***
Хатауэи не были обычной семьей. Они были веселыми, немного эксцентричными, увлекающимися книгами, искусством и музыкой. Жили они в довольно ветхом доме, но вместо того, чтобы менять двери или перекрывать крышу, они выращивали розы и упражнялись в поэзии. Если у стула отламывалась ножка, то они вместо нее просто ставили стопку книг. Их предпочтения были для него тайной за семью печатями. И Кев еще больше был ими удивлен и очарован, когда после выздоровления, они пригласили его остаться жить у них, освободив для него место на чердаке.
- Ты можешь оставаться у нас столько, сколько пожелаешь, - сказал ему мистер Хатауэй. - Хотя, подозреваю, ты когда-нибудь покинешь нас, чтобы найти свое племя.
Но у Кева больше не было своего племени. Они бросили его умирать. Это место стало его стоянкой.
Он начал заботиться о вещах, на которые Хатауэи не обращали должного внимания, таких как восстановление крыши или ремонта разваливающегося дымохода. Несмотря на его страх высоты, он сумел поменять кровлю. Он ухаживал за лошадью и коровой, обрабатывал огород. И даже чинил ботинки для всей семьи. Очень скоро миссис Хатауэй настолько доверяла ему, что давала деньги для покупки продуктов или других необходимых вещей в соседней деревне.
Только один раз его пребывание в их семье подверглось сомнению. Это случилось, когда обнаружилось, что он подрался кое с кем в деревне.
Миссис Хатауэй была в ужасе от его вида: избитого и с разбитым в кровь носом. Она потребовала от него объяснений.
- Я послала тебя за сыром в лавку, а ты приходишь с пустыми руками, да еще в таком состоянии, - возмущалась она. - Что ты натворил, и почему?
Кев ничего не объяснял, а только молча стоял с мрачным лицом на пороге, пока она его ругала.
- Я не потерплю жестокости в своем доме. Если не можешь ничего сказать в свое оправдание, то можешь собирать вещи и уходить.
Но прежде, чем Кев успел пошевелиться или заговорить, в дом вошла Уин.
- Не надо, мама, - спокойно сказала она. - Я знаю, что случилось: мне моя подруга Лаура только что рассказала. Ее брат там был. Меррипен защищал нашу семью. Двое мальчишек говорили гадости о нас, а Меррипен побил их за это.
- Гадости какого рода? - изумленно спросила миссис Хатауэй.
Кев упорно смотрел в пол, сжав кулаки.
Уин не уклонилась от объяснений:
- Они оскорбляли нашу семью за то, что у нас живет цыган, - сказала она. - Некоторым жителям деревни это не нравиться. Они боятся, что Меррипен может у них что-то украсть, или наслать проклятие, или еще какие-то глупости. Они обвиняют нас в том, что мы приняли его в свой дом.
Из-за тишины, которая последовала за этими словами, Кэм задрожал от бессильного гнева. И в то же время он был полностью сломлен. Он был виноват перед этой семьей. Он никогда не сможет жить в мире gadjo без конфликтов.
- Я уйду, - сказал он. Это было лучшее, что он мог для них сделать.
- Куда? - спросила Уин таким тоном, что, казалось, мысль о его уходе безмерно ее удивляет. - Твое место здесь. Ты никуда не должен уходить.
- Я - цыган, - просто ответил он. Он не принадлежал ничему и всему.
- Ты никуда не уйдешь, - вмешалась миссис Хатауэй, огорошив его. - Еще чего не хватало, чтобы из-за каких-то деревенских хулиганов, ты ушел. Какой вывод сделают мои дети, если позволить невежеству и недостойному поведению победить? Нет, ты остаешься. Это совершенно правильно. Но ты не должен драться, Меррипен. Не обращай на них внимания, и им, в конце концов, надоест оскорблять нас.
Глупый, совершенно типичный для gadjo, вывод. Игнорирование никогда не срабатывало. Самый лучший способ заставить хулигана замолчать заключался в том, чтобы превратить его в кровавую лепешку.
Еще один голос вмешался в разговор.
- Если Меррипен останется, он должен будет драться еще больше, мама, - заявил Лео, входя в кухню.
Как и Кев, Лео выглядел очень потрепанным, с синяком под глазом и разбитой губой. Он криво усмехнулся на вырвавшиеся у матери и сестры восклицания. Все еще улыбаясь, он посмотрел на Кева.
- Я побил одного или двух из тех, которых ты пропустил, - сказал он.
- О дорогой, - сочувственно сказала миссис Хатауэй, беря руку сына с разбитыми костяшками и кровоточащей ранкой, которая явно появилась из-за столкновения его кулака с чьим-то зубом. - Эти руки предназначены, чтобы держать книгу. А не для драк.
- Хочется думать, что я могу и то и другое, - недовольно сказал Лео. Его лицо приняло серьезное выражение, когда он пристально поглядел на Кева. - Будь я проклят, если кто-нибудь будет мне указывать, кто может жить в моем доме, а кто - нет. Пока ты хочешь оставаться у нас, я буду защищать тебя как брата.
- Я не хочу доставлять вам неприятности, - пробормотал Кев.
- Никаких неприятностей, - зааверил Лео, осторожно пытаясь согнуть свою руку. - В конце концов, некоторые принципы стоят того, чтобы за них бороться.
Глава 3 (перевод - VikaNika, редактура - Люся, бета-ридинг - Akvitty)
Принципы. Идеалы. Суровая действительность прежней жизни Кева никогда не допускала подобных вещей. Но постоянное влияние семьи Хатауэй изменило его, расширяя горизонты его мышления за рамки простого выживания. Конечно, он никогда не смог бы стать ученым или джентльменом. И тем ни менее, он провел годы, слушая оживлённые дискуссии семьи Хатауэй о Шекспире и Галилее; о противопоставлении фламандского искусства венецианскому; о демократии, монархии и теократии и обо всех предметах, которые только можно себе представить. Он научился читать и даже немного освоил латынь и несколько слов по-французски. Он превратился в человека, которого его бывшие соплеменники никогда бы не признали.
Кев никогда не думал о мистере и миссис Хатауэй как о родителях, невзирая на то, что он сделал бы для них что угодно. У него не было никакого желания привязываться к людям. Для этого нужно было больше доверия и близости, чем он мог себе позволить. Но он действительно заботился обо всех детях семейства Хатауэй, даже о Лео. И ещё была Уин, ради которой Кев умер бы тысячу раз.
Он никогда не унизил бы Уин своим прикосновением и не посмел бы претендовать на какое-либо иное место в её жизни, кроме как защитника.
Она была слишком прекрасна, слишком необычайна и исключительна. Когда она достигла зрелости, все мужчины в графстве были очарованы её красотой.
Чужие имели обыкновение воспринимать Уин как ледяную деву - изящную, невозмутимую и рассудочную. Но чужие ничего не знали о лукавом остроумии и теплоте, которая скрывалась за её прекрасной внешностью. Чужие не видели, как Уин обучает Поппи кадрили до тех пор, пока обе с хохотом не валятся на пол. Или как она охотится вместе с Беатрикс за лягушками с передником, полным прыгающих амфибий. Или как смешно читает роман Диккенса - на разные голоса и интонации, до тех пор пока вся семья не начинает покатываться со смеху от её мастерства.
Кев любил ее. Не той любовью, о которой пишут романисты и поэты. Ничего столь банального. Его любовь к ней была так велика, что простиралась за пределы земли, небес или ада. Каждое мгновение, проведённое без неё, было мучением; каждое мгновение с нею было единственным миром, который он когда-либо знал. Каждое прикосновение её руки оставляло отпечаток, который терзал его душу. Но он прежде убил бы себя, чем признался бы в этом кому-нибудь. Правда была похоронена глубоко в его сердце.
Кев не знал, была ли его любовь к Уин взаимной. Всё, что он знал - это что он не хотел её любви.
- Вот, - сказала Уин однажды, после того, как они, побродив по сухим лугам, устроились на отдых в их любимом месте. - Ты почти делаешь это.
- Почти делаю что? - спросил Кев лениво.
Они полулежали недалеко от рощицы, граничащей с зимним ручьем, в летние месяцы полностью высыхающим. Луг изобиловал фиолетовыми колокольчиками-рапунцель и белым лабазником - последний наполнял теплый, тяжелый воздух запахом миндаля.
- Улыбаешься, - она приподнялась на локтях рядом с ним, её пальцы легко коснулись его губ. Кев перестал дышать.
С соседнего дерева, взмахнув упругими крыльями, взлетела щеврица, исполнила длинную трель и спустилась обратно.
Сосредоточившись на своей задаче, Уин оттянула уголки рта Кева вверх и попыталась удержать их в таком положении.
Взволнованный и изумлённый, Кев приглушённо рассмеялся и отодвинул в сторону её руку.
- Ты должен чаще улыбаться, - сказала Уин, все ещё глядя на него. - Ты очень красив, когда улыбаешься.
Она, с её шелковистыми волосами цвета сливок и нежно-розовыми губами, была ослепительнее солнца. Казалось, поначалу её пристальный взгляд выражал лишь дружеское любопытство, но чем дольше она смотрела на него, тем яснее он понимал, что она пыталась проникнуть в его тайны.
Ему хотелось повалить её на спину и накрыть своим телом. Прошло четыре года с тех пор, как он поселился в семье Хатауэй. Теперь ему было всё труднее и труднее контролировать свои чувства к Уин.
- О чём ты думаешь, когда смотришь на меня вот так? - спросила она нежно.
- Я не могу сказать.
- Почему нет?
Кев чувствовал, что на сей раз улыбка, появившаяся на его губах, была неестественной.
- Это испугало бы тебя.
- Меррипен, - сказала она решительно, - ты ничего и никогда не сможешь сделать или сказать такого, что могло бы испугать меня. - Она нахмурилась. - Ты когда-нибудь собираешься сказать мне свое имя?
- Нет.
- Скажешь. Я заставлю тебя.
Она сделала вид, что собирается ударить его в грудь кулачком.
Кев схватил её тонкие запястья своими руками, легко удерживая её. Его тело последовало за движением рук, он перевернулся, и она оказалась в ловушке под ним. Это было неправильно, но он не мог остановиться. И навалившись на неё всем своим весом, почувствовал, как она извивается, инстинктивно прилаживаясь к нему - это простое удовольствие почти парализовало его. Он ожидал, что Уин будет сопротивляться, будет бороться с ним, но вместо этого она просто лежала в его объятиях и улыбалась ему.
Кев смутно припомнил один из мифов, столь любимых семейством Хатауэй… греческий, об Аиде, боге подземного царства, похитившем юную Персефону в цветущей долине и утащившем её сквозь отверстие в земле в свой собственный мрачный мир, где он мог обладать ею. Хотя все дочери Хатауэй были возмущены судьбой Персефоны, тайные симпатии Кева были на стороне Аида. Цыганская культура имела склонность романтизировать идею похищения женщины себе в невесты, даже имитируя его в ритуалах ухаживания.
- Я не понимаю, почему то, что Персефона просто съела полдюжины семян граната, должно было обречь её на эту пытку: ежегодно какое-то время жить с Аидом, - возмущённо сказала Поппи. - Никто не ознакомил её с правилами. Это было несправедливо. Я уверена, что она никогда не притронулась бы к гранату, если бы знала, чем это обернется.
- К тому же это было не очень-то и сытно, - добавила Беатрикс взволнованно. - Если бы там оказалась я, то попросила бы пудинг или, по крайней мере, пирог с вареньем.
- Возможно, не так уж она была и несчастна от того, что была вынуждена оставаться там, - выдвинула предположение Уин, сверкнув глазами. - В конце концов, Аид сделал её своей королевой. И история гласит, что он обладал "богатствами земли".
- Наличие богатого мужа, - сказала Амелия, - не изменит тот факт, что основное место жительства Персефоны находится в неподходящем месте без какого бы то ни было вида. Только подумайте о трудностях сдачи его в аренду в межсезонье.
Все они согласились, что Аид был законченным негодяем.
Но Кев совершенно точно знал, почему бог подземного царства украл Персефону себе в невесты. Он хотел немного солнечного света, теплоты для себя там, внизу - в унылом мраке его темного дворца.
- Значит, твоим соплеменникам, которые оставили тебя умирать… - сказала Уин, возвращая мысли Кева в настоящее, -… позволено знать твоё имя, а мне нет?
- Правильно.
Кев наблюдал за игрой полосок света от солнца и теней от листьев на её лице. Он задавался вопросом, каково это будет: прижаться губами к этой нежной причудливо освещённой коже.
Очаровательная морщинка появилась между рыжевато-коричневыми бровями Уин:
- Почему? Почему я не могу знать?
- Потому, что ты - gadji, - его тон был нежнее, чем ему хотелось бы.
- Твоя gadji.
Они ступили на опасную территорию, и Кев почувствовал, как мучительно сжалось его сердце. Уин не принадлежала ему и никогда не сможет. Кроме как в его сердце.
Он скатился с неё и поднялся на ноги:
- Пора возвращаться, - отрывисто сказал он.
Он нагнулся к ней, схватил протянутую к нему маленькую ручку и потянул на себя. Уин не рассчитала силу толчка и, вместо того, чтобы встать, буквально упала на него. Её юбки обвились вокруг его ног, а её изящное женственное тело неожиданно слилось с его. Он отчаянно искал в себе силы и волю, чтобы оттолкнуть её.
- Ты когда-нибудь попытаешься найти их, Меррипен? - спросила она. - Когда-нибудь покинешь меня?
Никогда, подумал он, повинуясь горячему порыву. Но вместо этого сказал:
- Я не знаю.
- Если бы ты это сделал, я последовала бы за тобой. И вернула бы тебя назад домой.
- Я сомневаюсь, что мужчина, за которого ты выйдешь замуж, позволил бы это.
Уин улыбнулась, как если бы это утверждение было смешным. Она отодвинулась от него и отпустила его руку. Они зашагали назад к Хэмпширскому Дому в полной тишине.
- Тобер? - через минуту высказала она предположение. - Гэрриден? Пало?
- Нет.
- Рай?
- Нет.
- Купер?… Стэнли?…
- Нет.
***
К гордости всей семьи Хатауэй, Лео был принят в Парижскую Академию изящных искусств, где он в течение двух лет изучал искусство и архитектуру. Талант Лео был таким многообещающим, что часть его обучения взял на себя известный Лондонский архитектор Роуланд Темпл, который сказал, что Лео сможет возместить ему затраты после возвращения, работая его чертежником.
Сложно было поспорить с тем, что Лео возмужал, став уравновешенным и добродушным молодым человеком, с острым умом и веселым нравом. А учитывая его талант и амбиции, можно было надеяться на большие достижения. По возвращении в Англию Лео осел в Лондоне, чтобы выполнить свои обязательства по отношению к Темплу, но все равно часто приезжал в Примроуз-Плэйс навестить свою семью. А заодно и поухаживать за симпатичной темноволосой деревенской девушкой по имени Лора Диллард.
В отсутствие Лео Кев делал всё возможное, чтобы заботиться о семье Хатауэй. А мистер Хатауэй неоднократно пытался помочь Кеву спланировать его собственное будущее. Такие беседы превратились в своеобразные упражнения в разочаровании для них обоих.
- Ты растрачиваешь себя впустую, - сказал Кеву мистер Хатауэй, казавшийся слегка обеспокоенным.
Кев фыркнул в ответ, но Хатауэй настойчиво продолжил:
- Мы должны обсудить твоё будущее. И прежде, чем ты скажешь хоть слово, позволь мне заявить, что я знаю, что цыгане предпочитают жить сегодняшним днём. Но ты изменился, Меррипен. Ты зашел слишком далеко, чтобы пренебречь тем, что уже глубоко укоренилось в тебе.
- Вы хотите, чтобы я уехал? - спросил Кев спокойно.
- О, Господи, нет. Совсем нет. Как я уже говорил прежде, ты можешь оставаться с нами столько, сколько пожелаешь. Но я считаю своим долгом объяснить тебе, что оставаясь здесь, ты жертвуешь многими возможностями самосовершенствования. Ты должен выйти в мир, как поступил Лео. Отправься в ученичество, изучи торговое дело или, может, завербуйся в армию…
- И что мне это даст? - спросил Кев.
- Прежде всего, возможность заработать больше, чем те гроши, что я в состоянии тебе предложить.
- Мне не нужны деньги.
- Но при существующем положении вещей, у тебя нет средств, чтобы жениться, чтобы купить свой собственный участок земли, чтобы…
- Я не хочу жениться. И я не могу владеть землёй. Никто не может.
- В глазах британского правительства, Меррипен, человек совершенно определенно может владеть землёй и домом, на ней стоящим.
- Палатка устоит, когда дворец рухнет, - ответил Кев прозаически.
Хатауэй раздражённо фыркнул:
- Я скорее поспорил бы со ста учеными, - сказал он Кеву, - чем с одним цыганом. Очень хорошо, мы оставим пока эту тему. Но имей ввиду, Меррипен… жизнь - это больше, чем импульсивное следование примитивным эмоциям. Человек должен оставить свой след в этом мире.
- Зачем? - спросил Кев в непритворном недоумении, но Хатауэй уже ушёл, чтобы присоединиться к своей жене в розарии.