Денис откинулся на подушку и расхохотался. Он так смеялся, что слезы брызнули. Он никогда так не смеялся - вот вам крест!
Никогда!
- Да я всего-то на коленки встала и заглянула под нее! - оправдывалась она, пытаясь перекричать его хохот.
- Ленка! - не мог остановиться Денис.
Притянул ее к себе, прижал и смеялся.
- Я всего лишь хотела посмотреть задник, - глухо, в его шею объясняла она и, что-то вспомнив, выбралась из его объятий. - Слушай! А почему ты делаешь на изнанке, по углам резьбу иногда? Так никто не делает и не делал, только один мастер, крепостной Мещерского.
- Прочитал как-то в старом учебнике по мастерству, еще дореволюционном, что некоторые краснодеревщики оставляли не только свой знак, личное клеймо, но и вырезали небольшие обереги, животных, растения, которые охраняют изделие. Мне понравилось, поэтому иногда делаю.
- А "Россиниада" - это же ансамбль спальный, еще столики прикроватные, трюмо, два стула. Где они?
- Я ж на заказ ее делал. А у заказчика какие-то заморочки с деньгами случились. Он выкупил только малые формы, а за кровать расплатиться не смог. Правда, деньги, потраченные на материалы, требовать обратно не стал. Вот я ее и оставил себе.
Где-то в отдалении, наверное в большой гостиной, начали бить напольные часы. Ленка сделала страшные глаза, проворно соскочила с кровати и заметалась бестолково по комнате.
- Лен, ты чего? - приподнялся на локте Денис.
- Сколько времени? - запричитала она.
- А, черт! - сообразил Арбенин и одним движением выскочил из кровати. Совершенно и напрочь позабыв про ногу и необходимость ее прикрывать.
С их неплавным перемещением в кроватку под названием "Россиниада", телефоны остались неизвестно где, а часов в комнате не наблюдалось. Денис натянул джинсы и босиком пошлепал из комнаты.
- Половина девятого! - прокричал откуда-то он.
- Блин! - ругнулась Ленка, торопливо одеваясь.
Прощаться он тоже не умел.
Теоретически догадывался, что положено поцеловать, сказать какие-нибудь нежные и приятные слова, хоть как-то выразить благодарность великую мужскую за то тепло, приятие, понимание, которое она ему подарила.
Но не знал и не умел.
И маялся, чувствуя себя неуклюже большим, неуютным и неправильным совсем. Конечно - и обнять, и поцеловать, и сказать, да после того, что и как у них было!
И ничего!
Денис распахнул для нее ворота, Ленка выехала, остановила машину в паре метров… И спасла его от всех "драконов" - выскочила, подлетела, обняла с разбегу. Денис подхватил, оторвав от земли. Ленка поцеловала его коротко в губы, присмотрелась и еще раз поцеловала:
- Пока!
- Пока, - глухо отозвался Денис. - В субботу с Василием Федоровичем сможешь приехать?
Вот и все, что смог сказать! Хотел многое, и расцеловать по-настоящему, и поблагодарить, и удержать, если получится.
- Смогу! - сверкнула глазами Ленка. - Все!
Пока!
Еще разок чмокнула и бегом вернулась в машину, быстренько уселась, взялась за ручку дверцы, выглянула, обернувшись к нему, и прокричала:
- А насчет татуировочки подумай!
Денис усмехнулся. Легко и свободно, первый раз не ощутив неловкости от обсуждения запретной для всех и навсегда темы.
Лена захлопнула дверцу, уехала, махнув напоследок из открытого окна рукой.
Он долго стоял, засунув руки в карманы джинсов, и смотрел вслед даже тогда, когда, мигнув задними тормозными фарами, машина завернула за угол и скрылась из вида.
Он все стоял, смотрел в темноту.
Выехав с проселочной дороги на шоссе, Лена свернула на обочину, остановила машину и выключила двигатель. Со всей силы сжала пальцы на руле.
"Растреклятая жизнь! - У нее дрожало все внутри противной мелкой дрожью от переполняющих эмоций. - Растреклятая, гребаная жизнь! Что же ты вытворяешь с самыми лучшими, с самыми замечательными людьми?!"
У Ленки клокотало в горле, защипало глаза рвущимися слезами. Она резко отстегнула ремень и выскочила из машины, захлопнув с силой дверцу, и привалилась к ней спиной, запрокинув голову.
И все моргала, моргала, чтобы не пустить злые, жалящие слезы обиды. И не справилась - злясь на весь мир, на себя, вытирала вырвавшиеся, не послушав приказа, слезы.
За бодреньким тоном, смешочками, дурашливостью Ленка отчаянно старалась скрыть боль, рвавшую на куски ее нутро.
Господи, как хорошо она это знала! Когда за внешней суровостью, отстраненностью и враждебностью скрывается непереносимая боль и одиночество отвергнутых!
Отвергнутых всеми - родными, социумом, государством, людьми, которые вступают с тобой в близкие отношения и откидывают презрительно! Это занозой, болью несправедливости сидело в ней и не отпускало!
И не отпустит!
В тот момент, когда Денис закричал, как стегнул, "Не смотри!", он напомнил ей Ваську. Но Арбенин здоровый, сильный, взрослый мужик, а не маленький мальчик, и Лена не знала и не представляла, как помочь, как залечить раны, как исправить то, что сделала с ним жестокая тупость ограниченных людей!
Ей было больно, но Денис отверг бы ее боль, приняв за жалость, Лена это понимала, даже не понимала, чувствовала, скорее, в то мгновение, настроенная на него, его боль, его одиночество, отвергнутость людьми и, сцепив зубы, чтобы не разнюниться, помолилась о помощи.
И получила ее. Как Бог по ниточке вел, вкладывая в Ленкину речь именно те, правильные слова, действия, эмоции - и потеплело!
И Денис оттаял и поверил! Может, совсем чуть-чуть, но оттаял!
Удушила бы собственными руками, попадись ей одна из тех дур, что посмела вылить на Арбенина свои эгоистичные помои!
Убила бы! Прости, Господи, заранее!
Что с ним случилось? Что за раны такие, где и как он их получил?
Сегодня спрашивать нельзя было.
Никак нельзя - это уж чересчур, болевой шок и для Ленки, и для Дениса. Она не такая сильная, она бы не вытянула его оттуда. И себя бы не вытянула.
Лена вернулась в машину, пережив волну негодования, опустошившего ее. И слезы высохли, сгорев в жаре возмущения.
Она не знала, что у них сложится дальше и сложится ли вообще. Дело, за которое они взялись, интересное, увлекательное, на какое-то время сведет вместе, это понятно, и что теперь не только за компьютером - тоже понятно.
А дальше?
Она сказала: "Если ты собираешься со мной спать" - он не ответил. Провожая ее, даже банального "Когда встретимся?" не произнес, или "Все было потрясающе", или на худой конец "Я позвоню" убийственное. Спросил про субботу.
Какое тут "дальше сложится"! Вот что значит не слушаться своих собственных, далеко не глупых зароков не вступать с ним в близкие отношения! Он совсем другой, ни один мужик рядом не стоял с Денисом Арбениным! Сильный, целостный, настоящий! В него влюбиться что дышать, а потом вот переживай и мучайся! Чего не сказал, что подумал?!
И тут Лена улыбнулась и напомнила себе вслух:
- Ах да! Он же не умеет словами!
Завела мотор и поехала к другому "мужчине", ожидавшему ее дома.
Денис закрыл ворота, запер замки на входной двери, передернул плечами - замерз, в одной футболке и джинсах. Март, днем теплеет, иногда балует припекающим солнышком, а ночами еще подмораживает.
Он прошел в кухню, включил чайник, побродил бесцельно, ожидая, пока чайник закипит, заварил себе большую кружку чаю.
Что-то ворошилось внутри, беспокоя, стучась в разум.
Денис подошел к окну, прихлебывал осторожно обжигающий чаек, засунув вторую руку в карман, и вглядывался в темень за окном, словно ответов искал.
Он не хотел отпускать Лену! Он по-мальчишески тайно и жарко мечтал провести с ней всю ночь. Спать, обнявшись, просыпаться, целоваться с "перспективой", разгораться вдвоем, заниматься сводящей с ума любовью и снова засыпать, отдав ей все силы.
Она уехала, и Денису стало пусто. Еще пять дней назад он не знал о существовании Елены Алексеевны Невельской - не абстрактной журналистки, а реальной женщины. Не знал, и ему казалось все наполненным и достаточным. Но она уехала сегодня, и ему стало пусто.
Захотелось курить.
Денис давно, много лет назад бросил, и ни разу не потянуло, не подумалось о сигарете, даже в самые трудные моменты жизни, а сейчас он даже вкус дыма ощутил.
Сигареты в доме имелись. На втором этаже, в баре для гостей он держал несколько пачек разных сортов. Поставив кружку на подоконник, Денис пошел на второй этаж.
Поднявшись на две ступеньки лестницы, подумал, что лучше всего курить на балконе мансарды. Небольшой балкон с ажурными коваными перилами он приспособил под "место неспешки". Оттуда открывался дивный вид на поселок и дальше, аж до леса на холме. Для этой же "неспешки" там стояли два удобных глубоких кресла и столик плетеные, сделанные, увы, не им.
Денис порылся в шкафу, достал длинную дубленку - морозит все-таки. Подумал, что не обойдется одной сигаретой, и достал унты.
Унты в профилактически-лечебных целях он приобрел давно, несколько пар. Если ступня и голень замерзали на холоде, то тут же появлялась тягучая, выматывающая боль по всей ноге, аж до ягодицы. Ныло и болело несколько дней, не давая продыху, да так, что и сидеть становилось невмоготу, и ногу никуда не пристроить, как ни поворачивай.
Унты спасали и на работе. В цехах тепло, но двери хлопают непрерывно за ходящими туда-сюда, и тянет по полу сквозняком, да и по участку ходить в холода удобно.
Денис обул унты и прикинул: если уж утеплился и полезет на третий этаж, то не на пять минут, надо бы прихватить чего-нибудь горячего и вернулся в кухню.
Он хорошо устроился - термос крепкого черного чая и плед, взятый на всякий случай. Никакой, понятное дело, панорамы не видно, просто темень до подсвеченного очень далеко на горизонте московской трассой более светлого края неба.
Тишина. Шумит только еле слышно где-то летящий поезд.
Тишина.
Денис прикурил, закашлялся с отвычки, сделал пару глотков чаю, вдохнув поднимающегося на морозце ароматного пара, затянулся второй раз, уже получая удовольствие. Посмотрел на огонек сигареты, зажатой между пальцами, спрятанными в перчатку. Перчатки он тоже предусмотрительно надел, и шапочку вязаную.
Нельзя мерзнуть.
Сигарета белела на черном фоне невидимых пальцев, уютно-приветливо подмигивая огоньком.
Денис начал курить в училище…
Он покачал головой - не надо о былом! Еще раз отхлебнул чаю, затянулся.
Тряси тут головой, не тряси, отгоняй прошлое, не отгоняй, а точно знал, что и заснуть не сможет, и остановить давно задвинутое, намеренно не вспоминаемое, загнанное жестким приказом в другую жизнь, которая осталась в прошлом и умерла там.
Получается, не умерла. И не отболела.
Это из-за Лены. Она перевернула сегодня в нем сознание жизни, в котором жил долгие годы, как грядку давно заброшенную перелопатила, готовя под новую рассаду. Ничего не делая, не навязывая, она запустила в его нутро свою маленькую сильную ручку и открыла проржавевший люк, из которого хлынуло все вперемешку - и грязное, зловонное, застоявшееся, и хорошее доброе, и то, что он и от себя-то прятал, и то, чего не боялся.
Он затянулся, огонек вспыхнул, подмигнув.
Денис начал курить уже в училище.
В школе он не курил и пить не пробовал. Ему незачем было самоутверждаться среди сверстников, подобным образом завоевывая авторитет. "Слабо" - это не про него, в ту пору Денису Арбенину все было "не слабо". И испытывать его на этот предмет желающих добровольцев не находилось.
В школьные годы спортсмен-разрядник, крупнее и выше всех ровесников, невозмутимый и спокойный до "отморожения", как говаривала их классная, Денис не нуждался ни в каких дополнительных самостях. За обманчивой несуетностью, неторопливостью скрывались невероятной быстроты реакция и умение в секунды ориентироваться в ситуации.
Что в сумме и обернулось выбором профессии, о котором он степенно и уверенно сообщил родителям. Рязанское военное училище ВДВ. Его приняли с распростертыми объятиями, разве что не целуя. Вот там он и закурил, и пить научился с друзьями курсантами, что не мешало ему показывать лучшие результаты в роте.
Да и друзей истинных на всю жизнь приобрести - Вадим, Сашка и Ванька.
Развеселое времечко, невзирая на тяжеленные нагрузки.
Правда, с девушками у него трудно складывалось. И казалось бы, москвич коренной, симпатяга, здоровый, добрый, надежный, как Кремль, лучший курсант училища - выставочный экземпляр, мечта любой барышни, а уж барышни провинциальной - и говорить нечего!
Да только как до знакомства доходило - ни тебе слова, полуслова. "Да", "нет" - мычал что-то невразумительное, смущался и злился на себя. У мужиков уж по две-три подруги сменилось, а он все "бе-ме" да руки за спину.
Но на этот случай имелись лучшие друзья, которые и помогли расстаться с "девственностью" во всех отношениях, подсунув ему разбитную деваху, с которой Денис прокувыркался три увольнительных дня вместо поездки домой к родителям.
Оно вроде бы и замечательно и познавательно, и "поздравляем со вступлением", да только барышня многоопытная, когда он уходил, посмеиваясь, сказала:
- Теля ты, Денис, теля! Ни черта не умеешь, за что девушку надо хватать - не знаешь. Хорошо хоть, у тебя "агрегат" всем мужикам на зависть и всегда, салютуя, "честь отдает", с этим тебе повезло. Ладно, научу всему, так и быть.
Учиться у нее Денис не стал и больше с гейшей образованной не встречался. Месяца через три познакомился с Галей.
Долго ухаживал, руководствуясь наставлениями друзей, и остался у нее первый раз, когда Галины родители уехали на несколько дней.
Старался - а как же! - но вот же засада, все у него в голове про "теля" крутилось. Галя посмеялась необидно и за год их отношений сама всему обучила, вызывая легкую настороженность своими умениями.
Надо было жениться.
Это как устав - священно! Во-первых, все курсанты перед выпуском торопятся жениться, мало кому улыбается в хрен знает где расположенном гарнизоне без женщины сидеть. А вовторых, у них с Галей все к этому и шло прямым паровозом.
Но перед самой свадьбой и выпуском из училища Галя призналась Денису, что встретила другого, иностранца какого-то. Где встретила, черт знает, в Рязани этого добра не водилось, но она нашла.
Повинилась, поплакала, просила простить и сгинула из его жизни. Денис простил, чего уж, да и понял, что любить-то не любил - боли сердечной и обиды не переживал. К тому же выпустился из училища, и тут такое началось!
Абхазия - отметился, горячие точки - побывал, а потом уж и Чечня…
Денис почти год там отвоевал, такого видел-перевидел, сам много чего делал, о чем в страшных снах вспоминалось, народу потерял! А самого не зацепило ни разу, только шрамы на сердце оставило от потерь, Ванька там сгинул, один из них четверых настоящих и единственных друзей. Части оставалось дней десять до вывода на переформирование, когда на одной из зачисток его солдат на противопехотную мину-ловушку наступил.
Пацан, "чиж", первогодок - скрежетнуло под ногой, и он замер!
Это все, кранты! Амбец!
Мальчишка плачет, трясется, обмочился с перепугу. Им по рации командуют "Вперед, что застыли!", а они встали вокруг бойца, кумекают, что делать. А ни хрена тут не сделаешь!
Мина заложена грамотно, по "чистой" тропе, проверенному, значит, саперами проходу. Видимо, успели после саперов. И проход этот шел мимо угла дома. От дома самого осталось только кирпичное крошево, уцелел лишь огрызок угла из двух остатков стены, не выше полутора метров.
Пацана бы привязать к транспорту и дернуть - испробованное в Чечне средство, и спасало иногда, если повезет.
Да куда?
Дергать надо назад или в сторону, а сзади, за спиной у мальчишки, угол, слева куча битого кирпича, справа есть просвет, да подъезда никакого для машины. Только вперед, а вперед верная смерть - брюхом над эпицентром взрыва.
Арбенин присмотрелся, отдал приказы, решил: деваться некуда, надо рисковать.
Натянули на пацана и закрепили второй бронник между ног, и вся защита - бронник сверху, бронник снизу, каска на шапку - зажмурься и молись!
Обвязали веревкой, отошли. Трое бойцов приготовились дергать, и тут Денис сообразил, что ни хрена не выйдет! Солдатик на мине стоял правой ногой, и ему, чтобы отлететь грамотно, надо с рывком веревки оттолкнуться от земли левой как можно сильнее. А она у него от страха смертельного и долгого стояния задеревенела, дрожит!
Тогда старлей Арбенин пристроил с помощью бойцов на себя второй бронник на то самое причинное место, ушанку, сверху каску. Ноги прикрывать ничем нельзя, они двигаться должны, пружинить. Поставил правую ногу между ногами пацана, обвязал их обоих веревкой, ухватил "чижа" за ремень.
- Давай! - скомандовал бойцам.
И помоги нам, Господи!
Раз, два, три - и оттолкнулся со всей возможной силы…
Бронник, прикрывавший пах, был побит мелкими осколками, Денису разворотило правую ногу, и пацан живой, но голень всю до колена и ступню, как мясорубкой, прошло.
Им повезло: медики недалеко находились. Пока бойцы накладывали жгут из ремня, кололи и уговаривали, больше от запоздалой реакции: "Потерпи, командир, мы мигом!", медики уж и подоспели.
Когда, с Дениса разрезав, сняли остатки камуфляжных штанов, он посмотрел на месиво из мышц развороченных, крови, кожи и кусков торчащих перебитых костей, подумал: все, не будет у него ноги.
Ничего! Собрали, сложили, как веселые детские картинки пазлы. И мальчишку собрали, не ампутировали ступню, хромать будет всю жизнь, бегать-прыгать не будет, зато к мамке живой вернется! Медики тогда в Чечне чудеса творили - факт!
В госпитале уже в Москве Денис пролежал три месяца, перенеся такое количество операций, что после пятой и считать перестал. Вышел, и началась у него другая жизнь!
Списали его из армии, само собой, пенсию из "восьми копеек", как назвала ее мама, дали - иди живи как-нибудь! Физиотерапия, необходимые лечебные мероприятия, правда, бесплатно, расщедрилась Родина - лечись на здоровье и живи, если сможешь.
Денис жил, но не жил. На работу его никуда не брали - кому калека нужен, когда здоровых и сильных безработных полно, выбирай любого! От болей в ноге он не спал ночами и метался, как зверь в клетке, по квартире днем.
Он не видел ничего впереди, не понимал, что дальше! Он никому не был нужен! Ну, армии, это понятно, но ни государству, ни медикам - у них и потяжелее раненые есть, ни самому себе! Была середина девяностых!
Вообще никто никому ни за каким чертом и ладаном не нужен был! Получалось, что очень зря он в той Чечне не сдох, был бы героем! Родителям медаль бы вручили, а может, и денег каких дали.
Да, родители!
Еще один повод пойти застрелиться!
Они оба работали на нескольких работах, жили, тянули, чтобы прокормить семью и его, Дениса, иждивенца убогого. И мама плакала каждый день, смотрела на него больными, жалостливыми глазами, а отец втихую на кухне в кулак слезы пускал и прикладывался к водочке!
От безысходности глухой!
Денис не выдержал, удалил их от горя своего подальше. Ко всем жизненным засадам добавилась бабушкина болезнь, вот он и уговорил их к ней переехать.
- Да куда же мы?! - сопротивлялась мама. - Ты же вон еле ходишь!