Захохотал вновь ветер, швырнул в окно метелью - растворилась девица, будто и не было вовсе.
Повисла тишина. Только наше дыхание и слышалось.
- Что… - хрипло прошептала Василинка, глядя на меня широко раскрытыми глазами. - Что это?
Я шумно выдохнула, прикрыла глаза, попытавшись успокоить бешено колотившееся сердце. Потом на почему-то подкосившихся ногах дошла до лавки и опустилась на неё. Неуверенными руками - аж самой противно - зажгла свечу.
- Ты вот что, Василинка… Лучше посиди у меня до рассвета. Ночь Корочуна - не время для прогулок.
* * *
Стежка вилась лентой, спускалась всё ниже и ниже. Вот он летний лес - хорошо-то как! Елшанские сюда боятся ходить. Но порой всё же к местной ведунье заглядывают. Как с дедом Яугеном оказались в этих краях, так с Зорей Лютовной и познакомились. Славная она женщина. Ежели хворь какая - вылечит, если недуг на сердце - словом добрым развеет. Всё тут знает, лес её как родную любит. И видно это сразу. Деревья вкруг полянки, где её дом стоит, будто укрыть от недоброго глаза пытаются. Люди только не шибко её жалуют. Впрочем, что с них взять? Они и на меня-то косо порой смотрят, говорят:
- Ты, Жадана, издалека пришла. Уклада нашего не знаешь, к обычаям не прислушиваешься. Руки у тебя золотые, да только сама ты чудная. И далёкая. Парни тебя стороной обходят, хоть красотою боги не обделили. Зато по ночам из лесу всё кто-то прибегает и в окна твоей избушки заглядывает.
Да только что спорить? Не в красоте дело. Не отличаюсь я от елшанских: и статью, как их девки, и коса русая, и глаза обычные - серые. Только когда серчаю, темнее становятся; дед Яуген меня всё Грозой звал за это. И сам хоть смеялся, но для виду строго так говорил:
- Не мечи очами молний, Жадана. Вон стог рядом. Коль загорится, как потом тушить будем?
Ранее говорил. Уж три года, как гостем стал в этом мире, а я одна осталась. А что ходят ко мне из лесу - так нечего любопытные носы в чужие хаты совать. Плохие не ходят. А духи лесные - так это свои, они зла не причинят.
Хоть и… Я нахмурилась, вспоминая ночь Корочуна. Уже не раз о ней думала, только ответа не могла найти. Василинка тогда чуть чувств не лишилась - травяной настойкой пришлось отпаивать. Чем угодно могу поклясться, пальцами своими быстрыми, глазами зоркими - гаёвка ко мне приходила. Только к чему? Ума не приложу. И во сне ещё несколько раз являлась. Слова шептала такие, что и повторить стыдно, а в черноте глаз - зелёный огонь горел. Лесной, чародейский. И раз только пришла в белый мех одетая - зимою гаёвки им обрастают, будто звери, - а после - только в листьях, на шее - ожерелье из ягод, а на рыжих волосах - венок.
Рядом со мной проскочил заяц, где-то в вышине, в сплетённых солнцем ветвях, застрекотала невидимая птица. А вот и хатка уже показалась. Я перехватила поудобнее сверток с вещицей Зори Лютовны и пошла быстрее. Рубаху она мне давала починить. Хорошая рубаха: изо льна отбеленного, а сама тонкая-тонкая, будто не человеческие руки её делали. Рукава тоже белым расшиты - одёжка для снежинки - внучки Батьки Мороза. Видно, что дорогая вещь, а в руки возьмёшь - будто солнышко в ладонях оказалось. Сразу ясно - вещь непростая. Обычные-то люди не поймут, а вот я сразу увидела. Уж сколько-то всего перешила-перерасшивала. И до этого, и елшанским. Все благодарили, одна только жена мельникова осталась недовольна: то ей не так, это ей не этак. Чуть в колодце не притопила вредную бабу. Да жалко стало. Дочка у неё, певунья Миленка, славная. Да и сам мельник мужик добрый. Но да ладно, не об этом…
Зоря Лютовна свою рубаху сама могла б починить - всего-то вышитый узор распустился - но отдала мне. Знает ведунья, что если он нарушен, то и спрятанная в плетении нитей волшба исчезнет. Потому и меня попросила. Несколько дней с рубахой сидела: все не хотел белый орнамент ложиться как надо. Но никуда от меня не делся. А для верности я ещё и серебряную нить вплела - мне водяница как-то её принесла. На удачу заговоренную.
Рубаха вышла на загляденье, как новенькая.
Я подбила камушек носком лаптя. Только вот сразу решила, что платы с Зори Лютовны брать не буду. Ни к чему. А вот совета спрошу.
Не успела я подойти к дверям, как те сами распахнулись, будто знала ведунья о моём приходе.
- Жадана? - послышался глубокий приятный голос. - Утра доброго тебе, голубушка. Заходи, не стой на пороге.
Произносит она имя с таким напевным выговором, что звучит совсем по-нашему. Жадана - значит, желанная.
Я улыбнулась и прошла вперёд. Голову тут же закружил дурманный запах трав и свежей выпечки. Ведунья хоть и одна живет, а в хате у неё чисто, хорошо: полы выметены, печка побелена, а на печке рыжий кот урчит и лапу лижет. Любят её звери. И то верно говорят, что зверь лучше человека разберёт, добро перед тобой или зло. Сама Зоря Лютовна не старая и не молодая. Вроде и не красавица, а глаз не отвести. Одним словом - ведунья. Смотришь, и уразуметь, что видишь - не можешь.
Я разложила перед ней рубаху на лавке, посмотрела краем глаза, мол, как? Охнула Зоря Лютовна, прижала руки к щекам, прям как Василинка моя. Оно и верно, все мы бабы на один лад, когда красивое видим.
- Искусница, чудодейка. Ну, ничего, я отплачу…
- Постой, Зоря Лютовна, - покачала я головой. - Не надо мне платы. Лучше советом подсоби.
Ведунья нахмурилась, аккуратно взяла рубаху, принялась складывать.
- Садись, Жадана. Коль так, то стоя разговоры не ведут.
Я и села. И говорила долго. А Зоря Лютовна всё подвигала мне блюда с блинами да берёзовым соком поила. Не перебивала, слушала внимательно. Видно только было, что сама не знает, почему вдруг гаёвка ко мне является. Но в то же время, только я закончила сказывать про чудные сны и ночь Корочуна, промолвила:
- Что-то лесному духу от тебя надо, раз ходит по пятам. Это тебе не Славомир из Елшанки.
Я поперхнулась, закашлялась. Вот уж не могут забыть мне этого! Славомир - первый красавец на деревню. Пригож, в плечах широк, статью хорош. Очами васильковыми да кудрями льняными не одну девку плакать ночами заставил. Только вот Удова страсть у него на первом месте. Меня-то поначалу не замечал, а потом будто глаза открыл. Проходу не давал, у дома поджидал, всё ладушкой звать пытался. А раз и вовсе на ночь глядя явился, водички попросил испить. Его в хату пустила, а он рукам волю дал. Ну, вот я ухватом его и приветила сокола ясного. Теперь вся Елшанка потешается, а Славомир меня за три версты обходит. Хорошо хоть, нрав у него незлобивый, сам потом прощения просил.
- Я с лесными духами мирно живу, - буркнула. - Они не хлопцы.
- А с кем из них жить смогла бы? - неожиданно спросила Зоря Лютовна.
Я и задумалась. Такой простой вопрос, а ответа не найти. Вроде и не юна уже, девки в моём возрасте дочек да сынков рожают, а у меня таких и помыслов нет. И хлопцев стараюсь стороной обойти.
- Впрочем, что нам тут. - Зоря Лютовна вдруг хлопнула ладонью по столу, рыжий кот обернулся к ней, будто тоже прислушивался. - Скоро Купальская ночь. Дома не сиди - приходи на праздник. Духи лесные его тоже любят. Там уж скорее всего ответ отыщешь. А чтобы вернее было, дам тебе подвеску заговорённую, малахитовую. Как девицы венки по воде пускать будут - сожми её в ладони, позови того, о ком думаешь - сам предстанет пред ясны очи.
* * *
Полыхает жаром костров Купальская ночь, рассыпает щедрой рукой самоцветы звёзд да дурманит лесными запахами. Звенит в ушах смехом девиц и парней, видно даже во тьме, как пламенеют румянцем щёки, как горят глаза - что там папороть-кветка рядом с ними?
Воздух пропитан хмелем и радостью, и молчание тут значит поболе слов. Взгляды такие, что обжечься можно, губы шепчут имена желанных, а руки сплетаются крепко-крепко. Только нет мне туда дороги. И так уже косо смотрят, знают ведь, что в Купальскую ночь не хожу я сюда. Сжав камень в руке, пошла прямо к берегу реки. А там уже девиц немало, даже Василинка с ними. Венок в воду опустила, смотрит на него, как на надежду последнюю, и шепчет что-то неразборчивое. Я подошла сзади, она обернулась. Глаза широко раскрылись, а потом ухватила меня, закружила.
- Жаданка, хорошо, что пришла! Нечего сидеть в хате в такую ночь! Венок тебе надо!
Я невольно коснулась туго заплетённой косы.
- Глупости говоришь, сорока. Не за этим я здесь.
Василинка недоверчиво посмотрела, а потом хихикнула.
- Все тут за одним. Ой! - вскрикнув, подруга кинулась вслед за уплывавшим венком. - Долю-то свою упущу! Я тебя потом найду!
Я невольно улыбнулась. Что ж, пусть Доля будет пригожей. Посмотрела на другой берег реки - тёмный, молчаливый, будто там - царство Чернобога и нет ему дела до веселья купальского.
Сжала крепче ведуньин малахит, прикрыла глаза и вдохнула глубоко. Приди ко мне, лесная, приди… И образ из сновидений перед глазами задержала. Вдруг - раз! - звуки все смолкли: ни смеха девушек, ни треска костров, ни шелеста листвы.
Горячие ладони легли мне на плечи, того и гляди, тонкая рубаха загорится и сразу пеплом станет.
- Гроза… - выдохнул кто-то прямо на ухо. За шиворот будто сыпанули горсть муравьев. Сердце застучало, как у пойманной птахи, а внизу живота сладко заныло.
Я вздрогнула и резко обернулась: по-прежнему пляшет пламя, лижет рыжими языками дрова, сыплет искрами вокруг. Но ярче пламени полыхают кудри лесной гаёвки. Так и стоит у костра, будто огнем одетая. Белая кожа словно внутренним светом напоена, жемчуг водяницы по сравнению с ней - блеклые камушки. Сама стройная, ладная - так и хочется коснуться, огладить крутое бедро, скользнуть ладонью по округлому животу к налитым грудям. Гаёвка посмотрела на меня - в глаза будто ночь чернолесская опрокинута - и улыбнулась брусничными губами. Спелая ягодка, красная ягодка, а попробуй сорвать! И тенью лишь мелькнула мысль, что негоже так о девке думать. Но как же не думать, когда смотришь на неё - и забываешь всё на свете.
- Гроза, - выдохнула снова, а меня будто студёной волной в жаркий день окатило. - Иди ко мне, - протянула белые руки, поманила. А пальцы-то! Аж зависть взяла: длинные, гибкие, словно ивовые прутики, заострённые чуть, а каждый ноготь - смарагдом мерцает. И не смотрят на неё другие или не видят вовсе.
В голове зашумело, словно хмельной браги глотнула, сделала шаг вперёд. Вспыхнул ближайший купальский костер, огонь взвился чуть ли не до небес. С визгом елшанские девки и хлопцы кинулись врассыпную, а я засмеялась.
- Ну, баловница, Гаюнова внученька, посмотрим, что тебе от меня надобно, - шепнула и направилась за ней - прямо к лесу.
А лес шептал, звал, смеялся нечеловеческими голосами, рассказывал истории седой древности. Среди черных ветвей и листьев мелькало белое тело, вспыхивали огненные пряди, слышался сладкий голос. Бесшумно ступала гаёвка по листьям и травам, только и видны были маленькие ступни да изящные лодыжки.
А стоило мне остановиться, как сильнее прежнего начинало колотиться сердце и в жар кидало, будто в купальский костёр вошла. И шла за ней, шла дальше, почти бежала. Знала, что назад не вернусь, пока не узнаю правды.
- Стой! - крикнула я.
Показалось, даже лес на мгновение смолк.
- Пошли! - с серебряным хохотом отозвалась гаёвка. - Недолго уже, Гроза, осталось!
Она замерла, посмотрела мне прямо в очи - я и забыла, как дышать, приоткрыла брусничные губы, будто поцеловать хотела, а потом вдруг метнулась в самую чащу огненной искрой. Миг - я отмерла и рванула за ней. И бежать почему-то вдруг стало легко-легко, будто крылья за спиной распахнулись.
- Гроза-а-а!
- Иду-у-у! - расхохоталась я, словно принимая неведомую мне игру.
- Быстре-е-е-е-й!
Ноги почти земли не касались, так летела вслед за ней - горлица за огненной птахой. Верно, не зря дед Яуген мне рассказывал про бесов след. Есть в лесу такая стежка-дорожка - так не найти, но если выведет кто - забудешь, как человеком быть. Свободу почуешь такую, что в небо взмыть захочется. И никто помешать не сможет. А внутри всё звенеть будет от счастья. И уже от ступившего зависит - сойдёт он с бесова следа в сторону правды или к кривде двинется.
Гаёвка остановилась, мои пальцы почти ухватили гибкую руку, по венам пробежал огонь. Рванула к себе. Хоть и не добыча, а поймана.
- Нравится, Гроза? - вдруг шепнула она в мои губы. Голова пошла кругом от запаха хвои, ягод и листьев.
Возбуждение не дало раздумать, выдохнула в ответ:
- Да.
Гаёвка вдруг резко оттолкнула меня:
- Так поймай!
Зазвенела серебряным смехом, вспыхнула слепящей искрой и помчалась дальше. Я только хрипло выдохнула, облизнула пересохшие губы, хранящие брусничный вкус, и понеслась следом. Догоню! Поймаю!
От вызова, будто от хмеля, кровь заиграла. Меня проверить хочешь? А это мы посмотрим!
И, словно учуяв наши забавушки, многолетние стволы расступаться начали, ветви подниматься, а трава - скатертью стелиться. Только мерцал-переливался самоцветной лентой бесов след. Дед Яуген говорил, что на нём растёт папороть-кветка, цветёт звёздами небесными - бесов след стережёт.
И всё ближе белые ноги, и кажется, что огненная сеть волос лица моего касается. Да! Точно! Ухватила её снова, поймала - моя.
А гаёвка сама горячая, дышит тяжело, медные завитки ко лбу прилипли, а в чёрных глазах - смешинки пляшут.
- Что, Гроза? - шепнула. - Понравилось?
А я после погони сама не своя, надышаться не могу, во рту пересохло, а эта смотрит так, что жажда ещё пуще делается.
- Зачем приходила ко мне во снах?
Вокруг вдруг вспыхнул свет. Я огляделась: стоим мы посреди поляны, в огненном круге, а везде звёздный блеск папороть-кветки.
- Что же это? - шепнула, не понимая, что вижу.
Гибкие пальцы коснулись моей щеки, нарисовали замысловатый узор, спустились ниже - по шее, к самому плечу.
- А ты что думала, Гроза?
Цепко ухватила рубаху, потянула вниз, коснулась губами плеча.
- Я посмотреть хотела, какая ты.
Я вздрогнула. Негоже так, но… сама вплела пальцы в огненные пряди, чуть сжала, пропустила сквозь пальцы.
- Красивое люблю, Гроза, - продолжала шептать гаёвка.
Послышался треск, рубаха упала к моим ногам, оставив нагой. Её чёрные глаза стали будто глубже, тьма в них ожила, заволновалась.
- А ты красива. И вещи делаешь - краше не сыскать.
Она взяла мою руку, коснулась губами пальцев, ладони, запястья. У меня внутри всё сжалось, мысли, будто в хмельном бреду, пошли. Что же ты делаешь?
- И руки у тебя золотые, Гроза, и сама ты…
Шёпот слился с шелестом листвы, хмелем дурманили слова, а губы и пальцы ласкали-голубили - себя потерять-не найти. В мёд и огонь тело моё превратили. Сладко и жарко стало, лишь холодила спину мягкая трава. А после вдруг небо упало - стало мне ещё слаще, и крик мой взлетел аж до звёзд.