. - Уже два раза. Он всюду разыскивает тебя…
- Пожалуйста, скажи ему, - Маренн вздохнула, - я буду в клинике через полчаса. И попроси его вызвать ко мне штурмбаннфюрера Грабнера, у меня есть к нему важное поручение.
- Хорошо, мама, - из трубки понеслись короткие гудки.
Она повесила трубку, повернулась к Вальтеру. Они молча посмотрели друг на друга и засмеялись. Подойдя, он долгим поцелуем приник к ее губам. Потом отпустил.
- Иди. Тебя ждут.
Она кивнула, заметив.
- Я так поняла, что тебя тоже.
В Кракове вице-король Польши гауляйтор Ганс Франк расплылся в улыбке, выходя навстречу Маренн из-за широкого рабочего стола, стоящего посреди залы, служившей ему кабинетом.
- Я очень рад, уважаемая фрау Сэтерлэнд, что при вашей общеизвестной занятости вы сочли возможным посетить меня, - сказал он, пожимая руку.
- Я выполняю поручение рейхсфюрера СС Гиммлера. Он поручил мне передать вам вот эти документы. Прошу, - с холодной любезностью Маренн протянула папку Франку.
Она давно уже привыкла к тому, что в кабинетах высокопоставленных нацистских бонз она чувствовала себя так, как будто играла роль в срежиссированной кем-то пьесе, где каждый лицедействовал, создавая "немеркнущий" образ для истории. Франк не был исключением. Его наигранная манера общения, театральность, с которыми она сталкивалась не впервые, и сейчас бросились ей в глаза. Она украдкой оглянулась, не снимают ли их для кинохроники. Но нет, с того момента, как дверь за адъютантом губернатора, сопроводившим ее к Франку, закрылась, они с гауляйтором остались одни.
Конечно, никакой нужды, а тем более желания, лишний раз заезжать к немецкому правителю Польши у Маренн не было. Любые документы от рейхсфюрера могли доставить и без нее, и весьма быстро. Но, не желая будить лишние подозрения всесильного шефа гестапо до поры до времени, Шелленберг не назвал Мюллеру истинной причины визита Маренн и своего адъютанта в Польшу и Аушвиц. Он нашел подходящий предлог - секретные бумаги, которые должен был доставить Фелькерзам, и самая обыкновенная медицинская проверка лагерной больницы, которую время от времени проводили инспекторы из Берлина Конечно, фрау Сэтерлэнд была слишком заметной фигурой, чтобы считать в Аушвице использованные медикаменты и проверять отчетность. Обычно такую работу выполняли мелкие сотки. Мюллер не мог не обратить на это внимания. Но в Кракове все еще располагались крупные немецкие госпитали - тут уж все слилось воедино, и шефу гестапо ничего не оставалось, как дать добро. Уже в Кракове решили, что с документами к Франку пойдет одна Маренн, а Фелькерзам тем временем соберет сведения о Бруннере, что известно о его деятельности в местном подразделении абвера, который после июльского заговора перешел в непосредственное подчинение бригадефюрера Шелленберга.
- Рейхсфюрер Гиммлер не мог найти для меня более очаровательного гонца, встреча с которым была бы мне так приятна, - делая вид, что не замечает ее холодности, губернатор принял документы, небрежно бросил их на стол и, весело хохотнув, предложил присесть.
- Признаюсь, я восхищаюсь, фрау Ким, вашим талантом и самоотверженностью, - продолжил через мгновение, расхаживая по кабинету. - Мне рассказывали, что в Сталинграде вы лично командовали солдатами, державшими оборону госпиталя, и не пропустили противника, пока последний раненый не был эвакуирован транспортным самолетом. Это поразительно. Какая стойкость!
- Благодарю, господин гауляйтор, - спокойно ответила Маренн, - но многими достижениями я обязана поддержке рейхсфюрера.