- Нет, Глебка. Ее полное имя - Ефросинья. Дед наш, понимаешь ли, был со странностями и дочерям своим, то есть маме моей и тете, дал старинные русские имена - Евдокия и Ефросинья. Ты представь только, каково им было расти с такими именами - Дунька и Фроська? Знаешь, как их в школе за это жестоко дразнили?
- Да уж, прикололся твой дед, ничего не скажешь…
- Ага. Прикололся. Вот моя мама и решила, что дочку потом обязательно как-нибудь красиво назовет. Ну, и назвала… Она ж меня без мужа родила, дед ее потом за это из дома выгнал. Жуть какой строгий был! Тетя Дуня сама от него уехала, а мама с маленькой дочкой, со мной то есть, из дома ушла. Правда, потом, когда он совсем состарился, с мамой помирился. И меня, свою внучку, признал. Но все равно упорно называл меня Варькой. Никакая ты, говорил, не Барбара, а как есть Варвара. А фамилия у меня была Брылина. Вот и росла я Барбарой Брылиной, сама того не ведая, какая у меня тезка-актриса есть. Это уж потом знаменитый новогодний фильм на экраны вышел - ну, который перед каждым Новым годом обязательно по всем каналам крутят, про иронию судьбы, про учительницу… Видел?
- Да видел, видел… По-моему, фигня полная.
- Ну почему же - фигня? Совсем даже не фигня! Ты еще омлет будешь?
- Давай…
- А насчет фильма ты не прав, Глебка! - горячо продолжила Бася, повернувшись к плите и накладывая в тарелку пасынка еще одну порцию омлета. - Ты знаешь, какую он революцию тогда произвел? Все его в Новый год посмотрели, потом столько разговоров было… Там польская актриса снималась, Барбара Брыльска. В общем, она была такая, такая…
- Ой, да обыкновенная! - проговорил Глеб неразборчиво, запихивая в рот порядочный кусок омлета. - Тетка как тетка! Я же видел! Вроде молодая, а старше нынешней Мадонны выглядит!
- Ну конечно, если образ Мадонны брать в качестве эквивалента красоты…
- Мам! Давай не будем про Мадонну, ладно? Ее вообще ни с кем сравнивать нельзя. И уж тем более с твоей этой…
- Ладно. Про святое - не будем. Согласна.
- А ты не смейся!
- Я не смеюсь, Глебушка. Тебе показалось. Честное слово, не смеюсь. И не улыбаюсь даже. Я твои вкусы всегда уважала и впредь буду уважать.
- Да знаю, мам… Ну, а дальше-то что было? Твоя мама не пожалела, что назвала тебя Барбарой, как ту полячку?
- Нет. А чего ей жалеть? Это же и впрямь удивительно, что все так совпало! Она - Брыльска, а я - Брылина. Ты знаешь, мне кажется, что мою похожесть на эту актрису она между делом взяла да и сама себе додумала… А когда человек во что-то искренне верит, то получается так, как он хочет. В общем, мне уже ничего не оставалось, как расти и взрослеть во взлелеянном мамой образе… - тихо рассмеявшись, развела руками Бася. - И ладно бы, если б она сама по себе тихо довольствовалась этим образом - куда ни шло. Так нет же, она и всех окружающих убедила в том, что я - маленькая копия той польской актрисы. И все поверили, представляешь?
- Ага. Психоз массового сознания, да?
- Ну, не совсем уж психоз… Людям, знаешь, всегда хочется чего-то необыкновенного. Вот была бы я, к примеру, Варварой, а не Барбарой, на это обстоятельство никто бы и внимания не обратил, а так…
- Но ведь ты и правда на нее похожа, Бась!
- А что делать? Пришлось! - со смехом развела она руками. - Не могла же я маму подвести! Чем больше росла, тем больше схожести образовывалось.
- А ее ортодоксальный папаша, ну, твой дед то есть, как к этому отнесся? Что ты на актрису похожа?
- Да ему уж и дела не было до этого, Глебушка. Мне двенадцать лет было, когда он помирать собрался. Болел сильно, долго маму мучил… Я помню, как мы с ней ходили за ним ухаживать. Он уже старенький был, слепой и глухой, а все равно - сердитый. Кричал на нее, как на девчонку. А она ведь меня поздно родила, в сорок лет почти… Вот и считай, сколько ей было. Пятьдесят два года - почти пенсионерка. А он ей - Фроська туда, Фроська сюда… Еще и костылем замахивался. Потом он умер, а мы так с мамой вдвоем и жили. Городок у нас малюсенький был, все друг друга знали. Да что я говорю - был, он и сейчас есть…
- Ага, я помню. Там такие деревья росли большие - выше домов.
- Да. Это липы…
- А еще помню, что там были деревянные тротуары.
- Ну да… Мама пишет, что там и сейчас ничего не изменилось. А соседи до сих пор ее спрашивают - как там твоя Баська-полячка в большом городе живет? Представляешь? Меня с детства так и звали - вон, мол, смотрите, Баська-полячка пошла, Фроськина дочь… Смешно звучит, правда?
- Ага, смешно… Мам, а почему бабушка Фрося к нам в гости никогда не ездит? Не скучает, что ли? Я ж ей вроде как внук… Или как бы внук, если я тебя мамой зову… Пусть она приедет, ты ее позови!
- Ой, что ты, ее и не выманишь сюда! Она Вадима страшно стесняется. Да и не только Вадима, она вообще всех стесняется. Такая она у меня - пугливая мечтательница… Нет, я ее приглашала, конечно! И тетя Дуня ее к себе звала. Только она и к ней тоже не поедет. Боится. Она ее всегда боялась, с детства. Странно, да? Вроде тетя Дуня - ее единственная старшая сестра… Хотя, если честно, Глебка, я тоже своей тетки побаиваюсь. Ты же знаешь, какая она у нас боевая!
- Да уж знаю. Классная бабка! Так матюками концептуально по телефону кроет, что уши в трубочку сворачиваются. Таких даже по телевизору не услышишь! Ты знаешь, что она недавно отцу заявила?
- Что? - испуганно вскинула на пасынка глаза Бася.
- А что будто мы с отцом, такие-рассякие, тебя вот уже десять лет как хотим, так и пользуем… Представляешь, так отцу прямым текстом и заявила! И слово такое противное подобрала - пользуем! Я сам слышал.
- Глебка! Ну как тебе не стыдно? Чего ты повторяешь всякую ерунду!
- Так она сама так говорит! Я при чем? - возмущенно растопырил карие глазищи Глеб. - Если б она не говорила, я бы и не повторял!
- И что с того, что она так говорит! - не сдавалась Бася. - У нее просто характер такой… не из легких. Неуживчивый, своеобразный… Понимать же надо! А что в выражениях не стесняется, так этому тоже свое объяснение есть. Она меня таким способом любит, понимаешь? Способом нападения. А что делать - жизнь у них с мамой тяжелая была. Если бы тетя Дуня огрызаться не научилась, то, наверное, тоже овцой забитой около отца-деспота всю жизнь прожила, как мама. Ты знаешь, на самом деле тетя Дуня маму очень, очень жалела, хоть и ругала в письмах за беззубость на чем свет стоит. А когда я школу закончила, она сразу меня к себе позвала, в институт поступать. Чего тебе, говорит, в глухой провинции пропадать? Ну, я и поехала… Поступить не поступила, зато вас с отцом встретила и полюбила…
Последнее слово вдруг ни с того ни с сего застряло в горле, съежилось комком, ударило в нос так и не пролитыми слезами. Вот не зря говорят, что все исходящие из организма слезы выплакивать до конца надо, иначе они потом выскочат в самый неподходящий момент.
Тихо шмыгнув носом, она встала со стула, торопливо развернулась к плите, со звоном подняла крышку со сковородки с омлетом.
- Глебушка, ты добавки будешь? Давай еще, а?
- Нет. Я наелся. Ты только не реви, пожалуйста. Не надо.
- А я и не реву… С чего ты взял?
- Ой, да не держи меня за малолетку, мам! Что я, ситуацию не отражаю, по-твоему?
- В… каком смысле - не отражаешь? Что ты имеешь в виду, Глебушка?
- Что, что… Это ж ослу понятно что. Мам… Да расслабься ты, честное слово! Забей на него! Подумаешь, пусть он налево сходит! Да у всех наших пацанов отцы такие! А у Борьки так вообще… Отец все время туда-сюда мечется, уходит-приходит, уходит-приходит… А матери Борькиной это по фигу! То есть фиолетово - полностью! Она только смеется, говорит, левак укрепляет брак…
- Не знаю, не знаю, Глебушка… - так и не смея развернуться от плиты, тихо проговорила Бася. - Может, и впрямь маме твоего Бориса так удобнее. А я - не могу. Мне стыдно. Тем более мне именно с тобой говорить на эту тему стыдно. Давай не будем, а?
- Мам, да ты сядь… Почему стыдно-то? Я ж тебе не чужой! Сядь, мам.
- Да ну…
Не оборачиваясь от плиты, она вяло махнула рукой, подняла лицо, изо всех сил пытаясь протолкнуть вовнутрь застрявший в горле слезный комок.
- Сядь, мам. Ну чего ты как маленькая?
Басовитые нотки в голосе Глеба звучали так уверенно, будто он и не с мачехой сейчас разговаривал, а с подружкой-ровесницей. Хмыкнув, она тихо села на стул, взглянула на него неуверенно, даже насмешливо улыбнуться попыталась. Хотя лучше бы она этого не делала. Потому что, вместо улыбки, образовалось лишь нервное дрожание губ, и пришлось их поджать жалкой скобочкой.
- Ну, мам… Ну ты же сама знаешь, как к нашему отцу всякие тетки любят липнуть! Помнишь, как два года назад какая-то тупая лохушка его преследовала, тебе постоянно звонила? И ничего! Вы с отцом еще смеялись над ней… Помнишь?
Снова хмыкнув, Бася недоверчиво уставилась на пасынка. Надо же - только и остается, что хмыкать. Она и не подозревала, что Глебка в курсе всех этих дел… Действительно, была у них с Вадимом два года назад такая история. Влюбилась в него одна особь, из нынешних, из юных и наглых. Из тех, которые к объекту своей влюбленности напролом пробиваются, как через лесную чащу. Ох и хлебнули они с Вадимом тогда от этой девицы… Все было - и преследования, и звонки, и до прямых угроз дело доходило. Смех смехом, конечно, но она, помнится, боялась из дому выйти - вдруг эта девица в припадке страсти ненароком возьмет да кислотой в лицо плеснет…
- Да, Глебка. Тогда это действительно смешно было. Тогда мы вместе смеялись, а теперь… Теперь это уже другая драматургия…
- Мам, да нет здесь никакой драмы! Не придумывай. Наверное, у вас просто это… Ну, семейный кризис, что ли… Десять лет вместе прожить - это ж не баран чихнул! А может, он просто устал? Знаешь, как бывает? Тупо устал, и все.
- От меня, что ли, устал?
- Да нет, не от тебя! Просто - устал. Ты же знаешь, какой у него бизнес тяжелый! Нервно-строительный, как он говорит. Да и в стране кризис, тут поневоле крышу над головой снесет! А так мы очень даже хорошо живем, мам…
- Слушай, Глебка… Раз уж у нас такой разговор пошел… Только давай по чесноку, ладно? Ты уже большой, с тобой можно обо всем по чесноку… Понимаешь, твой отец… По-моему, он меня совсем, совсем разлюбил…
Бася коротко вздохнула и замолчала, испуганно уставившись на пасынка. Лицо его вмиг стало совсем уж потерянным, синие глаза округлились по-детски. Смотрит на нее, моргает рыжими ресницами, не знает, что и ответить. Да и что он может ответить? В конце концов, ему пятнадцать всего. Вот идиотка! Разве можно с мальчишкой такие разговоры вести! И как это ее вдруг понесло на подобные откровения? Ему ж еще не по силам!
Прикусив от досады губу, она резко поднялась со стула, подошла к окну, сплела вдовьим жестом руки под грудью. Надо как-то выходить из ситуации. Но как? Может, повернуться к нему с улыбкой и сказать, что пошутила?
Повернуться она не успела. Глебка ее опередил. Проговорил в спину довольно уверенно:
- Ага, щас! Разлюбил он тебя! Размечталась! Тоже придумала себе несчастье! Ты чего, с дуба рухнула, такое заявлять? Десять лет любил, а потом здрасте-нате - взял и разлюбил! Так же не бывает!
- Бывает, Глебка. Еще как бывает.
Нет, чего это она, в самом деле? Такой был повод этот дурацкий разговор прекратить! Сказала бы - ну да, конечно же не бывает… А она ляпает разговор дальше, как со взрослым. И ничего с этим сделать не может. Слова из обиженного организма сами по себе вылетают, как птицы из огня, торопятся.
- Нет, не бывает!
- Понимаешь, я его раздражать начала… Я же чувствую! Он приходит под утро, от него чужими духами пахнет… А я…
Спохватившись, она прижала ладони ко рту, глянула на него испуганно.
- Ой, да что я несу, в самом деле! Ты прости меня, Глебка. Наверное, и правда нельзя тебе такие вещи рассказывать…
Она и сама не заметила, как слезы потекли по щекам. Странно, голос звучал спокойно и ровно, а слезы текли. И плечи тряслись противно, как в лихорадке. И слова по своей сути проговаривались противные, злые, жестокие. Опять сами по себе выскакивали, не удержать.
- А… А что мне с тобой делать, Глебка, если до развода дело дойдет? Что? Я ж тебе не мать…
Наверное, она бы в отчаянии еще чего-нибудь выдала такое, очень противное. Это, наверное, хорошо, что Глеб ее опять опередил. Хотя чего уж хорошего… Вон как у него голос зазвенел, ткнулся ей в спину мальчишеской обидой.
- Мам, да ты чего такое говоришь?! Да ты… Ты вспомни, вспомни, мам! Я хоть и маленький был, а помню, как сам тогда тебе в руки упал… А ты помнишь? А папа еще сказал - это судьба… Ты что, забыла? И отец тебя любит, любит! Я знаю! А ты все придумываешь! Развод, главное… Ты что вообще говоришь такое? Ой, да ну тебя…
От звука упавшего на пол стула она вздрогнула, втянула голову в плечи. Оглянулась - Глебкина красная майка мелькнула в проеме кухни, исчезла. Обиделся. Наверное, плакать пошел. Ишь, как дверью в свою комнату сердито хлопнул. Чего ж она стоит? Надо бы за ним пойти, объяснить, успокоить…
Да, мысль, конечно, хорошая - "объяснить и успокоить". Очень правильная. Особенно относительно "объяснить". Хватит, объяснила уже. Назвалась десять лет назад матерью, хватило смелости, а теперь в объяснения кинулась. Прости, мол, Глебушка, мачеху-дуру глупую, меня твой отец разлюбил… Тьфу, противно как звучит. Хотя, как бы оно ни звучало, в чем, если вдуматься, она виновата? В том, что без ума влюбилась в Вадима? Или в том, что так же без ума старалась быть примерной женой и хорошей мачехой? Что всегда была при доме, при муже, при ребенке? Со всеми подробностями была - и со свежими рубашками по утрам, и завтраками-обедами тоже свежими, а не из "Кулинарии" принесенными, и с Глебушкиными детскими болезнями, и с обязательной сказкой на ночь, а потом еще и с уроками, спортивными секциями, бассейном, английским… За все же бралась-хваталась с радостью, жила как птичка певчая, которая больших забот не знает. А главное, уверенность была, что все она делает правильно - живет, мужа любит, ребенка воспитывает… Ни образования за душой, ни мало-мальской специальности не было, а уверенность - была. Нет, конечно, всякое за эти десять лет пришлось пережить. И неприятности тоже были. А у кого их не бывает, скажите? Муж ей не простой достался, это ж понимать надо. Она и понимала. Любила, прощала, терпела, обид не помнила. Знала - он ее тоже любит. Да, было, было… Что же, черт возьми, сейчас-то произошло? Откуда взялась эта нервозность, слезливость обиженная, съедающая сердце тревога? Куда делась ее терпеливость легкомысленная? Неужели иссякла, закончилась?
Если так - то страшно… Страшно за себя, за Глебку. Вон уже до чего дело дошло - пугать начала откровениями. Ну как, как мальчишке объяснить, что трудно, что практически невозможно жить рядом с человеком, которого раздражаешь? И от которого при этом зависишь полностью? А главное - по-прежнему любишь…
Нет, ничего такого не надо ему объяснять. Нельзя. Маленький он еще. Надо просто взять себя в руки. Надо самой успокоиться, сосредоточиться на чем-то хорошем. А хорошего было много, есть что вспомнить. Например, тот самый день можно вспомнить, когда они появились в ее жизни - Вадим и Глебка. Она, кстати, часто его вспоминает. Хороший был день…
Суета, суета. Непривычная суета большого, будто плывущего по июньской жаре города. Люди на привокзальной площади - сердитые, распаренные, прут со своими котомками напролом, того и гляди, снесут… А у нее, между прочим, тоже котомками руки заняты - чемодан да две сумки с гостинцами. Мама сказала - неудобно будет, если она к тете Дуне без гостинцев заявится. Можно подумать, она, тетя Дуня, ни грибов соленых сроду не едала, ни варенья крыжовенного, ни сала домашнего. Теперь вот напрягайся, тащи на себе все это хозяйство, как героиня Татьяны Дорониной из фильма "Три тополя на Плющихе"…
Хотя чего это она себя с какой-то деревенской теткой сравнивает? Нет уж, и близко никакого сравнения быть не может. Потому что тетка та, простите, во что была наряжена? В белый платочек, ситцевую блузку да в кургузенький пиджачок? Так, кажется? А на ней сейчас - не прикид, а полный отпад. Модный и окончательно безоговорочно городской. Белая короткая юбочка с кокетливым воланом, белая кофточка строгим пиджачком, тоже коротенькая, на золотых пуговицах в два ряда. Они с мамой все модные журналы пересмотрели, прежде чем этот костюмчик скроить да сшить. И ноги у нее тоже, можно сказать, городские - длинные, подтянутые, загорелые. Все редкие солнечные деньки, успевшие свалиться на их сибирский городок, ногами были в дело использованы. Лицо она от солнца оберегала, конечно, а ноги - святое дело. В сочетании с белым костюмчиком смотрятся такой красотой неописуемой, что хоть сейчас фотографа из журнала "Бурда моден" приглашай. Хороший такой журнал - оттуда они с мамой выкройку костюмчика и взяли. Там еще платье было цветное, на бретельках, но насчет платья они сильно засомневались. Хотелось, чтобы прикид как-то посерьезнее выглядел. Она ж не просто так в большой город из своей алтайской глухомани едет, а в институт поступать.
Правда, был в этой красоте по модным городским меркам один изъян - стрижка немного подкачала. Не очень модная у нее по нынешним временам стрижка. Да, собственно, и стрижки как таковой нет, просто волосы отросли до плеч и загибаются концами кверху, как у актрисы Барбары Брыльской из новогоднего фильма. Отчего-то не захотелось ей менять этот образ, привыкла уже к нему, сроднилась. А как тут не сроднишься, когда все дружным хором твердят, что она этой Барбары полная копия? И лицо, и манеры, и имя, и прочая стать…
- Девушка, вам куда? Недорого отвезу…
Вздрогнув от прозвучавшего над ухом вкрадчивого мужского голоса, Бася остановилась, улыбнулась нерешительно, глянула заговорившему с ней мужчине в лицо. Ничего вроде. На бандита не похож. Обыкновенный облезлый дядька в замасленной кепке. Глаза веселые и несчастные одновременно, недокуренная папироса торчит в желтых зубах. У них в Семидолье - каждый второй мужик такой. Что ж, ладно. Пусть будет дядька. Тем более она все равно собиралась до тети Дуни на такси ехать.
- А сколько - недорого?
- Да не боись, не разорю. Таксист, может, и разорит, а я - нет. Мне бы на хлебушко заработать. И детишкам на молочишко. Пошли, что ли? Вон моя машина стоит…
- Что ж, пошли…
Машина у дядьки оказалась тоже облезлая, откровенно зияющая пятнами ржавчины "копейка" красного цвета. Багажник открылся с недовольным скрипом, нехотя вобрал в себя ее котомки.
- Ну, куда ехать? Говори адрес, - деловито произнес дядька, когда она уселась рядом с ним на переднее сиденье, покрытое протертым до основания ковриком.
- Улица Новая, дом три! У меня там тетя живет! - весело отрапортовала она, даже не взглянув в листочек с адресом. А чего в него заглядывать? Давно уж наизусть выучила. И номер квартиры у тети Дуни тоже легко запоминающийся - восемнадцатый. Аккурат ее возрасту соответствует. Так что грех не запомнить.
- Новая, говоришь? Хм… А где это? Я вроде все улицы в городе наперечет знаю…
- А это новостройка, наверное. Тетя туда недавно переехала, ей там квартиру дали. А раньше она в бараке жила, на Белореченской.
- Белореченскую знаю, конечно. А улицу Новую… Что, так и называется - Новая?
- Ну да…
- А район какой? Ну, хотя бы ориентировочно.