- Он просто стал говорить гадости. Понимаешь, всё началось вроде бы из-за спора. О занятиях рукопашным боем. Я сказала, что надо обучать и "волчиц" тоже, и начать с меня. Показательно.
- Это невозможно!
- Отчего?
- Я не могу позволить, чтобы посторонние мужики набивали тебе синяки и шишки.
- Ну, ты можешь быть моим постоянным спарринг-партнёром. И тогда синяки и шишки набивать мне будешь тоже ты.
- Нет! Я тебя… не могу! - шёпот не очень подходит для выражения паники, но Кристо справился. Я чувствую, как напряглись его пальцы на моих плечах, почти впиваясь в них.
- Тогда надо допустить всех "волчиц" разом. Но вот именно этого Тот и не разрешает.
Кристо задумывается.
- А если начать пробное обучение на тебе и ещё какой-нибудь женщине? Наверное, получить разрешение на двоих то же самое, что и на одну.
От избытка чувств я даже прижимаюсь головой к его груди:
- Кристо!.. Кристо!..
Сиротка Рац проходит мимо нас на кухню, кинув взгляд, исполненный яда. Мы с мужем неловко отстраняемся друг от друга, ожидая, пока она скроется из виду.
- Кристо, то есть, ты не видишь ничего непристойного в самой идее?
- Э… нет.
- И "волчицы" не поднимут меня на смех, если я предложу им тоже заниматься рукопашкой?
- Э… откуда такие мысли вообще? Они же все учатся охоте, они же "волчицы".
- Ну, мне Тот сказал.
Кристо пожимает плечами и бормочет самое цыганское восклицание на свете:
- Гадже.
Если перевести максимально точно по смыслу, получится примерно так - "Эти нецыгане сами странные, идеи у них странные, и смотрят на мир они как-то странно, вообще ни с чем не сообразно". Таким восклицанием реагируют цыганские девчонки на замечание прохожего, что в огромной юбке они не смогут забраться на вишню или яблоню за лакомством; оно срывается с губ моего дяди, когда он видит, как выбрасывают замечательную керосиновую печь пятидесятых годов производства, которую всего-то надо почистить и в одном месте поправить; поцелуи на свадьбе, голубцы всего с одним-двумя видами мяса, неумение перечислить своих родственников хотя бы до четвёртого колена во всех областях Империи, выброшенные велосипеды и скупость в подарках - всё это вызывает у цыган короткое, звонкое замечание: "Гадже". Справедливости ради, надо сказать, что второе по популярности высказывание - "Рома", что значит: вечно у цыган всё как-то сумбурно, переполошно, горячно, неровно, легкомысленно и крикливо. Выиграть в лотерею пятьсот крон и на радостях прокутить со всей махаллой две тысячи; пойти за пивом, пропасть на два месяца и вернуться в новых штанах и женатым; разругаться вдрызг с лучшим другом, поспорив, кто кого больше, крепче и вернее любит… "Рома!" - "Цыгане есть цыгане!"
Косясь на прикрытую дверь в кухню, Кристо касается губами моего лба, а потом идёт в спальню - переодеться. Я захожу в санузел. Вымыв руки, вглядываюсь в зеркало: мне кажется, или у меня стали темнее веки - почти как у вампира? Я тихонько трогаю их пальцем, но не могу прийти к однозначному выводу. Я не изменилась ни на миллиметр - и всё же лицо в зеркале как будто чужое.
Я прохожу на кухню, чтобы поздороваться со свекровью и подать ужин. От плиты тянет жареным мясом и варёной картошкой. Кухонный стол пуст, да и на кухне никого нет - пока я возилась, все уже расселись в гостиной.
Фартук, в рыбках и яхтах, купил год назад Кристо - явно с намёком на пластиковую шторку из ванной, в которой я когда-то продефилировала мимо него… чертовски давно, ещё в Пшемысле. В тот вечер картошку на моей кухне варил будущий император будущей (и прошлой) Венской Империи, а Кристо был в моих глазах не больше, чем "волчонком", требующим натаски, и дальним родственничком из провинции, нуждающемся в воспитании.
Я беру стопкой три тарелки, белого фарфора, с видами Вены на донышке - тоже напоминание о прошлом, наш первый с Кристо, почти случайный поцелуй - и вхожу с ними в гостиную.
Гостиная тоже пуста, и это на пару секунд вышибает меня из колеи. Наконец, пожав плечами, я ставлю тарелки на стол, приношу сковородку с кебабом из баранины, кастрюлю с картошкой и другую, поменьше, с соусом, раскладываю приборы.
- Эй! Еда на столе.
По обычаю, молодая жена ест после всех, на кухне. Так что со стороны домашних - просто наглость задерживать мой ужин, опаздывая на свой.
- Эй! Аллё! Цыгане!
Я заглядываю в обе спальни по очереди, но они тоже пусты. В воздухе слабо витает запах чистых здоровых тел… но где сами тела? В недоумении я встаю посреди прихожей.
- Эй… эй? Кристо? Тётя Дина?.. Ладислав? Что происходит?
Тишина длится секунды две; затем в двери за моей спиной протяжно щёлкает, открываясь, замок. Я резко оборачиваюсь и на всякий случай пячусь, пока не натыкаюсь спиной на стену. Дверь распахивается. Босые ноги обдувает сквозняком.
За ней никого нет.
Я некоторое время всматриваюсь в дверной проём. Никакого движения; только отчего-то лампочка в фойе помаргивает, да и вообще светит тусклее обычного. Пальцы левой руки складываются в "козу" сами собой. Нервно оглянувшись ещё разок, я делаю шаг, и другой, и ещё несколько шагов, пока не переступаю порог квартиры.
Кресло для охранника пусто, хотя запах дезодоранта ещё так чёток, что ясно - парень Тота отсутствует не больше нескольких минут. Я прислушиваюсь. Если тут кто-то и есть, то он не дышит, а это - чертовски плохие новости. Практически все мятежные вампиры ныне связаны нерушимой для упырей клятвой на крови, однако интересовать я могу не только их. Год-полтора назад я перебежала дорогу мёртвым жрецам из соседней Польши. Те же вампиры, только в профиль - вместо крови питаются едой с кладбищ.
Тихо жужжит лампочка в плафоне. Откуда-то снизу, далеко и тихо, на пределе слышимости, доносится пение вроде церковного.
Я наматываю фартук на левую руку - будто в кофейне перед дракой - в правую удобно, привычно ложится рукоять серебряного ножа. Серебра боятся не только вампиры.
Лифт нехорош: будет видно, на каком этаже я вышла. И вполне возможно, что на первом меня и так ждут возле лифта. Я спускаюсь парадной лестницей, стараясь переступать босыми ступнями так бесшумно, как это вообще возможно. Вампира я не обману, а вот у мертвецов из литовских земель слух не лучше человеческого.
Пение становится заметно громче с каждым пролётом. Это нервирует меня; я подумываю о том, чтобы вернуться в квартиру и забиться, скажем, на верхнюю полку стенного шкафа. Но там мне станет ещё страшнее уже минут через пять или десять, и я без особого сожаления отбрасываю идею.
Все этажи пусты, и будки с часовыми - у двери на улицу и у калитки в ограде - тоже. Я чувствую себя мишенью, оказавшись в открытом месте; сердце колотится где-то у горла.
Пение доносится теперь отовсюду, так громко, словно в одной из припаркованных неподалёку машин включена магнитола. Единственный звук на улице. Ни шума машин от бульвара. Ни человеческих голосов откуда-нибудь из окон. Ни ропота от пожелтевших листьев на редких деревьях. Ни одной ноты из привычной до незаметности какофонии города.
Лёгкий порыв ветра проносит по асфальту скомканный пакет, из тех, что шуршат от каждого движения. Этот пакет молчалив. Он останавливается у столба, словно поджидая меня, и я почти машинально делаю несколько шагов в его сторону.
Никогда не слышала ничего прекраснее. Музыка охватывает меня со всех сторон, громкая, плотная. Прекрасная. Прекрасная. Я чувствую, как она вливается в мои вены, делая их упругими, наполненными; как она скользит по моей коже подобно рукам любовника. Она окружает меня, словно вода, и я пью её, захлёбываясь, задыхаясь - живую и животворящую. Она во мне, я в ней, мы - одно; от этого чувства, от счастья и наслаждения я принимаюсь рыдать - сладко, сладко, сладко…
Пф-ф-ф. Вода.
Самая обычная холодная вода - кто-то плеснул её мне в лицо, наверное, целое ведро холодной воды.
Пф-ф-ф. Кхр-р-р. Кхе-кхе-кхе.
Что, чёрт спляши на моей могиле, тут происходит?
Я пытаюсь откинуть с лица мокрые пряди и в результате провожу по нему сочащимся водой матерчатым комком - моим фартуком. Хорошо ещё, что не правую руку подняла - в ней всё ещё нож. Был бы, однако, фокус. Я сердито стряхиваю тряпку на пол, убираю, наконец, волосы и оглядываюсь.
Кто все эти люди? Почему они в рясах? Почему надвинули капюшоны на головы? Фыркнув ещё разок, я потягиваю носом - мужчины… вампиры. Вокруг меня добрая дюжина вампиров. Лиц не разглядеть, из-под капюшонов видны только подбородки, и ни один не кажется мне знакомым.
- Где я?
Кажется, это самый глупый вопрос в сложившейся ситуации. Глупее было бы спросить только: "Кто вы?" и потребовать вдобавок предъявить документы.
Моя форма спереди мокра насквозь, и ноги стынут от камня под ногами.
- Не следует бояться, дитя, - мягкий мужской голос доносится из-под одного из капюшонов. Я не могу понять, из-под какого, и сурово вглядываюсь в один из подбородков наугад. Тем более, что этот подбородок ничуть не хуже любого другого: гладко выбритый, голубовато-белёсый, чуть удлинённый. - Вы среди мирных людей.
- Вот уж людьми-то от вас не пахнет, - не удерживаюсь я от замечания и вглядываюсь в выбранный подбородок совсем свирепо. Надеюсь, это выглядит так, будто я уверена в себе и чувствую контроль над ситуацией.
Пальцы почти что сводит на рукояти ножа.
В помещении, похожем на подвал не то замка, не то очень старого лабаза, тишина стоит буквально могильная. Ни звуков дыхания, ни бурчания в животе, ни хотя бы капель из неисправного крана или стучащей по окну ветки: только моё собственное сердцебиение и голос моего собеседника.
- Я использовал слово "люди" в философическом смысле, - поясняет голос. Так, похоже, говорят правее, тем более, что подбородок, на который я пялюсь, совсем не шевелится. Я осторожно перемещаю взгляд, делая вид, что задумчиво осматриваю своих похитителей. - Если вам угодно, вы - среди мирных вампиров. Но мне нельзя продолжить, не взяв с вас клятвы о сохранении нашей тайны.
Что же - если их интересуют клятвы, то убивать они меня пока не думают, так что соглашаюсь я охотно:
- Валяйте. Берите. Чем поклясться?
- Мы знаем, что цыгане могут слагать с себя обязательства, данные инородцам. Поэтому вы поклянетесь не мне, а брату Кораллу. Он цыган и примет у вас настоящую цыганскую клятву.
Один из лжемонахов выступает вперёд и откидывает капюшон, чтобы я могла убедиться, что он цыган. Когда его обратили, ему вряд ли исполнилось хотя бы двадцать лет: тонкий, нежный, он, как часто бывает с цыганскими юношами, выглядит даже младше своего возраста. Взгляд обведённых тёмными кругами глаз мягок, когда он приветствует меня по-цыгански:
- Будь счастлива, сестра. Я - Коралл.
Ох. Ох. И как мне объясняться с Тотом? Есть вещи, через которые я не готова переступить. Например, цыганские клятвы.
Если только ребята не шутят, и я действительно ещё увижу Тота.
- Можно мне для начала присесть на что-нибудь сухое? - хмуро спрашиваю я, соображая, как выкрутиться из этой весьма неприятной ситуации. Коралл, замявшись, переводит беспокойный взгляд куда-то за моё правое плечо. Я нарочно не оглядываюсь. Лучше пусть моё поведение выглядит пренебрежением, чем потерянностью.
- Брат Коралл, помогите госпоже Хорват. Дитя моё, я должен попросить вас убрать пока что оружие. Оно вам ни к чему, право.
Ну, теоретически, я могла бы захватить заложника, приставив к горлу одного из вампиров лезвие. Чисто теоретически. Но практически я выбираю вытереть лезвие о штаны сзади и задвинуть его в ножны.
- Холодно у вас, - жалуюсь я, переступая, чтобы не стоять в луже. - У меня вся форма насквозь.
Может, попросить у них сухую одежду? Пока буду переодеваться, что-то придумаю. Но безымянный голос произносит за моей спиной:
- К сожалению, сухого платья для вас мы не имеем.
Что-то напоминает мне его манера выражаться! Коралл тем временем отводит меня прочь из лужи воды.
- И стула, чтобы предложить вам присесть, у нас тоже нет. Но, если вам нехорошо, брат Коралл будет вас поддерживать.
- Благодарю, мне уже лучше, - настолько сухо, насколько это возможно в мокрых тряпках, отвечаю я. Терпеть не могу, когда до меня дотрагиваются вампиры. Ну, может быть, кроме одного. Похоже, клятвы не избежать… и вдруг я понимаю, что держать Тота в безвестности мне скорее нравится, чем наоборот. В конце концов, это он - глава ИСБ - не сумел элементарно обеспечить мне достойную охрану. Меня выкрали из-под носа его бравых парней! Может быть, в других обстоятельствах эта мысль не привела бы меня в восторг, но тут, где мне, кажется, реальная опасность не угрожает… а, кому я вру - в любом случае эта мысль привела бы меня в восторг.
Ждёте моего первого косяка, господин Тот, да?
- Икону-то давайте, - требую я. Брат Коралл извлекает небольшой, с книгу, образ из глубин своей рясы; он держит его через ткань, чтобы не осквернить. Я произношу слова клятвы, беря икону в руки. Брат Коралл принимает её обратно и кивает, глядя мне за спину - стало быть, на пахана. Теперь я, наконец, позволяю себе обернуться. Главаря я узнаю сразу, по тонкой светской улыбке. Больше ничем он от остальных фигур в рясах он не отличается. Даже позы у всех одинаковые: руки на груди, как у настоящих монахов. И голые ноги - в грубых сандалиях.
- Прежде всего, - заговаривает снова главарь, и слова его кажутся вырезанными из самого бархатного бархата на свете, - я должен извиниться за способ, которым вы были доставлены сюда. Однако никакой другой возможности привести вас не было. Дело в том, что вас охраняет императорская служба безопасности. Мы не могли передать вам послания - оно было бы немедленно прочитано, не могли позвонить вам - звонок был бы прослушан. Нам оставалось вас буквально похитить.
Если это первая тайна, которую я должна была узнать, то вечер обещает быть скучным.
- "Вы" - это кто?
- Мы, - вампиры как будто вытягиваются в струнку, - единственный монашеский орден вампиров. Cantus lanii.
- Песня, э… ламии?!
- Lanii.
Сожри меня многорогий, если это словечко входило в лицее в наш курс латыни. Видя моё замешательство, главарь пробует на немецком:
- Граувюргер.
Я качаю головой:
- На что хоть это похоже?
После паузы упырь отвечает кратко:
- Птичка.
Я глубокомысленно киваю.
- А от меня вам что надо?
- Мы хотим попросить вас убить императора.
Ох, и попала я. Ох, и попала.
***
Говорят, что в Иванице на исходе зимы, во время похорон, в гробу села мёртвая девочка и сказала:
- Цыгане! Не празднуйте Пасху в этом году, иначе умрёте!
Весть об этом разнеслась по Империи моментально. Цыгане были очень встревожены и всё судили да обдумывали: праздновать или нет? Наконец, решили: за девочку говорил дьявол, чтобы искусить и напугать цыган. Чтобы оказать Господу уважение, праздновать надо. А если умрут от этого, то была на то Божья воля.
Пасха в тот год была самая печальная. Ложась спать под утро, каждый попрощался с близкими. Каждый был готов не проснуться утром.
Потом целую неделю все пили: радовались, что Господь защитил.
Глава IV. "Вина не пил, а усы намокли". Цыганская народная пословица
But droma, but droma, but droma phirdem,
akana, akana tut me arakhlem.
Наверное, всё написано на моём лице: "пахан" спешит успокаивающе повести рукой.
- Не стоит пугаться раньше времени, дитя моё. Если бы мы были злодеями, не легче ли бы нам самим убить вас, так легко полученную? В этом случае тот, кто называет себя Ловашем Батори, стал бы уязвим для нас, не так ли?
- Его охраняет ещё и гвардия.
- Полностью состоящая из "волков", даже не из вампиров. Но, повторюсь, мы не злодеи. Мы не желаем зря пролитой крови. Мы полагаемся на ваш сознательный выбор.
- Вы предлагаете мне сознательно убить императора? Того, кто спас меня от ярости толпы во время антипрусских беспорядков?
- Да. Того, кто присутствовал на вашей свадьбе, как ваш названый отец, и того, кто является вашим ритуальным мужем. И, если я правильно понимаю, вашего возлюбленного.
- Неправильно понимаете. У цыганки не может быть возлюбленного. У цыганки может быть только цыган… муж.
Смех у моего собеседника мягкий и какой-то мелкий.
- В плане физическом, может быть, и так. Но я, как лицо духовное, и план имел в виду духовный.
Я пожимаю плечами:
- Как бы то ни было, чем дальше мы перечисляем, тем более очевидно, что у меня нет причин убивать Ловаша Батори по сознательному выбору. Разве что вы мне голову заморочите вашими песнями.
- Мы не злодеи, - повторяет главарь третий раз. - Тайна, которую я вам открою, не может не привести вас к нужным выводам сама по себе.
- Ловаш ест по ночам христианских младенцев? - предполагаю я.
- Нет… нет, конечно.
- Надругался над сорока сороков девственниками, и все, как один, были мальчиками из церковного хора?
- Ваше воображение изумительно!
- Намерен развязать мировую войну, в ходе которой будет систематически истреблять мирное население захваченных территорий?
- Насколько известно, нет.
- Он турок?
- Госпожа Хорват! - вампир вскидывает руку. - Просто послушайте.
- Мне трудно, - признаюсь я. - От мокрой одежды меня знобит, и я устала стоять. Я не могу сосредоточиться.
- Брат Коралл…
Цыган развязывает пояс-верёвку и начинает стягивать с себя рясу. Я напрягаюсь - он что, мне её в рот засунет? Но Коралл спокойно складывает её в три или четыре погибели и кладёт на пол, жестом предлагая мне сесть. На нём остаются одни только штаны.
- Садитесь, - главарь тут, похоже, говорит за всех. Я опускаюсь на не самое мягкое из сидений в мире и всем лицом изображаю готовность слушать.
- Итак… тот, кого вы знаете, как Ловаша Батори…
- Так он не Батори на самом деле, да?
- Не по отцовской линии. Госпожа Хорват, я сейчас попрошу вас выслушать меня без вопросов вплоть до той поры, пока я сам не предложу вам их задавать, ладно?
Я киваю.
- Тот, кого вы знаете, как Ловаша Батори, госпожа Хорват, очень, очень стар для вампира.
Ох, можно подумать, для человека он молод. Я прикусываю кончик языка, чтобы не произнести это вслух. Что-то меня несёт последнее время.
- По нашим данным, ему около шестисот лет, - продолжает кровосос. - Именно в период от шестисот до семисот лет, как вам, должно быть, известно, вампир впадает в старческое безумие.
Я киваю, мучительно размышляя, что мне всё-таки напоминает его манера говорить. С акцентом, например, всё ясно, акцент - прусский. А вот интонации - и то, как он строит предложения…