– Да, но это неважно, потому что Тим повел нас по длинному подземному тоннелю, и вдруг выяснилось, что это вовсе не угольная шахта, а музей, набитый картинами старых мастеров. Но вся штука в том, что это были не настоящие полотна, а жалкие подделки. Все с восторгом смотрели на них, а я только диву давалась – почему никто не бьет тревогу, ведь настоящие картины продали моей матери, чтобы купить этот остров. Тут я проснулась, и голова у меня просто раскалывалась. Ну, что ты думаешь?
Я сознавал, что этот сон – ключ к пониманию характера Изабель, но мне он ни о чем не говорил; я только расстроился, что мне в нем была отведена проходная роль покойника, ставшего жертвой собственного обжорства. Но психоанализ наверняка мог бы многое объяснить.
– Ясное дело, сон о нас и о твоей ревности к женщинам, с которыми я встречаюсь на работе.
– Что?! – воскликнула Изабель, не веря своим ушам.
– Если уж ты спрашиваешь, что я думаю о твоем сне, ты могла бы воспринять ответ повежливее.
– Ну да, только я не ожидала услышать ничего подобного.
– Это ближе к истине, чем любое объяснение, которое ты могла бы придумать.
– Откуда ты знаешь? Ты даже меня не спрашивал.
– Нет, знаю. Во время завтрака я только и делал, что слушал тебя.
– Господи, никогда не слышала, чтобы человек так злился из-за какого-то сна.
И все же, несмотря ни на какие трудности, не стоит оставлять попыток найти психологическим открытиям применение в повседневной жизни; не стоит уподобляться трусливым биографам, которые продолжают писать так, будто сны не влияют на наши отношения и наше самопознание. Минусы использования научных теорий неучеными меркнут перед возможностью узнать, что один человек может разглядеть в другом, скучая за утренним кофе. Как всегда, вопрос не в том, что мы можем узнать о ком-то, а в том, что мы успеем понять, прежде чем зазвонит телефон.
Великие биографы всегда использовали идеи психологии. В свое время они обратили внимание на гуморальную теорию Гиппократа, назвавшего четыре телесные жидкости, соотношением которых определяется характер человека. Главенство крови означает, что человек – сангвиник, черной желчи – меланхолик, желтой желчи – холерик, а слизи – что флегматик. Когда биограф семнадцатого века Джон Обри писал о жизни Гоббса, он отметил, что этот человек был "сангвино-меланхоликом – самое причудливое сочетание, по мнению психологов". Отдавая дань мудрости астрологии, Обри писал, что Уильяма Маршалла "сделало заикой совокупное воздействие Льва и Меркурия".
Я не видел смысла избегать подобных прецедентов, особенно после того, как Дивина, однажды обвинившая меня в том, что я зациклен на своей персоне, спросила, не могу ли я оставить у себя две коробки книг, которые она хранила в моей квартире. Как выяснилось, этими сокровищами были труды по ортодоксальной и современной психологии.
Фолиант, который сразу попался мне на глаза, имел длинное название: "Что ты можешь сказать о человеке по его почерку?"
Я мог сказать, что Изабель гостит у друзей в Дорсете, что на окнах в спальне и в столовой стоят горшки с геранью, что погода стоит теплая, что они взяли напрокат велосипеды, и она собирается снова сесть на диету, как только вернется. В конце можно было разобрать слово "Целую" и уверения, что мы скоро увидимся. Особой смысловой нагрузки открытка не несла (тем более, что, по словам Изабель, она отправила точно такие же всем своим знакомым). Но каким бы банальным ни было ее содержание, если верить автору книги "Что ты можешь сказать о человеке по его почерку", эта открытка таила в себе ключ к личности Изабель.
Наука графология утверждает, что черты характера человека проявляются в том, как он перечеркивает свои "t" и загибает или не загибает "r". Наклоненные вперед буквы выдают интерес к другим людям, прямые – характер отшельника; строчки, загибающиеся вверх, свидетельствуют об оптимизме, вниз – о физической слабости и об унынии. Убористый почерк – признак прагматизма и логического мышления, а буквы, украшенные завитушками, говорят о позерстве и склонности к театральным эффектам.
Воскресное утро, проведенное в компании этой книги и открытки из Дорсета, открыло мне первые вершины графологии. Я узнал, что размашистые петли в букве "l" свидетельствовали о том, что для Изабель характерен достаточно высокий уровень эмоционального накала. Тем, кто готов пренебрежительно хмыкнуть, скажу, что книга "Что ты можешь сказать о человеке по его почерку" не обманывала: Изабель и правда была весьма отзывчивым человеком.
Я заметил это, когда нам принесли два заказанных салата, в которых, по доброй англо-саксонской традиции, явно не хватало соуса. Правда, Изабель его все-таки досталось больше, чем мне, и, заметив, как вытянулось мое лицо, она поспешно предложила: "Слушай, давай поменяемся? Я возьму тот, где меньше соуса. Я целый день только и делала, что жевала что-нибудь".
– Нет-нет, все нормально, – ответил я с мрачным видом, словно уступал Изабель последнее место на спасательной шлюпке "Титаника".
– Да перестань. Мне правда все равно. Возьми мой салат.
– Нет, нет.
– Не глупи. Ты должен его взять, он пойдет тебе на пользу – ты ешь слишком мало свежих овощей.
Последняя фраза, в которой переплелись забота о моей диете и готовность идти на жертвы, говорила о том, что у Изабель сильно развит материнский инстинкт (который, кстати, давал о себе знать и в ее интонациях, когда она прощалась с подругами или в ее манере спрашивать отца, не нужна ли ему еще одна подушка, чтобы поудобнее устроиться перед телевизором).
– Чепуха. Я всего лишь спрашиваю, не хочешь ли ты взять мой салат, а не обращаюсь с тобой как с ребенком. Господи, скажи мужчине слово – и он выдумает черт знает что! – фыркнула она, когда я поделился с ней этим умозаключением. Но, каким бы самонадеянным ни был мой вывод, я знал, что не ошибся.
Если кому-то требовались другие доказательства, достаточно было взглянуть на следующую букву алфавита, потому что "m" Изабель ничем не напоминали четко оформленные альпийские "m" сухаря, где кривые круто поднимаются, чтобы упасть в узкую долину, а затем снова подняться; они выглядели, словно бегущие волны, что характерно для отзывчивых натур. То были "m" человека, который дарил подарки на Рождество своему почтальону; который обвинил своих родных в черствости, когда те определили сына в частную школу-интернат; который сопереживал героиням мелодрам, глотал слезы и терял дар речи во время самых трогательных эпизодов (особенно если это были сцены примирения между, казалось бы, непримиримыми врагами).
Тому, что эта отзывчивость не проявлялась открыто, было свое объяснение. Между "r" и "m" явно существовал конфликт: в отличие от мягких волнообразных "m", прямые и четкие "r" указывали, что Изабель долгие годы испытывала жесткое давление извне. Затаенное негодование матери, которая зачала дочь в неподходящее время и от неподходящего мужчины, обернулось тем, что в детстве Изабель держали в ежовых рукавицах. Мать отличала особая форма суровости, свойственная людям, чье детство было безоблачным и манило радужными перспективами, а дальнейшая судьба горько разочаровала; такие люди нередко вымещают на остальных (даже на пятилетних дочерях) свои обиды, жалость к себе и разбитые надежды.
Как выяснилось при дальнейшем движении по алфавиту, "g" Изабель говорили о развитом чувстве юмора (поскольку закруглялись назад) – к ее большому удивлению, ведь сама она постоянно ругала себя за то, что воспринимает жизнь чересчур серьезно. Например, уверяла, что помнит не больше трех анекдотов.
– Всего три? – осведомился я однажды вечером, когда она стояла на голове, что считала очень полезным для мозгового кровообращения.
– Для меня даже три – достижение. Обычно они у меня в одно ухо влетают, а в другое вылетают. Однажды я даже подумала – может, записывать их и учить наизусть, но потом решила, что игра не стоит свеч.
– А почему именно три?
– Не знаю. И не могу объяснить, почему именно эти. Должно быть, застряли в голове, потому что я услышала их при каких-то особых обстоятельствах, или просто имели успех, когда я их впервые рассказала. Чистый нарциссизм, знаешь ли.
– Так что за анекдоты?
– О нет, только не это.
– Давай-давай.
– Не уверена, что вспомню их.
– А ты попробуй.
– Ладно. Почему ирландцы спят с двумя стаканами у кровати, один с водой, а второй – пустой?
– Не знаю.
– Один на случай, если захочется пить, второй – на случай, если не захочется. Видишь, в анекдотах я не сильна. Вот другой. Астроном заканчивает лекцию о звездах и объясняет, что солнце должно погаснуть через четыре или пять миллиардов лет. "Через сколько, вы говорите, лет?" – спрашивает женщина из дальнего ряда. "Через четыре или пять миллиардов", – отвечает астроном. "Уф, – облегченно вздыхает женщина. – А мне послышалось, миллионов".
– Смешно.
– Кажется, ты не лукавишь. Еще есть один похабный, я как раз пытаюсь его вспомнить. Значит, так… Только не удивляйся, он действительно грубый. Мужчина идет по дороге и видит щит-указатель, на котором написано, что за унцию спермы платят пятьдесят фунтов. Мужчина думает: "Неплохая сделка", – заходит в нужный дом, сдает сперму, получает деньги. Идет дальше и видит второй указатель с предложением ста фунтов за унцию спермы. Он снова решает пойти, и разживается еще сотней фунтов. Идет дальше и видит третий указатель, где написано, что за унцию спермы дают уже десять тысяч фунтов. Что ж, думает он… Боже, продолжение я забыла. Не умею рассказывать анекдоты. Но ничего, я обязательно вспомню. Давай пока поговорим о чем-нибудь другом.
Легко говорить о чувстве юмора, если все участники дискуссии признают, что оно у них есть, и единственное различие заключается в том, что одни смеются лишь ситуациях, близких к анекдоту, а другие способны увидеть смешное даже в мрачных сторонах жизни. Я задумался об этом, когда Изабель вспоминала об инциденте, случившемся у нее с канадской иммиграционной службой. Несколько лет назад, когда она прилетела в Канаду в отпуск, ее задержали на паспортном контроле и допросили, подозревая в том, что она приехала не как турист, а как нелегальный иммигрант. Изабель целый час провела в комнате с голыми стенами, отвечая на какие-то глупые вопросы, и наконец, совершенно отчаявшись, попыталась сострить: "Я понимаю, вы всего лишь делаете свою работу, но почему бы вам не задать себе очевидный вопрос: кому охота жить в такой глуши, как Канада?" Нет нужды говорить, что юмора не поняли, и ей пришлось просидеть в этой комнате лишний час.
– О, я вспомнила окончание того анекдота. Итак, мужчина сдал две унции спермы и увидел новый указатель, предлагающий за унцию десять тысяч. Конечно, к этому времени он уже очень устал, но все же решил, что грешно упускать такой случай, даже несмотря на огромную очередь в пункт сбора спермы. Он пристраивается в хвост, терпеливо стоит, потом вдруг замечает впереди женщину. Удивленный тем, что тут оказалась женщина, он думает, что она, должно быть, ошиблась, и хлопает ее по плечу: "Извините, вы случайно не перепутали очередь?" А она отвечает (тут Изабель, надув щеки, отрицательно замотала головой): "Н-н-е-т-т".
– Я же предупреждала, анекдот отвратительный. Хуже того, я услышала его, когда мне было лет четырнадцать.
Тем, кому не хватало вышеназванных объяснений, книга "Что ты можешь сказать о человеке по его почерку" предлагала целую главу о подписях. Здесь говорилось, что подпись человека свидетельствует о его самооценке: жирная и размашистая выдает общительного и уверенного в себе типа, а скромная, жмущаяся к левому краю строки, – интроверта и затворника.
Согласно этой теории, Изабель должна была страдать от серьезных личностных расстройств. Ее подпись то и дело менялась, что приводило к многочисленным недоразумениям в ресторанах и на автостоянках, поскольку росчерк на чеке имел весьма мало общего с подписью на кредитке. Так, на заправочной станции на Куинстаун-Роуд Изабель затеяла спор с индийцем, у которого пыталась купить несколько литров бензина.
– Вы что, действительно принимаете меня за мошенницу? – негодующе воскликнула она.
– А почему бы нет? С виду они ничем не отличаются от честных людей, – отвечал мистер Олак (эта фамилия красовалась на его нагрудном значке).
– Тогда почему я подделала подпись так плохо?
– Может быть, вы невезучая мошенница.
– Послушайте, если бы я и правда этим занималась, то вела бы себя умнее. Согласна, подпись на чеке не похожа на подпись на карточке, но дело лишь в том, что она у меня постоянно меняется.
Подпись на карточке
Подпись на чеке
– Распишитесь еще раз, – уже более миролюбиво предложил мистер Олак.
– Если можно, не смотрите, как я ее копирую. Я смущаюсь.
– Копируете, мадам? Вы хотите, чтобы я позвонил в полицию? Почему бы вам не заплатить наличными, чтобы не тратить мое время попусту?
Трудности с подписью возникли у Изабель еще на заре юности, когда она решила, что детские каракули, которыми она расписывалась прежде, уже не подходят человеку, знающему толк в марихуане и умеющему пройти в метро без билета. Зато материнская подпись, как казалось Изабель, воплощала самую суть того, что значит быть взрослым; она зримо свидетельствовала о том, что матери прекрасно удалось освоиться во взрослом мире. Нетерпеливый и резкий, росчерк миссис Рождерс позволял догадываться о том, какая фамилия в нем зашифрована, только по первой и последней букве (в книге, которую я изучал, эта особенность трактовалась как знак глубокого недовольства семейной жизнью, выраженного в стремлении исказить фамилию мужа). Когда Лавиния заходила в магазин, чтобы купить новую кастрюлю, и доставала чековую книжку, эта подпись, словно заключительный взмах волшебной палочки, приводила в движение полдюжины продавцов. Девочку, которая выводила каждую букву так тщательно, будто готовила пресс-форму для восковой печати, завораживала безмятежная уверенность, с которой мать подписывала счета, тем самым извлекая из небытия всевозможные блага, от газовой плиты до номера в котсуолдском отеле.
Изабель попыталась воспроизвести материнский стиль, когда клала на банковский счет первые деньги, полученные за субботние подработки, но, к сожалению, не рассчитала свои возможности и не смогла повторить это достижение позднее. Это породило ряд досадных неприятностей: ей пришлось занимать деньги у соседки, чтобы внести свою долю за дружескую пирушку, и целую неделю жить в Португалии на содержании у друзей, поскольку банки, не находя сходства между двумя подписями, отказывались менять ее дорожные чеки на жизненно необходимые эскудо. Потом она повзрослела достаточно, чтобы не нуждаться в подчеркнуто взрослой подписи, но все никак не могла собраться с духом, чтобы пойти в банк и переоформить документы заново.
Дело осложнялось врожденной застенчивостью Изабель. Если ей казалось, что кто-то видит в ней преступницу, она начинала вести себя соответственно. Заметив подозрительный взгляд заправщика, она, вместо того чтобы доказывать, что не собиралась добыть бак бензина обманным путем, выводила на чеке что-то несусветное. Еще в школе, когда учителя выводили класс на линейку, чтобы найти виновника какой-нибудь проказы, все дети спокойно стояли, безразлично уставившись на стену напротив, а Изабель краснела, словно это именно она разработала план, в результате которого из кабинета химии пропала бунзеновская горелка, а на портрете директрисы появились жирные усы. Это случалось так часто, что в конце концов Изабель и правда начала устраивать разные каверзы, предпочитая хотя бы получить удовольствие от проступка, за который ей все равно придется расплачиваться.
Книга "Что ты можешь узнать о человеке по его почерку" открыла мне много интересного, но не смогла объяснить один аспект почерка Изабель, заметный любому лексически подкованному наблюдателю: дух изобретательности, с которым она подходила к написанию некоторых слов. Двухколесное металлическое транспортное средство, приводимое в движение цепью и двумя педалями, которое Изабель и ее друзья взяли напрокат в Дорсете, трансформировалось в волесипед, а ее нежелание делить с кем-либо спальню привело к тому, что она поселилась в одномостном номере. Не говоря уже о том, что Изабель, к моему изумлению, стала бредить, раздумывая о разных пустяках, вместо того чтобы спокойно бродить по живописным пригородам, предаваясь тем же размышлениям. Были и еще слова, с которыми Изабель никак не удавалось сладить и которые она упорно писала своим собственным оригинальным способом: опредиленно, диллема, успешнный (иногда успешшный), следовотельно, эскцентрик, огрочение. Впрочем, у нее было наготове психологическое объяснение:
– Думаю, у меня не хватает части мозга. Потому-то я ничего не смыслю в математике и не умею играть в карты.
– И какая же это часть?
– Встроенного вычислительного устройства. Его нет у многих женщин, поэтому они так хорошо шьют и готовят еду. Я не знаю. Может, это как-то связано с моим отцом – он был жутким педантом в этом смысле и практически никогда не делал ошибок. Частенько рассуждал о том, почему американцы и англичане пишут слово "театр" по-разному, у каких слов французское происхождение, и все такое прочее. Возможно, все мои ошибки – бунт против него? Помнится, ребенком я отправила ему открытку из летнего лагеря, а он поблагодарил меня, но тактично заметил, что в конце нужно писать не "цалую", а "целую". Уж не знаю, почему, но я чуть сквозь землю не провалилась от стыда… Наверное, ты сказал бы, что я смутилась, потому что хотела поцеловать его.
– А разве нет?
– Ну да, как любая девочка на моем месте.
С арифметикой у Изабель была просто беда. Просьба умножить семь на четыре или шесть на восемь повергала ее в глубокое раздумье, и в итоге ей все равно приходилось доставать калькулятор. Она признавалась, что с историческими датами у нее тоже неважно, потому что на вопрос, в каком столетии был 1836 год, ей всегда хотелось ответить, что в восемнадцатом.
Хотя из книги "Что ты можешь сказать о человеке по его почерку?" можно почерпнуть массу ценной информации, легкость, с которой автор делает свои глубокомысленные выводы, способна встревожить тех из нас, кто верит, что психика человека – достаточно сложный механизм. Так не лучше ли было задать соответствующие вопросы самой Изабель, вместо того чтобы искать ответы в ее каракулях?