Эпилог
Ну, вот, умереть спокойно – и то не дали. Все по новой… по новой… Что за странный запах? Что-то такое знакомое… знакомое, но давно забытое… Запах не слишком приятный, но… но…
Хюррем открыла глаза. Все белое… Было какое-то слово, которым можно было охарактеризовать окружающую ее обстановку, только она забыла его… Давно не использовала и забыла… Надо вспомнить, надо… Почему-то это было чрезвычайно важно – вспомнить, и оно все-таки пришло в голову: "стерильность". Ни ковров, ни… Стоп! Нет ковров?! В гареме практически не было помещений, в котором вот так вот были бы голые стены! Ну, может, на кухнях – там, где она ни разу не бывала. Даже в садовых беседках стены были увешаны коврами. А тут – голые и покрашены в нежно-нежно персиковый цвет, в гареме в таких пастельных тонах мало что было выдержано…
Что-то мешает в носу… Голову бы повернуть…
Мама.
Мама?!
Может быть, она, Хюррем, умирает, потому и смогла вспомнить наконец лицо своей мамы, что в последние лет пятнадцать-двадцать ей не удавалось, как она ни старалась?
Мама спала, сидя на стуле, и лицо у нее было уставшее. Под глазами залегли желтые тени. Казалось, мама постарела лет на пять, а то и десять.
– Мама, – прошептала Хюррем, медленно начиная превращаться в Анастасию. – Мама!
Мама не шевелилась. Да у нее, кажется, и нос острее стал, и щеки впали… Она умерла?!
– Мама! – заорала Стаська.
Мама дернулась и открыла глаза. И в этот момент в палату вбежал врач.
Здоровье Насти восстанавливалось достаточно быстро – мама не могла нарадоваться. Но психологическое состояние девушки вызывало тревогу и у врачей, и у мамы.
По словам врачей, ее "коматозное состояние", продолжавшееся всего пять дней, было явно вызвано переутомлением и излишней нервозностью. Один из врачей порекомендовал оформить академический отпуск, чтобы за годик "привести себя как следует в порядок", другой сказал, что девушке лучше все-таки учиться, причем – вместе с теми ребятами, к которым она привыкла; а чтобы подобный – странный, прямо скажем, странный! – случай не повторился, ей просто нужно регулярно посещать невропатолога.
Анастасия часто задумывалась, посреди фразы вдруг замолкала и смотрела куда-то в стену, как будто что-то там видела, что-то, недоступное глазам обычных людей.
Ведущий врач успокоил маму, что сомнений в психическом здоровье девушки нет, порекомендовав просто "дать девочке время оклематься".
Девушку выписали из больницы с "неуточненным диагнозом". Вернее, диагноз был: гипогликемическая кома. Только вот результаты анализов почему-то при этом были такие, что, как выразился веселый доктор в исследовательском медицинском центре, "хоть завтра в космос".
Лето прошло тяжело. Наверное, если бы ей было чем заняться, было бы полегче. Но на занятия нужно было только в сентябре, с подругами и друзьями видеться не хотелось, и она просто лежала на диване, уставившись в потолок. Вспоминая. Мужа, которого она сперва боялась, а потом полюбила так, как до того момента еще не любила ни разу. Ибрагима, который мог стать другом… да который и был другом, только она этого долго не понимала.
Старшего сына, который ради нее, ради ее интересов пошел против собственного отца и погиб от руки брата. Среднего сына, который ради любви к отцу и матери убил брата, а потом покончил с собой. Самых родных людей, которых, получается, в ее жизни на самом деле-то и не существовало.
Как можно было продолжать жить, зная, что все, чем она жила… даже не так – вся прожитая ею жизнь! – на самом деле никогда не существовала?!
Она просто болела! Как говорили в девятнадцатом веке – "мозговая горячка"? Может, и в самом деле ничего не было? Просто, пока она находилась в коматозном состоянии, она просто видела сон?! Пять дней. Целая жизнь вместилась всего-навсего в пять дней бессознательного состояния.
Мама переживала все сильнее: казалось, болезнь навсегда отняла у нее любимую дочь, той Стаськи, которой дочь была до, как выразилась тетя Альбина, "мозговой горячки", больше просто не существовало.
Она даже стала называть дочь то Настей, то Анастасией – сказать "Стаська" у нее как-то язык не поворачивался.
Пожалуй, переменами в девушке была довольна только тетя Алевтина.
– Смотри, Марина, какая Стаська стала женственная. Смотри, какая у нее спинка прямая! И походка как у балерины! Она не идет, она себя несет! Ну просто принцесса. Нет, не принцесса – царица!
Анастасии вспомнилась старая сказка: "Как не прынцесса?! А хто?!" – "Королевна!" Может, и она выглядит как "Марфушенька-душенька"? Впрочем, ей это было безразлично.
Она, умываясь, смотрела на себя в зеркало – и видела совершенно пустые глаза.
А тетя Аля не уставала восхищаться: "У нее появилось осознание самой себя! Собственной бесценности!" И в самом деле, на улице, когда Анастасия выходила в магазин – за хлебом или еще какими-то предметами первой необходимости, – на нее обращали внимание куда чаще, чем раньше, когда она была обычной девчонкой Стаськой. С ней пытались знакомиться на улице, несколько раз – даже чрезмерно активно. Один раз навязчивый ухажер ущипнул ее за задницу – она развернулась и с коротким размахом вмазала ему прямо в нос. И замерла, готовая драться – в нескольких шагах маячили дружки "веселого парня". Но они только поаплодировали ей, показывая большие пальцы: молодец, класс!
Вот что ценится в этом мире! Полное равнодушие к окружающим – и ты царица. Готова разбить лицо – вот так, запросто, без особых угрызений совести, – и ты героиня, тебе готовы аплодировать. Убьет кого-то – вообще рукоплескать будут? Или памятник поставят?
И эти люди могут говорить о "темных временах", о "турецкой жестокости", о "кровавом султане" и "обагренных кровью руках Роксоланы"?! Жестокости было больше? Или ее просто не стремились прикрыть чем-то? Жестче был век – может быть, а вот честнее – однозначно.
Да и наконец, ей просто было скучно. Она уже прожила целую жизнь. Любила. Испытывала неприязнь. Искренне ненавидела. Боялась. Готова была убить – не убила, правда, никого не отравила, вопреки расхожему мнению, не подсылала наемных убийц, но ведь могла бы, могла! В случае необходимости, в случае угрозы жизни, особенно детям – всадила бы нож в сердце кому угодно, и ни секунды не сомневалась бы! В ту ночь, когда ждала нападения, прижимая к сердцу двоих детишек и сжимая в потной ладошке рукоять кинжала, – готова была прирезать не только нападающих, но и собственных детей, лишь бы умерли быстро, лишь бы не мучились, лишь бы не успели испугаться. После этого жизнь здесь, во времени, которое когда-то было ей родным, казалась какой-то… ненастоящей, что ли. Бледной. Тупой. Бессмысленной. Проснулась, помылась, поела. Сходила в магазин. Посмотрела телевизор. Еще поела. Это была не жизнь, а какое-то растительное существование.
Однажды она услышала разговор мамы с тетей Инной.
– Ее бы встряхнуть как-то, – говорила тетя Инна. – Стресс в хорошем смысле этого слова. Спасти тонущего ребенка или усыновить кого-нибудь на худой конец…
– Инна, что ты говоришь! Какое "усыновить" – ей восемнадцать лет!
– Девятнадцать будет через две недели, – деловито перебила тетя Инна; она, как математик, любила точность. – Но ты права, девятнадцать – тоже не возраст, когда можно обзаводиться детьми, тем более не своими. Ну, тогда купи ей собаку! Она должна о ком-то заботиться. Может, стоит завести какую-нибудь старую собаку? Слеповатую или с какой-нибудь болячкой? Кого-нибудь, кто действительно будет нуждаться в ее внимании. Да и кого нужно будет жалеть…
Мама устало вздохнула:
– Лучше бы она меня пожалела. Честно, Ин, как гляну в ее глаза потухшие – жить не хочется. Совсем. Уж лучше бы тогда это я в кому впала. Или вообще умерла.
Дальше Настя подслушивать не стала. Закрылась в комнате, залезла с ногами на диван и задумалась. Действительно, мама-то почему должна страдать? Надо как-то взять себя в руки! Неинтересно ей, видите ли. Там страшно было, по-настоящему страшно, и – справилась, не наложила ведь на себя руки! Правда, сейчас – тоже не наложила, но медленное угасание разве отличается в этом от смерти в петле или полета из окна?
Наутро она сама позвонила нескольким однокурсникам; многих не было в городе – каникулы все-таки. Но кое-кто был, и они рады были встретиться с девушкой, которую, кстати, навещали в больнице – пока она не пришла в себя и не заявила, что не желает никого видеть.
Потихоньку Анастасия вернулась к полноценной жизни. А о той, которая прошла, словно сон, даже запретила себе думать. Правда, иногда, ночами, когда она долго не могла уснуть, все же вспоминалось: вот она впервые видит Сулеймана и удивляется тому, что у него голубые глаза. Вот впервые приложила к груди Селима и Мехмеда. Вот они с мужем вдвоем смотрят на то, как делает первые шажки Михримах своими толстенькими ножками…
Но постепенно воспоминания стирались. Нет, ничего не забывалось, но выглядело как… как многократно просмотренный фильм, или – как книга, которую читал много раз и каждый раз все очень ярко себе представлял.
А в порожденной нестандартными поступками новой Роксоланы ветви пространства события развивались совсем не так, как они развивались на самом деле. Впрочем, можно ли говорить о том, что одна из ветвей пространства-времени имеет больше прав на то, чтобы называться истинной?
Сулейман Великолепный, Сулейман Справедливый, ненадолго пережил свою обожаемую жену; примерно через полгода после ее смерти он серьезно заболел, а еще через три месяца скончался. Последним его деянием было возведение мечети в честь любимой жены.
На престол сел старший из оставшихся в живых сыновей султана – Селим II, для которого делом чести было продолжение политики даже не отца – матери и который в буквальном смысле вместе с молоком впитал ненависть к англичанам. Турецкие пираты громили на морях английские суда, не трогая испанцев; те достаточно быстро поняли это и, конечно же, не преминули воспользоваться ситуацией.
Такого государства, как Австро-Венгерская империя, на карте мира не возникло; Венгрия существовала сама по себе, Австрия включала в себя только те земли, которые на сегодняшний день относятся к Верхней и Нижней Австрии и Штирии; Тироль, Бургенланд, Каринтия после того, как турецкие войска оставили их, оставались суверенными графствами и герцогствами.
Британии было так и не суждено стать "владычицей морей": Гравелинское сражение не состоялось, Британии просто было нечего выставить против на самом деле непобедимого испанского флота. Окрыленный успехом, Филипп II Испанский решил, что Испания должна главенствовать не только на морях, но и на суше.
Созданная в начале 70-х Священная лига, в которую, помимо Испании, вошли также Неаполитанское королевство и королевство Сицилия, Тосканское, Пармское и Савойское герцогство и две республики – Венецианская и Генуэзская, – с легкой руки Лодовико Корнаро избрала совсем другие приоритеты: не борьба против неверных-иноверцев, но борьба против неверных-единоверцев, против врагов внутренних, "искажающих священные догматы христианской религии". Таким образом, "священная война" была развязана против тех стран, в которых "гнусные еретики глумились над христианскими святынями".
Сперва протестантизм каленым железом выжигали в Англии, потом наступил черед Голландии. Со Священной Римской империей Лига предпочла не связываться, решив для начала "поднакопить сил"; вместо этого нападению подверглась только пару лет как возникшая Речь Посполитая.
Поляки были католиками, литовцы – тоже, но, по мнению Лиги, католиками "неправильными". К тому же захват этих территорий был стратегически продуман и нес немалые выгоды: во-первых, Священная Римская империя оказывалась окруженной со всех сторон и ее со временем можно было "дожать", во-вторых – захват Польши также открывал выход к территориям, контролируемым османами, и сразу после победы над "своими" можно было перейти к войнам с мусульманами.
И на территории современной Восточной Европы запылали костры: святейшая инквизиция учила, как нужно правильно любить Бога. Там жили католики – такие же точно, как и в Испании, но все же инквизиция была уверена: странные восточные варвары верят в Бога не совсем так, как положено.
Дальше лежала странная и загадочная Русь, раздираемая на тот момент безвластием: претендентов на престол после смерти последнего царя имелось чуть ли не больше десятка. И предлог имелся отменный: вот тут-то вера уж точно была "неправильной"! И, конечно, сюда просто необходимо было принести "правильную" веру и "правильную" власть.
Испанцы учли все, даже извечную и возникшую невесть откуда вражду поляков с их восточными братьями. Они не учли только одного: личности юного князя Дмитрия Пожарского, потомка основателя Москвы Юрия Долгорукого, а если копать дальше – то и самого Владимира Мономаха (это, кстати, не преминули подчеркнуть придворные летописцы после возведения князя на престол).
Блестящий оратор и полководец, он еще в двадцатидвухлетнем возрасте сумел сплотить вокруг себя разные слои населения, собрать армию, способную противостоять захватчикам. Армия под руководством Пожарского дала серьезный отпор войскам захватчиков в битве при реке Великой, возле стен одного из древнейших городов Руси – Пскова.
"Непобедимая испанская армия" спешно ретировалась в Польшу, а потом была выбита и оттуда.
Граница между вновь образованным государством "братьев-славян" и германскими землями прошла по Одеру, который с тех пор на всех картах славянского производства стал именоваться Одрой. Государство несколько раз распадалось – все-таки мешали различия в вероисповедании: если русские оставались стойкими приверженцами православия, то поляки не менее стойко верили в то, что именно католицизм является единственно верным способом проявления своей любви к Богу, а еще имелись гуситы-чехи, другие протестанты… Сказывалось и то, что постоянно жителям одной территории казалось, что соседи живут богаче, причем не просто сами по себе, а непременно за их счет. При этом соседи считали точно так же. Это, конечно же, не могло не приводить к сварам, а иногда и вооруженным конфликтам. Какие-то территории "отлагались" от основного государства, а порой государство разваливалось сразу на множество мелких государственных образований.
Но после таких распадов проходило десятка три-четыре лет – и разрозненные государства снова собирались в единое целое. Чтобы еще лет через пятьдесят рассыпаться вновь на мелкие и чрезвычайно независимые державки, а потом – вновь объединиться…
Процесс "распада" попытался остановить один из князей, кандидатура которого в очередной раз удовлетворила "все договаривающиеся стороны": если ранее существовало повеление "в каждом городе бысть церквям всем дозволено", что означало, что в каждом городе или большом селе могли иметься церкви любых конфессий, то молодой князь Юрий Голицын, не успевший еще пройти процедуру миропомазания и стать царем, поменяв в старом указе всего одно слово "дозволено" на "повелено", установил, что в каждом городе такие храмы не могут, а обязаны находиться, вне зависимости от того, живут ли в городе те, кто смогут в этой церкви молиться.
На некоторое время это помогло, потом беспокойный славянский характер сделал свое дело и союз снова распался; однако до серьезных военных действий дело чаще всего не доходило.
Священная Римская империя, рассыпавшаяся под натиском испанцев на множество мелких германских государств, так никогда и не образовала нового единого государства; зато "нордические племена" – норвежцы, датчане, шведы, голландцы – образовали единое государство Самвельдет Нора.
Северные "викинги" также оказали упорное сопротивление Испании, и наконец очередной испанский король Филипп-Карлос принял решение "разживаться новыми землями" в Новом Свете. Тем более что дорожка уже была проторена.
Очень долгое время Северная и Южная Америка разговаривали исключительно на испанском; потом свою "долю" решили получить французы, викинги и славяне. Обошлось практически без вооруженных столкновений: контролировать настолько большую территорию Испании было не под силу, поэтому новые земли стали активно "уступаться" за золото, которого, как известно, в отличие от территорий, много не бывает.
Во Франции после короля Франциска I престол унаследовал не его второй сын Генрих, а старший сын, Франциск: короля и дофина предупредили "неизвестные доброжелатели" о том, что дофину не следует пить воды, поднесенной ему графом Себастьяном Монтекукколи; разъяренный король-отец велел графу самому выпить воду, после чего тот скончался в течение двух суток; проведенное расследование указало на причастность к преступлению юной супруги младшего дофина, Генриха, – флорентийки Екатерины Медичи, которая таким образом расчищала путь к престолу собственному мужу. Брак был аннулирован, и юная отравительница была отправлена на родину.
Северяне, остановив вторжение испанцев, через какое-то время повторили их же ошибку: помимо освоения новых земель, решили расширить свои территории и "на месте", за счет "истинно шведских" (датских и так далее) территорий и также ненароком "забрели" на славянские земли. Разразилась долгая Северная война, которая продлилась более двадцати лет. В результате увеличения северных земель не произошло; напротив, свои границы несколько расширило славянское государство, получив выход не только к Балтийскому, но и Мурманскому морю; впрочем, спустя двадцать лет эти земли были возвращены – в знак доброй воли, который между тем был принят как проявление слабости и спровоцировал еще одну войну, на этот раз – гораздо более короткую. Всего за два года статус-кво был восстановлен, земли снова вошли в состав славянского государства, после чего наступил длительный мир.
В середине девятнадцатого века разразилась еще одна серьезная война: Самвельдет Нора, начав прибирать к рукам небольшие немецкие княжества, решила покуситься на кусок покрупнее – на северную часть Франции. Францию неожиданно поддержали итальянские княжества и республики; совместными усилиями врагу был нанесен серьезный урон, после чего государство "северных викингов" перестало существовать, разделившись на десяток небольших и очень мирных стран. Зато произошло объединение итальянских земель.
По-другому развивалась история и на Востоке.
Османская Порта оставалась великой державой достаточно долго; ее безоговорочное господство на Ближнем Востоке сыграло с государством злую шутку: османы просто не обратили внимания на растущую новую империю – Индию. Да, Индия, не став английской колонией, начала в начале девятнадцатого века развиваться достаточно стремительно; еще стремительнее развивались ее аппетиты: Пакистан, Афганистан, прикаспийские государства были буквально проглочены. Однако до войны с Портой дело не дошло: Индия, в свою очередь, также прозевала появление серьезного противника, который, по мере того как "голова" хищника продвигалась на запад, потихоньку захватывал индийские территории на севере и востоке.
Могла ли Настя, меняя что-то по велению то ли сердца, то ли разума, предусмотреть весь тот каскад исторических событий, который повлекли за собой внесенные ею на первый взгляд несерьезные изменения?
Безусловно нет.
История в новой ветке пространства-времени получилась совсем другой. Не лучше и не хуже, не менее кровавая – просто другая. Но, к счастью для самой Стаськи Самойловой, она об этом так никогда и не узнала.
Примечания
1
Барыш – мирный (тур.).
2
Ангел в исламе.
3
Камша В. Цикл "Отблески Этерны".