- Неважно, зато другие могут захотеть этого от тебя. И даже потребовать, предлагая взамен себя, свои интересы. Впрочем, я говорю на тот случай, если ты не ставишь своей целью посвятить свою жизнь кому-то. Отдать всю себя одному человеку. Если захочешь жить именно так - тогда сделай это со всем жаром души. Со всей энергией собственной натуры.
- Но Энн, я не… - Зигни порозовела. - Я хочу в своей жизни только одного, и ты знаешь чего именно.
- Я знаю, Зиг, ты хочешь обуздать норовистого конька - японский язык. Подчинить его себе, заставить его повиноваться даже твоему взгляду. Но Восток коварен, Зигни. Этот язык сам может подчинить тебя.
Зигни приподняла одну бровь.
- Да? Ты так думаешь, Энн? Но если я сама захочу ему подчиниться и мы устремимся навстречу друг другу, то успех обеспечен? - Она улыбнулась. - А?
- Пожалуй, - согласилась Энн, подливая девочке чаю. - Еще молока?
Зигни покачала головой.
- Спасибо, нет. Понимаешь, Энн, для мамы японские острова стали последней земной твердью, на которую она ступала в своей жизни. Потом ее поглотила вода… А статьи о ней, в которых столько тепла и восторга ее поклонников, мы бы никогда не поняли, если бы не было человека, который перевел их нам. Странно, правда? - Она помолчала, потом добавила: - Энн, папа так любил ее! И мне ужасно хочется передать ему ту любовь, которая заключена в этих иероглифах. Мне кажется, что только я смогу вложить в этот перевод с японского на шведский всю душу. Я хочу, чтобы в переводах звучала истинная любовь и настоящий восторг. Они там есть, я знаю, я чувствую, потому что мама играла на арфе, как не играл никто. Из струн арфы под мамины пальцами истекала любовь. Ведь недаром арфа в древние времена была любовным музыкальным инструментом… Понимаешь, Энн, - продолжала девочка, - меня будто кто-то толкает к японскому, кто-то велит выучить его. Мне словно что-то необыкновенное обещано в жизни, но только в том случае, если я выучу японский. Какие-то силы меня толкают в мир чужого языка. И я не хочу сопротивляться. Мне кажется, я скоро узнаю то, что мне предстоит сделать.
- Тогда тебе надо поехать учиться в Японию… - начала Энн.
- О нет! - решительно воспротивилась Зигни. - Не знаю точно почему, но я не хочу ехать учиться в Японию. Может быть, я пойму это позже.
- Значит, ты веришь, что у каждого человека на свете есть свое предназначение? - задумчиво спросила Энн, пытаясь понять, как сама ответила бы на такой вопрос.
- Да. Я не сомневаюсь в этом. И ты, Энн, ведь тоже в это веришь. Иначе не смогла бы дать мне такого совета, как только что: никогда не предавай себя.
- Какая ты умная девочка, Зиг! Но постичь другой народ, даже живущий не слишком-то далеко от твоей страны, невероятно трудно. Для меня, англичанки, вы, шведы, и то совершенно другие.
- Верно, но верно для чувствительных и тонких натур.
- Мы говорим именно о них. Для примитивной натуры даже скалы повсюду одинаковы - что в Швеции, что в Англии - хотя не имеют между собой ничего общего. Так я продолжу, Зиг? Мне кажется, я начинаю улавливать разницу между англичанами и шведами. Я бы сказала, вы больше похожи на немцев, наверное потому, что вы лютеране. У вас есть традиции, которых вы сами даже не замечаете. Но они известны другим.
Энн улыбнулась, вспоминая напутствие рекомендовавшего ее Рауду профессора: "Запомни, детка, шведы любят соблюдать за ужином маленькие тонкости. Хозяин дома поднимает бокал и, обращаясь к каждому, произносит "сколь", что означает "за ваше здоровье". И учти, всякий раз, когда звучит это слово, все обмениваются взглядами, выпивают и снова смотрят в глаза друг другу. Запомни: нельзя произносить тост за хозяйку или хозяина до конца трапезы, ставить бокал на стол, пока звучит тост. Присутствующие должны посмотреть в глаза друг другу".
Энн вспомнила, как волновалась, оказавшись впервые за столом в доме Раудов. Неужели старый профессор не ошибся? Неужели его советы не просто вычитаны из книг о Швеции? Может, он принял за истину давно ушедшие реалии, оставшиеся мертвым словом в книгах?
Но все оказалось точно так, как рассказывал профессор. Энн старательно следовала его советам и поразилась - какой красоты и глубины серые глаза профессора Рауда. Такой взгляд способен пронзить женское сердце навсегда. Но она отогнала эту мысль, не за тем она приехала в этот дом. Ей следует внимательно смотреть в глаза, похожие по цвету, в глаза, которые наверняка со временем обретут такую же глубину, как отцовские. Зигни очень необычная девочка, она гораздо взрослее своих лет.
Энн полюбила свою подопечную. Зигни нравилась ей неординарностью. Иногда становилось страшновато за нее - из арвикского уединения ей предстоит выйти в большой мир. Но могла ли предположить Энн, сколь велик будет мир, в который суждено выйти этой девочке? Зигни, словно воспитанница монастыря, проведшая в добровольном заточении много лет, должна вылететь в совершенно иной мир.
Однажды девушка сказала взрослой женщине:
- Энн, я все чаще размышляю над твоими словами - помнишь? "Никогда не предавай себя". Глядя по ночам на звезды, я размышляю: что там происходит? Есть ли в этом какой-то смысл? Лично для меня? Участвую ли я во всем, что меня окружает? Знаешь, Энн, я чувствую себя не такой, как все, я очень трудно схожусь с людьми. Ты можешь меня спросить, какое отношение все это имеет к кому-то, кроме меня самой? Но я уверена, все, что происходит под небом, касается всех нас. Каждого из нас…
Зигни прервала поток воспоминаний. Да, вот так говорить о своей жизни она могла бы только с близким человеком вроде Энн. А что ей рассказать о себе этому американскому парню? Человеку из совершенно чужого мира, в котором она оказалась, но который еще не поняла. Мир, который должен стать для нее всего-навсего средством, с помощью которого она достигнет желаемого - выучит японский язык.
Ей вспомнился один момент из домашней жизни. Однажды Зигни сидела в любимом кресле у камина и смотрела на пылающие поленья, когда вдруг ощутила, что в голове стучатся строчки. Она взяла ручку, и кто-то невидимый продиктовал: "Ты слишком озабочена собой, ты не слышишь внутренних побуждений, их заглушает шум твоих желаний. Может быть, тебя отторгнут, но учись не поддаваться. Знай, ты можешь заниматься чем-то незначительным на первый взгляд, но учти - все дела сложатся в общую мозаику жизни. Возможно, ты никогда не узнаешь, где и как эти кусочки соединятся в одно целое, но ты испытаешь удовлетворение. Ты станешь свободной, потому что узнаешь, кто ты, осознаешь свою малость, свою слабость, свою самонадеянность и узнаешь, что такое великие дела, слава. Ощутишь творческие силы, которые тебе неподконтрольны".
Зигни не просто записала эти строки, возникшие из ниоткуда, - она запомнила их навсегда.
Она читала, что японские художники, сидя перед чистым листом, занимаются медитацией, прежде чем прикоснуться к бумаге. Иногда несколько дней подряд. Но, приступая к работе, они точно знают, что делать. Ее нынешняя жизнь в Америке и та, что была в Швеции, может, и есть стадия медитации перед чем-то главным в жизни?
Да, а этот Кен Стилвотер… Уж он-то никак не вписывался в подготовку к дальнейшей жизни.
Но почему сердце Зигни вдруг забилось, стоило ей мысленно произнести имя этого американского парня? Она снова ощутила запах свежести - ветерок, ворвавшийся в открытое окно машины, коснулся лица Кена и донес до Зигни аромат его лосьона после бритья. Ей померещился голос Энн, которая предупреждала:
- Самое главное в жизни, Зигни, никогда не предавать себя.
Да о чем это она?
Глава пятая
Знак Провидения
- Что это такое?! - воскликнула Зигни, вынимая из старого пыльного чемодана тяжелый фолиант.
- Это? Наверняка еще один дедов гербарий. Я говорил тебе, мой дед Билл Рэдли, отец матери, был ботаником. Он собирал гербарии по всему свету.
- Но почему тогда гербарий если не в музее, то хотя бы не в шкафу? А здесь, в чердачной пыли? - бормотала Зигни, пытаясь открыть толстенный альбом в бордовом кожаном переплете.
Но он не поддавался. Зигни недоуменно повертела его - так вот в чем дело, у нее под пальцами оказался корешок. Она повернула альбом другим боком и подняла тяжелую обложку.
Может ли такое быть?
Девушка не верила своим глазам. Это что, игра воображения? Откуда здесь взяться японским иероглифам? Да этот альбом битком набит ими!
Зигни не замечала, что ее вспотевшие от волнения пыльные пальцы совершенно почернели.
- Нет, Кен, если это назвать гербарием, то он совершенно особенный. Я бы сказала, это японский гербарий.
- Японский? Да что тут странного? Мой дед где только ни был. Знаешь, со временем в этом доме будет музей деда. А то может показаться, что мы не по-американски обходимся с собственностью - никто в доме не живет, но мы его не продаем, не сдаем в аренду. Но когда здесь откроем музей, то мы этот дом будем продавать каждый день и всем подряд. Улавливаешь? Мы заработаем на нем намного больше, чем если бы взяли и просто продали. Городок Вакавилл не самое дорогое местечко. Сама видишь.
- Ну ясно! - Зигни засмеялась. - Что ж, очень мудро и очень по-американски. То есть лучше сказать - по-американски мудро.
- Мы выставим все, что подчеркнет величие деда и нашей семьи заодно, сама понимаешь, - пояснил Кен.
Зигни молчала, не в силах отвести глаз от своей находки. Вот оно. Вот оно… Наконец-то. Это свершилось. Предчувствие и ожидание не обманули ее.
- Зи-иг! Почему ты молчишь? Не можешь отвести глаз от высушенных листьев? Или там какой-нибудь цветок, которым привораживают к себе парней северные красотки-ведьмочки?
Она молчала. Если бы Кен знал, что за гербарий она нашла! Да, фолиант, состоящий из двадцати книг, на самом деле полон листьев. Он так и называется - "Манъёсю", "Собрание мириад листьев".
- Давай-ка, детка, топай сюда. Еще минута-другая - и обед готов. Это королевский обед, милочка. Такой не способна приготовить ни одна женщина. Ммм… Отлично! - И Зигни услышала, как звякнула ложка - Кен снимал пробу. - Истинный шедевр. У нас, Стилвотеров, во всех делах так - за что ни возьмемся, во всем взбираемся на вершину успеха. Ты уже заметила? А? - Кен не умолкал ни на секунду, а пальцы его работали словно сами по себе, луща фасоль и выпуская на волю бобы, пестрые, как воробьиные яйца. - Никогда не поверю, что в этом альбоме не гербарий, там наверняка что-то, имеющее отношение к ботанике. Дед ничего постороннего не держал.
- Ты прав, - наконец выдохнула Зигни, вытирая со лба выступившую от волнения испарину. На чистой, не тронутой морщинками коже остался след грязной пятерни. - Ты прав, - повторила она, - это потрясающий гербарий. Совершенно необыкновенный. "Собрание мириад листьев". Я даже чувствую запах этого букета, он пахнет морем, солью, вулканическим пеплом…
- Да что уж в нем такого необыкновенного? А нет ли чего интересного для орнитологов? - Кен отошел от плиты. - Конечно, на это трудно рассчитывать, дед не коллекционировал перья. Но я ничуть не огорчен - одна-то птичка уже поймана в силки, разве нет? О, Зиг! Ну ты и чумазая! Настоящий шведский трубочист!
Он подхватил ее под мышки и поволок к зеркалу.
- Да, зрелище устрашающее! - Зигни засмеялась, а Кен достал носовой платок, поплевал на него и провел по лбу девушки.
- Фу! Ну ты и невоспитанный тип! Зачем было мазать меня слюнями?
- Не удивляйся, Зиг, у меня брат - даун.
- Не хочешь ли ты сказать, что научился у Ника? Сэра говорит, он хороший парень.
- Ну еще бы! Он же ее сын. Больное дитя - самое любимое. Разве у шведов не так?
Она пожала плечами.
- Наверное. У меня никогда не было знакомых больных детей. Слушай, Кен, неужели ты ревнуешь к Нику свою мать?
- Да что ты, что ты! Я вообще не способен на ревность. Это чувство не свойственно уверенному в себе мужчине, детка.
- Ну конечно, ты из тех, кого ни одна женщина не променяет на другого.
- Да, Зиг, я не сомневаюсь. Никто и никогда. - Его голос звучал торжественно. - Но меня не интересует кто-то. Меня интересуешь ты. Ты, Зиг…
Не давая ей опомниться, Кен быстро наклонился и накрыл губами ее губы. Зигни дернулась от неожиданности, пытаясь отстраниться, но крепкие руки Кена обхватили ее за плечи и прижали к мощной груди. Она почувствовала, как ее груди сплющились, а соски неожиданно вздыбились и словно маленькие колючки впились в грудь Кена. Он застонал и еще теснее прижал девушку к себе. Зигни ощутила силу его желания, оно билось о ее живот, затвердевшее как камень. Не сразу, но до нее дошло, что, будь Кен ниже ростом или она выше, то это желание билось бы именно там, где надо…
Зигни пыталась отогнать не свойственные ей мысли, но они сопротивлялись и не уходили. Напротив, ей вдруг отчетливо представилось, как это желание выглядит… Откуда ей, все еще хранящей девственность, знать это? Она скривила губы в улыбке в ответ на собственный дурацкий вопрос. Да кто же этого не знает! Шведские дети много чего изучают в школе, чтобы не было никаких неожиданностей даже для таких чрезмерно целомудренных девушек, как Зигни Рауд. Но целомудренных не по своей природе, а по жизненным обстоятельствам.
Губы Кена обожгли ее сладким огнем. Зигни открыла рот, тяжело выдыхая воздух, переполнивший грудь. Пламя накрыло ее собственный лед, и он начал таять… Так быстро, наверное, тает лед невинности, мелькнуло в голове Зигни.
Теперь ее язык пришел в движение, как и кровь, и все мышцы. Казалось, ничто и никогда уже не остановит ее, все силы, дремавшие в Зигни до сей минуты, высвободились. Она не ожидала от своего языка подобной прыти и смелости, он уверенно - и более того, умело - протиснулся в рот Кена и вступил в игривую схватку с его языком.
- О-о-о… - простонала Зигни, обмякнув и становясь гуттаперчевой. Как она хотела Кена!
В голове вдруг всплыли японские иероглифы, которые она успела заметить в книге.
- Мириады… мириады… листьев, - прошептала она. - Это то, что я искала… И я их нашла. Благодаря тебе, Кен.
Кен не вслушивался в ее бормотание. Кровь стучала в висках, давила на уши, его руки летали над Зигни. Пылающие подушечки пальцев прикасались, словно горячие угольки, к шее, к груди, пытались накрыть каждую клеточку желанного нежного тела.
- Этот гербарий мой? - шептала Зигни.
- Все, все твое… - отвечал Кен, расслышавший лишь последнее слово. - А это все мое… Я никогда никому не отдам, слышишь?
Зигни тихо рассмеялась.
- Но никто и не отнимает.
- Так ты отдашь это все мне? Да? - Кен на секунду поднял голову. - Ты согласна, да? Зиг!
Он еще спрашивает! - радостно удивилась Зигни. Да конечно согласна! Если именно Кена Стилвотера выбрала неведомая сила, ниспославшая мне то, чего я так ждала, могу ли я оттолкнуть его? Если благодаря ему мне открылось наконец зачем, для чего я пришла в этот мир, ради какого дела послан на Землю сгусток космической энергии в моем облике?
Губы Кена снова накрыли ее губы, Зигни больше не могла сопротивляться - не могла и не хотела. Да, не хотела, призналась она себе. Я не должна сопротивляться. Я должна открыться всему, что божественная сила намерена передать мне через Кена Стилвотера.
Я должна быть благодарна Кену.
Я буду ему благодарна.
Внезапно Кен отнял губы, легонько отстранил Зигни от себя и повел носом.
- Минуту, Зиг. Я бы не хотел сгореть в огне настоящего пожара.
Он подскочил к плите и выключил ее.
Зигни стояла не двигаясь, ее трясло, а в голове бились имена, которые ей удалось ухватить в книге: Хитомаро, Окура, Табито, Якамоти… Пятьсот авторов, слагавших стихи о любви и смерти, о страдании и радости много веков назад. Она будет вчитываться в каждый иероглиф, а потом обратит в слова, в строчки стихов. Потому что именно этими словами японцы выражали свою любовь к ее матери, свое восхищение к ее дару. Этими словами они оплакивали ее смерть в морской пучине.
Кен вернулся, подхватил Зигни на руки и, ни слова не говоря, понес в спальню.
Драпировки на окнах не открывались много лет, покрылись пылью, и солнце, с трудом проникая через толстую ткань, золотило радугой пылинки. Кровать, на которую Кен опустил Зигни, была большой и жесткой. Его губы, горячие и жадные, покрывали лицо и шею девушки поцелуями, а она чувствовала себя ледяной красавицей, которых отливают на Рождество в ее родной Арвике.
Да, лед недолговечен, а поцелуи Кена, словно мартовское полуденное солнышко, быстро растопили его. Тем более что внутри Зигни давно растаяла…
Кен сбросил с себя рубашку и, обнаженный по пояс, подался к Зигни. Его рука скользнула под ее тоненькую сиреневую майку, замерла и только потом медленно потянула ее край вверх.
- Кен, погоди… нет…
- Ты боишься меня, Зиг? Но я люблю тебя. Правда. Ну пожалуйста.
Его голос звучал так просительно, что Зигни почти рассердилась на себя, услышав собственный голос:
- Ох, Кен, я бы хотела, чтобы это произошло… не так.
Но руки Зигни помимо ее воли вцепились в плечи Кена, она притянула его к себе и почувствовала, как велико его желание. Кен застонал.
- О, Зиг, моя милая Зиг, ну пожалуйста…
Она дышала часто-часто, сердце колотилось, словно в экстазе, Зигни почти готова была уступить. Но внезапно она услышала голос Энн: "Никогда не предавай себя".
Не предавать себя? Так что же делать - поддаться желанию или, напротив, устоять перед соблазном? Она тихонько застонала и попробовала отстраниться. Капелька пота скатилась с горячего тела Кена и обожгла кожу на ее плече.
- Зигни, моя дорогая Зигни, я так хочу тебя… - выдохнул Кен прямо ей в ухо и оглушил на секунду.
Зигни показалось, что сейчас она лишится чувств, но она снова услышала шепот Кена:
- Зиг! Ты моя девочка!
- Да, да, - шептала она. - Но я хочу, чтобы мы… не сейчас, После, когда…
- Ты хочешь сказать, что согласна выйти за меня замуж? - Кен резко отодвинулся, внезапно осознав: он только что сделал предложение Зигни Рауд! Его сердце замерло в ожидании ответа. Зигни не отрываясь смотрела в его вдохновенное, решительное лицо. - Зигни, ну давай, давай скорее поженимся! - от произнесенных слов он спешил перейти к поступкам, и Зигни улыбнулась. - Ты ведь хочешь выйти за меня замуж, да? Ну скажи скорее!
- В этом нет никакого сомнения. - Она засмеялась.
Кен наклонился и поцеловал ее так нежно и так искренне, что Зигни едва не заплакала от невероятного ощущения, которое возникает, когда чего-то очень хочешь и это сбывается.
- Кен, так я могу взять эту книгу?
Кен уставился на нее, не понимая, о чем она говорит.
- Я знала, что книга существует, но никогда бы не подумала, что увижу ее, буду держать в руках, да еще такое давнее издание! Подумать только, она оказалась на чердаке этого дома! - Зигни тихонько засмеялась. - В американском городке Вакавилл, штат Калифорния!
- Но ты ведь понимаешь, это дом моего великого деда, малышка. - Кен потянулся к ней и снова крепко обнял.
- Пожалуйста, перестань, - тихо попросила Зигни. - Ты меня раздавишь. Жаркая волна поднялась и залила щеки, а потом опустилась вниз, и бедра вспыхнули огнем. - Кен…