Валентин был так уверен в своей правоте, с такой неподдельной искренностью приводил доводы, что Галина вдруг почувствовала себя совсем маленькой и беззащитной. Захотелось полностью довериться кому-то… Нет, это вовсе не означало, что у нее появилась потребность переложить ответственность на чьи-то плечи. Просто в эту секунду Снегирева с предельной ясностью осознала, что есть на свете человек, которому совсем не безразлична она сама и все ее беды, и человек этот готов подставить ей свое, пусть еще совсем не окрепшее плечо.
– Да так и скажем. – Валентин запустил пальцы левой руки в свои густые, слегка волнистые волосы. – Что у нас будет ребенок, и мы решили пожениться. Я постараюсь сделать так, – понизил голос он, – чтобы ты никогда об этом не пожалела.
– Нет, – словно сбрасывая с себя наваждение, замотала головой Снегирева. – Я так не могу, это нечестно. Нет, – повторила она и уставилась в пол.
– Галь, поверь мне, так будет лучше. Нашим родителям мы скажем, что это мой ребенок. Между прочим, у меня такая классная мама… Ты ее обязательно полюбишь, и она тебя тоже, я уверен…
– Нет, – медленно повторила Галина. – Я всю жизнь себя обманщицей буду чувствовать. Я так не могу.
– Тогда вот что, – осторожно дотронулся до ее руки Валентин. – Мы им во всем признаемся, только не сразу, а через год, допустим. Согласна? Когда уже все устаканится, ребеночек родится… А пока что давай закроем эту тему.
– Но моя мама все равно не поверит, она же знает, что я уже целый год с Игорем встречаюсь, – возразила Галина.
– Я сам с твоей мамой поговорю, – решительно заявил Валентин. – Ты, главное, не волнуйся… Тебе вообще сейчас волноваться нельзя. Кстати, Галь, как ты себя чувствуешь? – участливо заглянул он в глаза девушки.
– Нормально, – пожала плечами Снегирева. – Нет, правда. И не тошнило ни разу с тех пор…
– Первое, что мы должны сделать, это пойти к врачу, – сказал Валентин, прихлопнув по столу ладонью здоровой руки. – А все остальное подождет. Короче, завтра я сам позвоню Лиле Леонидовне, это мамина подруга, о которой я тебе говорил… Узнаю, когда у нее прием, и пойдем. Ясно? Пусть на учет тебя поставит, направление на анализы выпишет. Беременность должна проходить под строгим наблюдением врача! Это, между прочим, ее слова, Лили Леонидовны.
– Валь… – Снегирева исподлобья взглянула на Валентина. – А ты вдвоем с мамой живешь?
– Да, – кивнул тот. – У меня, правда, еще сестрица старшая имеется, но она, как замуж вышла, уехала от нас… А папа наш умер два года назад… Инфаркт.
– Извини, – потупила взгляд Галина.
– А у тебя есть отец? – в свою очередь поинтересовался Валентин.
– Есть, конечно, – тряхнула волосами Снегирева. – Только я его не помню. Родители развелись, когда я еще совсем маленькая была.
– Вот видишь, сколько у нас с тобой общего, – попытался свести дело к шутке Валентин. – Кстати, жить предлагаю у меня. У вас сколько комнат?
– Три, – с гордостью ответила девушка.
– Вот видишь, – улыбнулся Валентин. – А у нас с мамой целых пять. Мой дед большим начальником был и квартиру эту давно, еще в советские времена, получил.
– Ясно, – протянула Галя. – И все равно мне как-то не по себе… Очень уж неожиданно все. Ты, правда, думаешь, что у нас с тобой все получится?
– Я в этом просто ну ни на грамм не сомневаюсь, – широко улыбнулся Валентин.
И, глядя на его такую по-детски открытую улыбку, девушка засмеялась.
В душе Галина была так благодарна Валентину, как не была еще благодарна никому и никогда. И хотя в его рассуждениях было так много детского и наивного, от этого паренька веяло надежностью, добротой и силой, а эти качества Галина ценила в людях больше всех остальных. В душе девушка понимала, как бы Валентин ее ни уговаривал, она все равно никогда не сможет принять его великодушное, жертвенное, как ей казалось, предложение. Но говорить сейчас об этом ему Галя не хотела, потому что понимала: своим отказом она обидит Валентина. Спасибо ему уже и за это, что он поведет ее к врачу… Нет, сама заварила кашу, самой и расхлебывать. Конечно, Валентину она не станет говорить этих слов, найдет другие. Но суть от этого все равно не поменяется…
Так думала Снегирева, глядя, с каким аппетитом Валентин уплетает торт.
15
– Собирайся! – велел Валентин, сурово сдвинув на переносице брови. – А я пока посуду вымою.
– Куда это? – удивилась Галина. – Ты же говорил, что к врачу завтра пойдем, и позвонить вроде вначале собирался…
– При чем тут врач? – Валентин ловкими движениями собирал со стола чашки и блюдца. – Гулять пойдем, тебе сейчас надо побольше находиться на воздухе. Ясно? Ну одевайся. Чего стоишь?
– Валентин, разреши, я сама посуду вымою… Все-таки ты гость, – сказала Галина и шагнула к раковине.
– Нет уж, – заупрямился парень. – Разреши не разрешить. И никакой я уже не гость. Я, между прочим, без пяти минут отец и муж! – с гордостью произнес он, и оба так и прыснули со смеху.
– А тебя часто в детстве мама наказывала? – спросил Валентин, останавливаясь возле скамейки. Той самой, на которой не так давно произошла их первая встреча.
– Да нет вообще-то, – немного подумав, ответила Галина. – Я была очень послушной девочкой. Всю жизнь меня хвалили и воспитатели в садике, и учителя. Только вот… – Она запнулась, поправила волосы и призналась: – Музыкой не хотела заниматься. Так и не окончила музыкалку. Помню, до скандалов у нас с мамой доходило. Представляешь, прогуливала занятия, а мама потом, когда узнала, такое мне устроила! К телевизору целую неделю не подпускала, даже в своей комнате его заперла и на улицу тоже не пускала… И все равно не помогло. Я с детства упертой была, а от гамм этих меня прямо-таки тошнило. А сейчас, если честно, даже жалею, что так и не научилась на пианино играть…
– Слушай, – вклинился Валентин. – А где оно у вас стоит, ну, пианино? Что-то я его не видел.
– Так его давно уже нет, – вздохнула Снегирева. – Мама отдала в детский сад, который возле нашего дома. Заведующая ее потом так благодарила… Ну и правильно, пусть детишки песенки разучивают…
– Галь, ты не поверишь, но у меня очень похожая история вышла, – после небольшой паузы откликнулся Валентин. – И тоже с пианино. Я же говорю, мы с тобой похожи.
– Что, тоже не хотел гаммы разучивать? – с сомнением покосилась на своего спутника Галина.
– Да меня от них просто наизнанку выворачивало. Аллергия на музыку была. Я думал, что она на всю жизнь останется, а сейчас сам себе удивляюсь – классику часами слушать могу… Короче, этот рояль притащили в дом, когда мне лет десять было. Дело в том, что мама моя пианисткой мечтала стать и даже в училище музыкальное поступила, но потом сломала руку, и как-то там у нее срослось неудачно… В общем, на карьере пианистки пришлось моей матушке поставить крест. Вот она, видимо, и решила через меня мечту свою в жизнь воплотить. Причем если бы она Алку, так мою сестрицу старшую звать, заставляла музыкой заниматься, я бы еще понял… Но Алку почему-то сия участь благополучно миновала, а вот мне не повезло. Короче, притащили этот черный гроб на колесиках, разучили мы с мамой песенку про кузнечика и повели меня на экзамены в музыкальную школу. Уж я так старался сфальшивить, но, видно, умная преподавательница попалась. "А какие, – спрашивает, – ты еще песни знаешь, мальчик?" Я надулся, как мышь на крупу. "Никакие", – говорю. А она не растерялась. "Так мы сейчас с тобой разучим", – говорит. Начала играть какую-то мелодию и попросила меня ее напеть. Ну а я, дурак, возьми и повтори все, нота в ноту. "У вашего мальчика, – радостно сообщает она моей маме, – абсолютный слух и великолепное чувство ритма. Только он у вас очень упрямый, но это не беда. Главное, что сын ваш исключительно музыкальный, и, если он не станет лениться, из него непременно выйдет толк". Короче, зачислили меня в первый класс, и начались мои мучения. Каждый день меня по четыре часа заставляли сидеть за инструментом. Помню, в какой-то момент я даже смирился. Ну, думаю, видать, судьба у меня такая. Но однажды ночью, накануне экзаменов дело было, как сейчас помню, зародился в моей голове дерзкий план. От возбуждения в ту ночь я так и не заснул. А по утрам у нас в доме полно народу бывало, и расходились все часам к одиннадцати. Бабушка – по магазинам шла, Алка – в школу, как и я, а дедушка, мама и папа – на работу. Вот и пришлось мне с уроков смываться, чтобы приговор свой привести в исполнение.
– Что же ты такое задумал? – искренне заинтересовалась Галина.
Она даже удивилась себе. Обычно длинные рассказы наводили на нее тоску, и девушка очень быстро уставала и теряла нить повествования. Сейчас же ей действительно было интересно узнать, чем закончилась история Валентина.
– А ты не будешь после этого думать обо мне плохо? – искоса взглянул на нее парень.
– А ты что, что-то ужасное сделал? Квартиру поджег? – в притворном ужасе округлила глаза Снегирева.
– Нет, до пожара дело не дошло, – ухмыльнулся Валентин. – Хотя, если честно, даже сейчас мурашки по коже от стыда бегают. Но тогда мне казалось, вернее, я просто был уверен в своей правоте. Короче, у соседки, что под нами жила, имелся ключ от нашей квартиры. Я об этом знал. Вначале я, конечно, на свой этаж поднялся, позвонил, убедился, что дома никого нет, а потом уже к ней постучался. Стою весь такой взмыленный. "Теть Наташ, – говорю, – дайте, пожалуйста, ключик, а то бабушка в магазин ушла, а я тетрадку по математике дома забыл. Пару влепят!" Ну, она, ни слова не говоря, вынесла ключ, и я, не помня себя от счастья, полетел наверх. Гвоздь я заранее приготовил. В школьной мастерской на перемене стащил. Здоровенный такой гвоздь, отличный… Подбегаю к ненавистному роялю, поднимаю крышку и, задыхаясь от волнения, приступаю к работе. Руки, помню, дрожали, сердце из груди аж выскакивало… Но ничего, я справился. Короче, с внутренней стороны крышки, над откидной полочкой для нот я накорябал одно только слово, которое придумал той ночью, и еще инициалы свои вывел "В. М.", чтобы уж никто не усомнился, что это моих рук дело. Угадай, какое я слово написал? – Валентин поднял на Галину лукавый взгляд.
– Понятия не имею, – пожала плечами та, но через секунду неожиданно для самой себя произнесла нараспев: "Не-на-ви-жу".
– Откуда ты знаешь? – ошарашенно выпучил на нее глаза Валентин.
– Да так, просто ляпнула первое, что в голову пришло, – смущенно улыбнулась Снегирева. – Ну, вспомнила свои детские ощущения и подумала, что, если б я задумала такое… – Она осеклась, внимательно посмотрела на Валентина: – А ты что, правда именно это слово накорябал?
– Да, – кивнул тот. – "Не-на-ви-жу". И знаешь, буквы такие жирные получились, отчетливые… То ли потому, что на черном лаке удобно корябать, то ли гвоздь хороший попался…
– Ну а родители-то что? Представляю, как тебе влетело! – торопила события Снегирева.
– Нет, – медленно покачал головой Валентин. – Не представляешь. Отец тогда первый и последний раз на меня руку поднял. Ремнем выпорол… Ну, я на него не в обиде. Сам бы, наверное, точно так же поступил…
– Плакал? – участливо заглянула в глаза парня Снегирева.
– Не-а, – покрутил головой тот. – Ни одной слезинки не проронил. Зато на следующий день, вернувшись из школы, я глазам своим не поверил. Рояль исчез! Я вначале подумал, что его в мастерскую увезли, ну, крышку поменять… А спросить боялся. Но мама сама эту тему подняла. Она сказала, что больше я ходить в музыкальную школу не буду, что решение это принял папа и что рояль действительно отвезли в мастерскую. "Но к нам он больше не вернется, – заверила меня мама. – После ремонта инструмент отвезут в музыкальный комиссионный магазин". С тех пор меня ни в какие школы, секции и кружки не записывали, – с явным облегчением вздохнул Валентин.
– Да, классная история, – улыбнулась Снегирева. – Я бы на такой шаг, пожалуй, не решилась бы… Мне бы, наверное, и в голову такое прийти не могло.
– Слушай, Галь… – Валентин помолчал немного, внимательно вглядываясь в лицо своей спутницы. – А помнишь, в тот день, когда мы с тобой познакомились и сидели у тебя, ты хотела мне что-то рассказать про Игоря, а потом почему-то передумала. Помнишь?
– Помню, – незамедлительно кивнула девушка. – Только не знаю, стоит ли? – задумчиво протянула она.
– Как хочешь, – хмыкнул парень. – Дело твое.
И по голосу, каким эта короткая фраза была сказана, Снегирева поняла, что Валентин обиделся.
– Ну ладно, – вздохнула она. – В общем, Игорь… Он не всегда был таким, каким ты его видел.
– В смысле? – не понял Валентин.
– Ходить Игорь начал только полгода назад, а до этого два года провел в инвалидной коляске… После аварии, – чуть помолчав, добавила она. – Все думали, что он так и останется инвалидом, потому что операция… Наверное, плохо, что я тебе об этом сейчас говорю… Только я не хвастаюсь, поверь… Ты же сам спросил… В общем, это благодаря мне он стал нормальным человеком. Правда, Игорь об этом не знает и никогда не узнает. Ясно?
– Вообще-то не очень, – признался Валентин. – Давай уж колись, раз начала.
Валентин был первым человеком, которому Галина рассказала всю правду. Об этом знали только ее мама, профессор Силецкий и Черепашка, без поддержки которой Снегиревой в ту пору пришлось бы туго. Все эти люди, в силу разных причин, оказались участниками тех событий. Но сейчас было совсем другое дело. Сейчас впервые за все это время Галине захотелось вдруг выплеснуть накопившиеся в душе эмоции. Она ругала себя за несдержанность и все же… продолжала рассказывать. И про поэму, которую она отправила на конкурс, и про программу "Времечко"… А когда девушка замолчала, Валентин, глядя на нее так, будто впервые увидел, изумленно протянул:
– Ну, дела… Так не бывает…
– Теперь мне и самой кажется, что все это не со мной случилось, – вздохнув, заметила Снегирева.
– Да я не о том, – махнул здоровой рукой Валентин. – Как же он мог, после всего, что ты для него сделала…
– Так ведь Игорь не знает ничего, – раздраженно напомнила Галина. – И вообще, хватит об этом, – сурово сдвинула она брови и добавила: – Напрасно я тебе рассказала.
– Ничего не напрасно, – обиженно возразил Валентин. – Знаешь, я уверен, что если бы он знал… Ну, обо всем об этом… Словом, тогда бы у него просто язык не повернулся сказать тебе…
– Вот и отлично! – выкрикнула Галина. – Просто замечательно, что Игорь ни о чем не догадывается! И если ты еще хоть слово… – Снегирева не договорила, потому что подступающие слезы горячим обручем сдавили ей горло.
Значит, все-таки жила в ее душе обида. Да и разве могло быть по-другому?
16
– Галь, ты пока тут посиди, – велел Валентин, кивком указав на обтянутый кожзаменителем широкий пуфик. – Я сейчас.
В следующую секунду он скрылся за тяжелой белой дверью. Галина покорно села и уставилась взглядом на табличку, прибитую к двери. В центре зеркального ромба выделялись две черные цифры – единица и пятерка.
– Кто в пятнадцатый последний? – услышала Галина у себя за спиной.
Она обернулась и увидела молодую женщину с перекинутой через плечо рыжей косой и огромным, как показалось Снегиревой, животом.
– Я, – ответила она и подумала отстраненно: "С таким животом тяжело, наверное, ходить… Видать, на девятом месяце уже".
Оглядевшись по сторонам, Галина увидела, что все пуфики, а также скамейка, стоящая у стены, заняты. Снегирева вскочила на ноги.
– Садитесь, – предложила она женщине с большим животом.
– Спасибо, – улыбнулась та и аккуратно опустилась на пуфик.
Привалившись спиной к холодной, выкрашенной бледно-зеленой краской стене, Галина закрыла глаза.
"Все равно этого не избежать, – принялась уговаривать себя она. – Да и вряд ли эта Лиля Леонидовна начнет меня стыдить или кричать на меня… Во всяком случае, не зря же Валентин пошел к ней первым". Вообще-то стрелки часов показывали только двадцать минут третьего. А прием у Лили Леонидовны сегодня был с трех. Но Валентин сказал, что мамина подруга попросила его прийти пораньше, минут за тридцать до начала приема. Видимо, она все-таки заподозрила что-то неладное. А все эти женщины, сидящие вдоль стены, очевидно, заняли очередь к другому врачу. Во всяком случае, к пятнадцатому кабинету они с Валентином точно пришли первыми. А теперь вот еще и женщина, которой Снегирева уступила место, подошла. Галина подумала, что, наверное, ее и к врачу нужно пропустить вперед, но тут дверь пятнадцатого кабинета отворилась и в образовавшуюся щель просунулась голова Валентина.
– Галь, иди сюда, – тихо позвал парень.
Отделившись от стены, девушка неуверенно шагнула вперед.
Лиля Леонидовна оказалась молодой, очень симпатичной женщиной. Она встретила Галину с улыбкой и, поправив белый колпачок на коротких, аккуратно уложенных волосах, сказала:
– Садись, красавица.
Снегирева примостилась на краешек стула и опустила глаза.
– Валентин мне все рассказал, – мягко начала Лиля Леонидовна. – Я, как и он, никакой трагедии в случившемся не вижу, хотя, конечно, с этим можно было и не торопиться, – вздохнула врач. – Но одно вы должны понимать: я просто обязана сообщить обо всем вашим родителям. Тем более что Ирина, – женщина снова вздохнула, перевела дыхание, – моя лучшая подруга. Впрочем, Валентин дал слово, что сразу после осмотра вы отправитесь к нему домой и сами…
– Да, да, – перебил Валентин. Он выглядел очень взволнованным и, возможно, от этого то и дело запускал левую руку в волосы. – Я же сказал вам, Лиля Леонидовна… Все так и будет. Мы сами должны поговорить с родителями.
– Ну хорошо, – наклонила голову врач. – А теперь, Валик, выйди, пожалуйста, за дверь.
Сердце билось учащенно, перед глазами девушки поплыли ярко-желтые круги, и, когда она услышала голос Лили Леонидовны, он показался ей каким-то далеким и нездешним.
– Эй! – наклонилась над ней врач. – Да ты, моя дорогая, как мел бледная. Выпей-ка воды. – Женщина быстро наполнила чашку и протянула Снегиревой. – Не надо так бояться. Рождение ребенка – это радость. Всегда. Понимаешь? – Она повысила голос, выделив слово "всегда", и, помолчав, добавила: – Самое главное событие в жизни женщины. Конечно, у вас это несвоевременно, потому что сами еще дети, но тут уж ничего не поделаешь…
– Одевайся, – строго велела Лиля Леонидовна, когда с осмотром было покончено.
– Ну что? – побледневшими губами спросила Галина.
Сердце по-прежнему колотилось отчаянно быстро, ноги сделались ватными, и девушка чувствовала, что с трудом удерживается на них.
– Да ничего, – подперла подбородок рукой Лиля Леонидовна.
– В смысле? – недоверчиво покосилась на нее девушка.