Оборачиваюсь и... Мир на мгновение замирает.
Позади нас стоит парень - руки сложены на груди, голова склонена набок. Кожа у него цвета карамели, а волосы - золотисто-бронзовые, словно осенние листья.
Это он! Парень, которого я видела вчера, тот, что был на галерее. Изгой.
Вот только... он не Изгой. На нём синяя, с короткими рукавами, форменная рубашка охранника и джинсы, а к петлице прикреплён залитый в пластик правительственный бейдж.
- Вот пожалуйста, отлучаюсь на пару секунд набрать воды, - он кивает на бутылку, которую держит в руке, - а когда возвращаюсь - здесь уже самое что ни на есть незаконное вторжение.
Я так озадачена, что не могу ни пошевелиться, ни выдавить из себя хоть бы какой-нибудь жалкий звук - вообще ничего не могу. Ханна, наверно, думает, что я испугалась до полного столбняка, поэтому тут же пускается в оправдания:
- Мы вовсе не вторгались... мы ничего такого... просто бегали тут и... э-э... заблудились!
Парень перекатывается с носка на пятки, руки по-прежнему скрещены на груди.
- Не заметили табличек на ограде, да? "Посторонним вход" и так далее?
Ханна отводит взгляд - нутром чую, она тоже нервничает. Моя подруга в сто раз более раскованна и самоуверенна, чем я, но дело в том, что ни одна из нас не привыкла стоять вот так вот запросто и в открытую разговаривать с парнем, да не с каким-нибудь, а с охранником. И до Ханны, конечно, доходит, что у него имеются все законные основания для нашего ареста.
- Ну... наверно... как-то проглядели... - мямлит она.
- Угу. - Он приподнимает брови. Ясное дело - он нам ничуточки не верит, но, по крайней мере, не выглядит слишком сердитым. - Конечно, куда там. Они же такие крохотные и их всего несколько десятков. Где ж заметить?
Он на секунду отворачивается, и у меня такое впечатление, что он едва сдерживается, чтобы не расхохотаться. Он не похож на охранников, которых я видела раньше - во всяком случае, не совсем типичный, из тех, что охраняют границу или шастают по всему Портленду - жирные, старые и противные. Вспоминаю, как я вчера приняла его за Изгоя. А ведь была уверена на сто процентов!
И тем не менее, я была неправа. Он поворачивает голову, и за его левым ухом я вижу несомненный знак Исцелённого: треугольный шрамик, остающийся после Процедуры - там хирурги вставляют такую специальную трёхконечную иглу, предназначенную для обездвиживания пациента, иначе Процедуры как следует не провести. Люди демонстрируют свои шрамики наравне с нагрудными знаками почёта. Вряд ли ты увидишь хотя бы одного Исцелённого с длинными патлами; а те женщины, которые не носят короткую причёску, всегда старательно зачёсывают волосы назад.
Мои страхи понемногу рассеиваются. Разговаривать с Исцелённым разрешается. В этом случае правила сегрегации не применяются.
Я не уверена, узнал ли он меня или нет. Если даже и так, то он ничем не выказывает этого. В конце концов я не выдерживаю и ляпаю напропалую:
- Ты?! Я видела тебя... - но в последнюю секунду останавливаюсь - не могу окончить фразу: "Я видела тебя вчера".
"И ты мне подмигнул".
Ханна вскидывается от неожиданности:
- Вы что - знакомы?!
Она выстреливает в меня глазами. Ханна знает, что я за всю свою жизнь и двумя словами с парнями не обменялась, если не считать "Ох, извините" где-нибудь на улице да "Простите, я, кажется, наступила вам на ногу", когда я на кого-нибудь налетаю. Нам разрешается иметь только самый минимальный контакт с Неисцелёнными парнями, разве что они наши ближайшие родственники. Но даже после того, как они подверглись Исцелению, нет никаких особых оснований или оправданий для близких контактов, если только они не врачи, или учителя, или ещё кто-нибудь в этом роде.
Он смотрит на меня в упор. Его лицо профессионально невозмутимо, но, клянусь, что-то у него в глазах посверкивает этакое... озорное и весёлое.
- Нет, - не моргнув глазом отвечает он. - Мы никогда прежде не встречались, не то я бы помнил. - И снова та же смешливая искорка. Он что - смеётся надо мной?
- Я Ханна, - представляется подруга, - а это Лина, - и толкает меня локтем в бок.
Должно быть видок у меня, как у рыбы: стою, разинув рот и выпучив глаза. Но я и вправду в таком состоянии, что ни слова вымолвить не могу. Он же врёт! Я совершенно уверена, что это его я видела вчера, чтоб мне помереть на этом месте!
- Алекс. Приятно познакомиться. - Наш новый знакомый не сводит с меня глаз, пока они с Ханной пожимают друг другу руки. Затем протягивает руку и мне. - Лина, - говорит он, словно пробуя моё имя на вкус. - Нет, никогда не слыхал.
Я медлю. Обмениваться рукопожатием с кем-нибудь для меня так же неловко, как, играя в переодевания, напялить на себя платье на пять размеров больше. К тому же я никогда в жизни не касалась кожи чужого человека. Но он стоит, протянув мне руку, так что, секунду поколебавшись, я пожимаю её. В тот момент, когда наши пальцы соприкасаются, меня как будто бьёт током, и я быстро отдёргиваю ладонь.
- Это сокращённое от Магдалина, - говорю.
- Магдалина... - Алекс запрокидывает голову и смотрит на меня из-под полуприкрытых век. - Красиво.
На мгновение меня отвлекает то, как он произносит моё имя. В его устах оно звучит нежно, музыкально, совсем не так трескуче и официально, как, скажем, у учителей в школе. Смотрю в его тёплые янтарные глаза, и в сознании мелькает далёкий смутный образ: мама льёт сироп на стопку блинчиков. Застыдившись, отвожу взгляд. И как будто это он виноват в том, что всколыхнул мои давние воспоминания, буквально срываюсь с цепи и принимаюсь настаивать:
- Я тебя знаю! Видела вчера в лаборатории. Ты стоял на галерее и наблюдал за... - Как всегда, моя храбрость в последнюю секунду куда-то улетучивается, и я не говорю, как намеревалась "за мной", а, смешавшись, заканчиваю: - ...за всем.
Ханна пожирает меня глазами, но я не обращаю на неё внимания. Должно быть, она в ярости, что ей не сообщили такую пикантную подробность.
Лицо Алекса остаётся бесстрастным, лишь улыбка на мгновение меркнет и возвращается вновь.
- Я думаю, ты обозналась. Охранникам строго-настрого запрещается входить в лаборатории во время Аттестаций. Особенно тем, кто работает на полставки.
Ещё секунду стоим и меряем друг друга взглядами. Теперь-то я точно знаю - врёт и не краснеет! Его лёгкая, ленивая усмешка выводит меня из себя - ух, так бы и врезала! Стискиваю кулаки и втягиваю в себя воздух, стараясь держать себя в руках. Я же не хулиганка какая-нибудь. Даже не понимаю, с чего это я так взбесилась.
Но тут, снимая напряжение, вмешивается Ханна:
- Так это что - всё? Сторож на полставки и десяток дурацких табличек?
Алекс ещё на полсекунды задерживает взгляд на мне, потом поворачивается к Ханне, словно только сейчас заметил её:
- Ты о чём?
- Мне почему-то казалось, что лаборатории должны иметь охрану посильнее, вот о чём. Похоже, что вломиться сюда - просто пара пустяков.
Алекс выгибает брови:
- А что, планируешь нападение?
Ханна застывает, у меня тоже кровь леденеет в жилах. Она зашла слишком далеко! Если этот Алекс донесёт на нас как на потенциальных симпатизёров, или возмутителей порядка, или ещё что в этом же роде - прощайте, надежды на хороший балл при Аттестации! Нас тогда будут поджаривать на огне постоянного наблюдения многие-многие месяцы. И придётся мне тогда всю жизнь любоваться, как Эндрю Маркус ковыряется в носу. Уф, гадость.
Должно быть, Алекс ощутил наш страх - он поднимает вверх обе ладони:
- Успокойтесь. Я же стебусь. Вы не больно-то смахиваете на террористов.
До меня доходит, как нелепо мы выглядим в наших беговых шортах, промокших от пота майках и ярко-зелёных кроссовках. Вернее, я выгляжу нелепо. Ханна-то - ну просто модель для показа спортивной одежды. Я чувствую, что краснею, из-за чего опять впадаю в раздражение. Какое счастье, что регуляторы решили ввести сегрегацию, не то моя жизнь превратилась бы в постоянный кошмар. Представьте себе, каково это - чувствовать раздражение, смущение, неловкость и недовольство, причём всё одновременно.
- Да это всего лишь площадка для разгрузки, - говорит Алекс, показывая на ряд небольших металлических ангаров, служащих складами. - Вот ближе к самим лабораториям - там настоящая охрана. Сторожа круглые сутки, камеры, ограда под током, словом, удовольствия на любой вкус.
Ханна не смотрит на меня, но когда она заговаривает, я слышу в её голосе воодушевление:
- Значит, площадка для разгрузки? То есть, это сюда приходят всякие поставки?
Я начинаю молиться про себя: "Только не ляпни какую-нибудь глупость! Только не ляпни какую-нибудь глупость! Только не скажи что-нибудь про Изгоев!"
- Абсолютно точно.
Ханна приплясывает на месте от возбуждения. Пытаюсь послать ей предупреждающий взгляд - без толку.
- Ага, значит, это сюда подъезжают грузовики? С медикаментами и кор... другими вещами?
- Совершенно верно.
Снова у меня подозрение, что в глазах Алекса мелькает какая-то искорка, хотя всё остальное лицо каменно-спокойно. Я ему не верю! Почему он врёт, что не был вчера в лабораториях? Может, потому, что это запрещено, как он утверждает? А может, потому, что он стоял и хохотал вместо того, чтобы прийти на помощь?
И кто его знает, может, он и в самом деле не узнаёт меня. Ведь мы смотрели друг другу в глаза всего каких-нибудь несколько секунд, и моё лицо для него было всего лишь расплывчатым пятном - что-то такое неопределённое, незапоминающееся, увидел - и позабыл. Не страшное, нет, просто невзрачное, каких тысячи на улицах Портленда.
А вот его невзрачным ну никак не назовёшь.
Для меня это полное сумасшествие - стоять вот так и запросто разговаривать с незнакомым парнем, пусть даже и Исцелённым. И хотя голова идёт кругом, зрение моё обостряется до предела, как бритва, и я различаю малейшие детали. Вижу завиток волос, обрамляющий треугольный шрамик; замечаю большие смуглые руки, белизну зубов и совершенную симметрию черт лица. Его потёртые джинсы стянуты ремнём низко на бёдрах, а шнурки на кроссовках какого-то непонятного сине-лилового цвета - будто он покрасил их школьными чернилами.
Интересно, сколько ему лет? На вид - столько же, сколько и мне, но, наверно, он всё же чуть старше - лет девятнадцати. Ни с того ни с сего у меня мелькает мысль - а у него есть пара? Само собой, есть, как же не быть?
Я исподтишка рассматриваю его, а он вдруг поворачивается и застаёт меня с поличным. Быстро опускаю глаза, испугавшись - конечно, совершенно по-дурацки - что он, чего доброго, прочёл мои мысли.
- Я бы не прочь прогуляться, посмотреть, что тут к чему... - делает Ханна очень прозрачный намёк. Алекс на мгновение отвлекается от нас, поэтому я щипаю её, и она с виноватым видом съёживается. Слава богу, что она не начинает приставать к нему с расспросами насчёт вчерашних событий, тем самым обеспечив нам обеим место на нарах или серию дотошных допросов.
Алекс высоко подбрасывает свою бутылку и ловит её той же рукой.
- Да там особенно не на что смотреть, уж поверьте мне. Разве что вы обожаете любоваться промышленными отходами. Их тут навалом. - Он мотает головой в сторону мусорных контейнеров. Ханна морщит носик. - Хотя стоп! Здесь лучший в Портленде вид на залив. Так что, мы отхватили себе и этот кусок.
- Да ну?! - Ханна мгновенно забывает, что собиралась удариться в детективное расследование.
Алекс кивает, снова подбрасывает и ловит свою бутылку. Пока та описывает дугу в воздухе, солнце отсвечивает в воде, словно в драгоценном камне.
- Вот это я могу вам показать, - говорит он. - Пошли.
Я бы с величайшим удовольствием убралась отсюда подобру-поздорову, но Ханна кивает: "Пошли!" - и я волей-неволей тащусь за ней, втихомолку проклиная её любопытство и зацикленность на всём, что касается Изгоев. Вот не сойти мне с этого места, если я ещё когда-нибудь позволю ей выбирать маршрут! Они с Алексом идут впереди, и до меня доносятся обрывки их разговора: слышу, как он рассказывает, что ходит на лекции в колледж, но не разбираю, что он там изучает; Ханна сообщает, что мы заканчиваем школу. Он говорит ей, что ему исполнилось девятнадцать, она - что через пару-тройку месяцев нам обеим будет восемнадцать. К счастью, никто из них не заговаривает о вчерашней провальной Аттестации.
Служебная дорога соединяется с другой, поменьше - та бежит параллельно Фор-стрит и круто поднимается к Восточному Променаду. Складские ангары расположены здесь длинными рядами, их металл накалился под высоким послеполуденным солнцем. Я умираю от жажды, но когда Алекс оборачивается и предлагает мне отхлебнуть из своей бутылки, я отказываюсь - слишком быстро, слишком громко. Просто мысль о том, чтобы коснуться губами того места, которого касались его губы, повергает меня в ужас.
Когда мы, слегка запыхавшись, всходим на вершину холма, залив разворачивается справа от нас, словно гигантская карта: мерцающий, яркий мир голубого и зелёного. Ханна тихо ахает. Здесь действительно великолепный обзор: ничто не мешает, ничто не загораживает. В синеве над головой плавают маленькие пухлые облачка, похожие на мягкие пуховые подушки, чайки описывают ленивые круги над волнами, птичьи стаи растворяются в высоких небесах...
Ханна делает несколько шагов вперёд.
- Какая красота! Сколько живу здесь, а всё никак не привыкну. - Она оборачивается ко мне. - Кажется, я больше всего люблю смотреть на океан вот в это время дня, когда солнце высоко, когда всё так ярко. Просто как на фотографии. Ты как думаешь, Лина?
Мне так спокойно и хорошо; радуюсь ветру, обвевающему вершину холма, охлаждающему моё разгорячённое тело, наслаждаюсь видом на залив и подмигивающим мне глазом солнца... Я почти забыла, что мы тут не одни, с нами Алекс. Он чуть отстал, стоит в нескольких шагах позади нас; с тех пор, как мы взобрались на вершину, он ещё ни слова не проронил.
Вот почему я подскакиваю, когда он наклоняется и шепчет мне прямо в ухо одно-единственное слово:
- Серый...
- Что?! - С резко бьющимся сердцем оглядываюсь на него. Ханна стоит спиной к нам, смотрит на воду и рассуждает о том, как бы кстати сейчас пришёлся её фотоаппарат, и жалуется на то, что вот когда что-нибудь позарез надо, то его вечно нет под рукой. Алекс стоит, низко наклонившись ко мне, так низко, что я различаю каждую ресничку на его глазах; они похожи на точные мазки, сделанный кистью мастера по полотну. В его глазах танцуют блики света, и они горят, будто объятые пламенем.
- Что ты сказал? - лепечу я.
Он наклоняется ещё ниже, и кажется, будто огонь изливается из его глаз и охватывает всё моё существо. Я ещё никогда не была так близко от парня, и чувствую, что сейчас либо грохнусь в обморок, либо сбегу. Но не двигаюсь с места.
- Я сказал, что предпочитаю смотреть на океан, когда он серый. Вернее, не совсем серый. Бледный, вроде как никакой... как будто ожидаешь чего-то хорошего...
Он помнит! Он действительно был там! Почва уходит у меня из-под ног - как в том самом сне. Всё, на что я способна - это смотреть ему в глаза, в которых играют блики света и тени.
- Ты соврал! - ухитряюсь я выдавить из себя какое-то хриплое карканье. - Почему?
Он не отвечает. Слегка отстраняется и произносит:
- А ещё лучше он на закате. Около восьми тридцати небо как будто загорается, особенно хорошо это видно с берега Бэк Коув. Тебе бы понравилось. - Он замолкает. Странно - хотя его голос тих и обыден, я чувствую, будто он хочет сказать мне что-то важное. - Сегодня вечером будет просто потрясающий закат.
Мои извилины выходят из столбняка и начинают шевелиться, анализировать детали, которые он как-то по-особенному подчёркивает.
- Ты приглашаешь меня... - начинаю было я, но тут ко мне подскакивает Ханна и хватает за руку.
- О боже, - смеётся она. - Да ведь уже пять, представляешь? Нам надо идти! И поскорее.
Она тянет меня за собой вниз, не дожидаясь ответа или протестов. И к тому времени, как я решаюсь оглянуться - а вдруг Алекс подаёт мне какие-то знаки? - он уже скрылся из глаз.
Глава 6
Мама, мама, помоги! Я в чаще оказалась,
И на тёмной на дорожке с волком повстречалась.
Страшен оборотень мерзкий, злобен и вот-вот
Он, клыки оскалив острые, вопьётся мне в живот.Мама, мама, помоги! Я в чаще оказалась,
И на тёмной на дорожке с вампиром повстречалась.
Стар упырь с гнилою пастью, голоден - вот-вот
Он клыки оскалив острые, мне горло разорвёт.Мама, мама, не помочь мне, гибну я, родная!
Я Изгоя повстречала - и вот умираю.
Злыми чарами своими он меня прельстил:
Улыбнувшись лучезарно, сердце мне разбил.- Из "Детского уголка", собрания сказок и народных песен под ред. Кори Левинсон.
Вечером у меня всё валится из рук. Накрывая на стол, наливаю в стакан Грейси вино, а в дядин бокал - апельсиновый сок. Натирая на тёрке сыр, обдираю костяшки пальцев до такой степени, что тётушка в конце концов прогоняет меня с кухни, заявляя, что не желает посыпать равиоли обрывками моей кожи. А у меня из головы никак не идут слова Алекса, его бесконечно изменчивые глаза, странное выражение лица... "Около восьми тридцати небо как будто загорается, особенно хорошо это видно с берега Бэк Коув. Тебе бы понравилось..."
Можно ли допустить крохотную, исчезающе малую возможность, что он действительно посылал мне скрытое сообщение? Неужели он просил меня встретиться с ним?
От этой мысли у меня кружится голова.
Всё время вспоминаю слово, сказанное тихим низким голосом прямо мне в ухо: "серый". Он был там, он видел меня. Он меня запомнил! В мозгу роится множество вопросов; можно подумать, что порождение океана - знаменитый портлендский туман - покинул своё обычное место обитания и вселился в мою голову, так что я в нём совершенно потерялась и не могу нормально мыслить.
Наконец тётушка замечает, что со мной что-то не так. Перед обедом я, как обычно, помогаю Дженни делать домашнее задание - проверяю таблицу умножения. Мы сидим на полу гостиной, смежной со "столовой" (на самом деле это крохотная проходная комнатка, в которой едва умещаются стол и шесть стульев), я держу на коленях тетрадь Дженни для домашних заданий, объясняя, где у неё ошибки, но на самом деле мой ум работает на автопилоте, а мысли за миллион миль отсюда. Хотя нет, они ровно в 3,4 мили от этого дома, на топком берегу Бэк Коув. А такое точное представление о расстоянии я имею потому, что это - один из моих беговых маршрутов. Сейчас сижу и прикидываю, как быстро я могла бы преодолеть эту дистанцию на велосипеде, и тут же мысленно задаю себе трёпку только за то, что просто подумала об этом.
- Семью восемь?
Дженни кривит губы:
- Пятьдесят шесть.
- Девятью шесть?
- Пятьдесят два.
С другой стороны, нет такого закона, который бы запрещал разговаривать с Исцелённым. Исцелённые опасности не представляют. Они могут быть наставниками и учителями для Неисцелённых. Хотя Алекс всего на год старше меня, между нами пропасть, непроходимая и бездонная - Процедура. Он с таким же успехом мог бы быть моим дедушкой.
- Семью одиннадцать?
- Семьдесят семь.