Тони Маури находился в соседней комнате, он разговаривал по телефону. Поэтому мы на минутку прошли в люкс Гохагена, расположенный на самом верхнем этаже "Хилтона". Отсюда открывалась панорама Вечного Города. Правда, сам люкс очень смахивал на гостиную Бакла и Гохагена у них дома, в каньоне Туджунга. Вокруг пепельницы сидели две или три молчаливые неряшливо причесанные девицы, выглядевшие абсолютно послушными и ко всему готовыми. Единственная их обязанность, насколько я мог заметить, состояла в том, чтобы без перерыва крутить пластинки Вилли Нельсона. Время от времени девицы для разнообразия ставили Вейлона Дженнингза. У Гохагена весь ящик со льдом был забит пивом. Он развлекался тем, что пил пиво и поглощал картофельные чипсы, пожимая под столом ножки одной из своих зомби. Мы с Эльмо выпили по стаканчику. По крайней мере, Эльмо разбирался в виски.
– Сплошное дерьмо, приятель, – сказал Эльмо. – Этот фильм приобретает просто катастрофические формы.
Эльмо был одет в пиджак-дубленку, хотя было достаточно тепло.
– Это почему же?
– Потому что никто ничего не может сделать с этим старым козлом, – сказал Винфильд.
– О, Боже! – произнес Эльмо. – Даже если бы мы с Винфильдом и протрезвели бы, чего не делали уже много лет, от этого все равно бы ничего не изменилось. Вы сами когда-нибудь работали со стариком Т. М.?
– Ни разу, начну лишь завтра, – ответил я.
– У него воля сделана из самой твердой стали, – сказал Эльмо. – Я пытаюсь хоть раз в столетье заговаривать с ним об этом сценарии. Я хочу сказать, ведь я-то на самом деле – профессионал. И старина Винфильд – тоже, хотя в чем именно он профессионал – для всех остается тайной.
– Я профессионал по части выбора бути-вуси, – сказал Винфильд.
– Тем не менее, – сказал Эльмо, – я попытался поговорить с Т. М. не далее как вчера. Я ему сказал: "Тони, черт побери, что мы будем делать с этим Брутом? Мать твою так, ведь нам и впрямь надо что-то делать с этим Брутом! Мы просто не можем вечно позволять этому козлу вот так стоять с ножом в руке и страданием на лице".
– Может, это была бы неплохая концовка для фильма, – сказал я.
– Именно об этом думал и я, – сказал Винфильд. – Пусть этот ублюдок раскается и сам в себя вонзит нож, я так предлагаю.
– Как бы то ни было, но дело не в этом, – сказал Эльмо. – На все мои слова Тони ответил только одно: "Не понимаю, почему бы мне не запустить еще одного слона?" И за все эти четыре дня он больше ничего не сказал.
Немного спустя раздался телефонный звонок, и нам сообщили, что Тони Маури разговор уже закончил. Мы спустились в нему в люкс. Но тут выяснилось, что он в ванной, что, по-видимому весьма огорчило Бакла и Гохагена.
– Большую часть дня Т. М. тратит на то, чтобы вовремя пописать, – изрек Винфильд. – Дай-то Бог, чтобы такая злосчастная судьба обошла меня, когда я состарюсь.
– Винфильд, я позабочусь, чтобы к тому времени, когда ты состаришься, эта треклятая пивная компания "Одинокая звезда" вставила бы тебе почку из серебра, – произнес Эльмо. – Ты это давно заслужил. Чтобы когда ты пойдешь на пенсию, у тебя была бы почка мощностью в двести лошадиных сил. Сплошное дерьмо! Тогда выпитое тобой пиво будет извергаться наружу с огромной силой, будто у тебя мощный пожарный шланг вместо пиписки.
Пока мы сидели в ожидании Тони Маури, в комнату вошел заведующий постановочной частью. Это был крупный и нервный мужчина. Его звали Реско.
– Не знаю, Оуэн, – сказал он. – Мне бы хотелось, чтобы все было сделано на задней площадке. Сколько бы это ни стоило, мы могли бы купить и какое-нибудь место в деревне.
Наконец шаркающей походкой вошел Тони. Он походил на милого, абсолютно безвредного служащего обувного магазина, например, из Бостона. Это был крохотный тщедушный человечек, одетый в очень чистый костюм цвета хаки. Вокруг шеи у него был повязан аккуратный маленький синий шарф.
– Дорогой мой Оуэн, – воскликнул Тони, пожимая мне руку. – Мы раньше не встречались? Мне кажется, встречались. Вы не привезли мне слона?
– Мистер Маури, я сделал для вас кое-что получше, – сказал я. – Я привез вам Джилл Пил.
– Да? – сказал он. Его холодные серые глазки не моргая глядели на меня. – Моя любимая Джилл. Но она, наверняка, устала с дороги. Я после перелета сюда здорово устал. Мы не станем ее будить. Думаю, это вовсе не обязательно.
С лица Тони ни на минуту не сходила вялая бессмысленная улыбка. Я подумал, что именно так он улыбается уже лет сорок. Никто не помнит ни одного случая, когда бы на лице Тони Маури не было этой улыбки.
– Дорогой мой Оуэн, – сказал Тони. – Значит, слона вы мне не привезли?
После этих слов он прошаркал к окну, из которого открывался красивый вид на город, и стал в задумчивости разглядывать Рим. Я попробовал с ним заговорить, но неизменно слышал в ответ две фразы – "Мой дорогой Оуэн" и "Любимая моя Джилл". Больше ничего. Время от времени он сердито надувал губы, что, видимо, означало: чего я хочу, это еще одного слона. Именно это я старался объяснить нашему дорогому Бо.
Потом он погрузился в созерцание. Я всегда думал, что умею погружаться в такое созерцание. Но, по сравнению с Тони Маури, я был всего-навсего жалким новичком. Он вперил взгляд в совершенно пустое пространство. При этом он, не переставая, улыбался. И так могло продолжаться бесконечно долго. После очень длительного молчания он вдруг начинал что-то мямлить про слона. Все это напоминало мне игру змеи, которая придумала новый способ схватить облюбованную ею лягушку: сначала утомить эту лягушку до смерти, и ни на минуту не сводить с нее взгляда, пока она не заснет или не умрет. Тони так взвинтил Бакла и Гохагена, что они пили не переставая. Огромный Джим Реско непрерывно глотал успокоительные таблетки. А Тони Маури не делал абсолютно ничего, он только шаркал по комнате, бессмысленно смотрел в окно и время от времени мямлил что-то себе под нос.
Разумеется, его поведение ни для кого не было сюрпризом. Все в кинопромышленности отлично знали, что именно так Тони Маури всегда добивался своего. Он просто стоял перед собеседником и глядел мимо него в никуда, покуда этот несчастный, кто бы он там ни был, начинал сходить с ума и давал Тони все, чего тому хотелось. Тони Маури был хитрющим старым пердуном.
– Дорогой наш Бо, – со вздохом произнес Тони. – У бедного мальчика появилась какая-то паранойя в связи с тем, что мне нужен слон.
В ту ночь Бакл и Гохаген вместе с парочкой своих девок, как они их называли, повели нас с Джилл в какой-то ресторан. В зале было полно картин и кинозвезд. Бакла и Гохагена, как оказалось, знали там настолько хорошо, что им даже удалось упросить официанток спеть "Глазки Техаса".
– Эти итальянцы отлично чувствуют ритм негритянского хоудауна, – сказал Винфильд.
Естественно, и Бакл и Гохаген прямо тут же воспылали страстью к Джилл. Вернее, вспомнили, что сгорают от этой жуткой к ней страсти уже много-много лет. Энергии их собственных дам вряд ли хватило бы, чтобы так возбудить их. И мне пришлось услышать уйму самых изысканных комплиментов, от чего настроение у меня стало отвратительным.
– Знаешь, ты побуждаешь людей преступать всякие границы, – сказал я, когда мы с Джилл легли спать.
– Не совсем так, – сказала она. – Эти двое просто любят пофлиртовать. Я знаю их уже много лет, и еще ни разу ни тот, ни другой ничего подобного не предпринимал.
Женщины всегда стараются побороть в вас ревность своими разговорами, хотя отлично знают, что именно разговоры их всегда и выдают. Это все – один замкнутый круг. Чем больше ревности ты испытываешь, трахая женщину, тем больше мужиков начинают ее хотеть. Потому что, в какой-то степени, когда бабу много трахают, она становится более желанной. Благодаря мне Джилл становилась все красивее – в этом не было сомнений. А вот в том, что она оказывала такое же воздействие на меня, я был не очень-то уверен. Джилл долго держала мою руку, ласкающую ее лобок.
– Бывают такие моменты, когда мне кажется, что я тебе нравлюсь, – сказала Джилл. – И единственное, чем я могу это объяснить – это тем, что я заставляю тебя нервничать.
– Что за идиотские психологические замечания? – спросил я. – Никогда не говори со мной о цвете зданий и никогда ничего не говори про психологию. Ведь никто ни хрена не знает, почему люди поступают так, а не иначе.
Чем дольше я обо всем этом думал, тем больше злился.
– Я не путешествую с женщинами, которые мне не нравятся, – сказал я. – Почему тебе обязательно надо делать такие, черт побери, унижающие замечания?
– Ничего унижающего тебя у меня и в мыслях не было, Оуэн. Я просто попыталась выразить свою нежность к тебе. Тебе придется позволить мне иногда высказывать вслух то, что я чувствую.
– В конце концов, – добавила Джилл. – Я ведь тебя действительно люблю.
Я позволил ее словам выплыть за пределы комнаты, потом соскользнуть с балкона и поплыть над всем Римом. Не знаю почему, но, видимо, Джилл было просто необходимо все это мне высказать. Я ведь никогда не рассчитывал, что заставлю ее меня полюбить.
Спустя какое-то время Джилл села в постели и посмотрела в окно. Ее рука нежно гладила мой живот.
– Тебе совсем не обязательно прерывать наш разговор из-за того, что я сказала о своей любви к тебе – произнесла Джилл.
– Ты думаешь, теперь тебе это будет чего-нибудь стоить. Но я не собираюсь от тебя чего-нибудь требовать. Ты даже не понимаешь, каким огромным вознаграждением в жизни служит для меня твоя любовь. Когда я тебя встретила, у меня практически уже давным-давно никаких отношений ни с кем не было. Я ни к кому никаких чувств не испытывала, не считая немногих старых друзей и моей работы. И так прекрасно чувствовать все то, что приходит к тебе в душу, когда начинается нечто новое – это бывает так редко, особенно у человека моего возраста. Ты моложе меня – и ты всего этого еще не знаешь. А в мои годы человек становится слишком разумным, слишком зрелым, слишком проницательным. Даже когда тебе встречается кто-то новый и ты допускаешь, чтобы между вами произошло нечто не совсем серьезное, даже тогда ты замечаешь и правильно оцениваешь свои скромные возможности и видишь все как при ярком дневном свете. И начинаешь как-то направлять ход событий, с учетом своего небольшого, уже накопленного опыта, чтобы хоть как-то предотвратить большие катастрофы. А это очень плохо. Ты заранее планируешь, какой смертельный исход ожидает все эти события еще до того, как сама позволяешь им зародиться.
Я начал потихоньку дремать, но Джилл потрясла меня за плечо.
– Послушай меня хоть две минутки, – сказала она. – Я ведь одна-единственная во всем Голливуде, кто воспринимает тебя как настоящего живого человека. Ты сам можешь считать, что используешь меня только для своей карьеры. Но ты ошибаешься. И все вокруг думают так же, как ты. Но и они тоже ошибаются. Дело не только в том, что я могу сделать что-то нужное для тебя. Дело в том, что это все куда важнее лично для меня. Я нужна тебе также, как мне нужен ты. И вот это-то и делает наши отношения реальными, даже если они не продлятся и больше двух недель. И отношения эти совсем не такие уж чисто деловые, как ты их себе пытаешься представить.
– Оставь меня в покое, я спать хочу, – сказал я. Джилл замолчала. Но на ее лице появилась улыбка.
Она, наверное, подумала, что все мне высказала. Проснувшись среди ночи, я Джилл в постели не обнаружил, ее силуэт вырисовывался па балконе на фоне черного неба. Она стояла и молча смотрела на лунный свет, на Вечный Город, на все такое прочее. А я тут же снова заснул.
ГЛАВА 5
На следующее утро я нашел записку:
"Уехала с Джимом Роско взглянуть на декорации. Приезжай, как отдохнешь.
Джилл".
Поскольку Джим Роско уезжал где-то на рассвете, Джилл, похоже, вовсе не спала. Я ни разу не встречал человека, который спал бы так мало, как она. Мне кажется, она по какой-то причине просто противилась сну, словно боялась, что как только закроет глаза, сразу что-то такое потеряет.
Я спустился вниз через пару часов, как раз вовремя, чтобы поехать вместе с Баклом и Гохагеном. Они с шумом плюхнулись на задние сиденья своего лимузина. Оба были бледными, как мертвецы. На Эльмо был наспех надет его пиджак-дубленка, а на Винфильде топорщились его джинсы "Левис" и рубашка для родео. В руке Винфильд держал банку с пивом, а глаза его были закрыты.
– Привет, парень, – сказал Винфильд, когда машина тронулась.
– Мне показалось, я вчера видел здесь каскадера для ковбойских сцен, – сказал я. – Куда он делся?
– Старина Кейси Тиббз сейчас в городе, – сказал Эльмо, слегка проснувшись. – А этот юный придурок – один из его помощников.
– Годится только на то, чтобы сортиры вычищать, – вставил Винфильд.
– Он нам так не нравится, что мы не стали бы с ним вместе даже сортиры чистить, – сказал Эльмо. – Проклятый Винфильд должен утром работать с переводчиком, примерно до пятой бутылки пива. Он настолько, мать твою, разозлен и запуган, что даже и слова правильно выговорить не может.
– Долбаный мерзавец, ублюдок и жаба, – совершенно членораздельно и громко произнес Винфильд.
Эльмо, по-видимому, и не подумал относить это высказывание на свой счет. Мы выехали за пределы Рима, оставив позади какие-то сухие безлесые холмы. Если не брать в расчет эти тощие деревья, то здешний ландшафт не намного отличался от Южной Калифорнии. К тому же, воздух здесь был словно напоен оливковым маслом.
– Так уж случается, но этот ковбой удрал с самой главной из всех девок Винфильда, – сказал Эльмо. – Вся из себя такая чопорная старушка Линда. Я его о ней предупреждал все последние полтора месяца.
– Он имеет в виду, что все это время трахался с нею сам, – выдавил из себя Винфильд, открыв глаза. – Эльмо считает, что он меня предупреждал, хотя сам-то он чего только не делал, чтобы скрыть от меня всю эту подлую аферу. Я это никаким предупреждением не считаю, и не думаю, что это, мать твою, уж очень-то честно и по-соседски. Жалко, что я сейчас не в Остине и не могу оттрахать его бывшую жену.
– Да вокруг полным-полно всяких других девок, Винфильд, – сказал Эльмо.
Было ясно, что совесть у него была не слишком чиста. Я уж не знаю, почему это его так беспокоило. С тех самых пор, как я с ними впервые познакомился, они постоянно отбивали друг у друга баб.
– Линда была не просто девка, – произнес Винфильд. Он выкинул в окно пустую банку из-под пива.
При этом его глаза смотрели на Италию с таким прищуром, будто бы ему больше всего на свете хотелось заполучить большой ластик и начисто стереть им всю Италию с лица земли.
– Линда была куда выше, чем девки этой категории, – добавил он. – Это была любовь всей моей жизни, или, скажем, этого месяца – мне все равно. Мне бы хотелось, чтобы этот Богом проклятый Кейси Тиббз научился жить у себя дома. И почему это ковбоям разрешается трахать девок таких международных знаменитостей как мы?
– У меня для тебя есть маленький совет, мой дружок, – сказал Эльмо. – Хватит тебе так долго растравлять себя из-за этой душевной трагедии.
– Это почему же? Ведь она – любовь всей моей жизни! – настаивал Винфильд.
– Потому что, если ты будешь вот так все это мусолить, то наверняка напьешься до чертиков. И полезешь на рожон против этого наездника на быке. А уж после него ты наверняка превратишься в обосранный труп! И мне тогда придется искать себе нового партнера. Вот почему!
В этот ранний утренний час эти двое не очень-то меня веселили; они напоминали перегретую пиццу. Пока мы добрались до нужного нам места, Винфильда дважды вырвало от езды. А добрались мы до какого-то уголка города возле фантастического сада.
– Т. М. – крепкий орешек, – сказал Эльмо, когда мы стали пробираться через всякого рода вспомогательные устройства, необходимые для съемочных площадок.
Тут стояло несколько лимузинов, в которых похрапывали без дела шоферы-итальянцы. Рядом с лимузинами громоздились обычные для киносъемок шумные грузовики и фургоны, до верху набитые бутафорией и всякими постановочными материалами. Здесь все еще лежал тот самый съемочный автомобиль, который опрокинул слон. Сейчас на него с разных сторон залезали шесть-восемь итальянских ребятишек, одетых в красочные лохмотья.
– Вот это и есть Бомарцо, – продолжал рассказывать мне Эльмо. – Он был маленького роста, болезненный и с горбом. Принц времен Возрождения. Он велел своему скульптору установить в кустах фигуры чудовищ. Как мы бы сказали, сделать ему маленький Диснейленд. А теперь Т. М. решил, что это все сделал Нерон. Хотя все очевидные факты это опровергают.
– Т. М. не имеет склонности извращать исторические факты, – произнес Винфильд.
С одного взгляда на эту заваруху было ясно, что у Бо Бриммера были веские причины для беспокойства. В небольшой долине расположилась полностью экипированная римская армия, все занятия воинов которой состояли в получении денег. Повсюду сновали статисты, некоторые из них дремали, растянувшись вповалку прямо на траве и накрыв головы капюшонами своих плащей. Открывшаяся взору сцена свидетельствовала о том, что задумано грандиозное зрелище, требующее кучи денег и множества актеров. Подобного зрелища не организовывали со времен знаменитой "Клеопатры". Старине Тони дали леденец на палочке стоимостью по меньшей мере в десять миллионов. И все лишь потому, что он когда-то помог им нажиться на умопомрачительно модном фильме под названием "Расселина", в котором пучины моря поглотили три прибрежных города Калифорнии.
По-видимому, "Падение Рима" снимали уже лет десять или пятнадцать, потому что съемки время от времени блокировались то одним директором студии, то другим. А потом этот настойчивый старый ублюдок воспользовался временным отсутствием на студии всякого руководства и протащил-таки свой проект.
Я вылез из машины и принялся бесцельно бродить среди этого безумного хаоса. У ворот спорили с охранниками какие-то туристы, приехавшие сюда посмотреть на знаменитые студийные чудовища. Охранники туристов не пропускали. Я прошел мимо лимузина, в котором восседала Розанна Подеста – она исполняла роль матери Нерона. Тони Маури стоял на каком-то тряском холме. На его лице блуждала обычная ехидная улыбочка. Он держал за руку Джилл, которая что-то ему говорила и при этом сильно хмурилась. Именно для этого мы сюда и приехали: Джилл должна была пустить в ход все свои чары, чтобы всех старикашек можно было использовать в мирных целях.
Разумеется, какова бы ни была Джилл, она никак не могла бы спасти уже провалившийся фильм. Фильм этот был запоздалой задумкой Тони Маури. И стоил он студии "Юниверсал" огромных денег. Единственное, что реально могла сделать Джилл, так это сократить срок агонии у всех, с этим фильмом связанных.